— Кстати, через час Ирка детей привезёт, — бросил Валера так небрежно, будто сообщил о прогнозе погоды. Он стоял у кухонного стола, намазывая масло на кусок поджаренного хлеба, и даже не посмотрел в сторону жены.
Юля замерла с чашкой в руках. Утро было идеальным. Таким, каким бывает только единственный, долгожданный выходной. Тишина в квартире казалась густой и осязаемой, пронизанной лишь солнечными лучами, которые рисовали золотые полосы на паркете. Густой аромат свежесваренного кофе смешивался с запахом страниц новой книги, что ждала своего часа на подлокотнике кресла. В её планах на сегодня был этот кофе, эта книга и, возможно, долгая, расслабляющая ванна. Маленький, личный островок безмятежности посреди бушующего океана рабочих будней. И вот сейчас, одно-единственное предложение мужа, брошенное между делом, стало камнем, который летит в эту хрупкую, идеальную гладь.
Она медленно поставила чашку на блюдце. Звук фарфора о фарфор показался в тишине оглушительно громким.
— Нет.
Слово было произнесено тихо, безэмоционально, но в нём было столько металла, что Валера наконец оторвался от своего завтрака. Он повернул голову и с искренним недоумением уставился на жену.
— В смысле, нет?
— В прямом. Нет. Детей сегодня здесь не будет, — Юля смотрела прямо на него, и её взгляд был таким же холодным и ясным, как это субботнее утро.
Валера даже перестал жевать. Его лицо выражало полную растерянность, словно она заговорила с ним на неизвестном языке.
— Юль, ты чего? Мы же договорились. Ира рассчитывает на нас.
— Это ты договорился, Валера. Без меня, — отчеканила она, и каждое слово было выверенным и точным. — Ты решил, ты пообещал, а я, по-твоему, должна просто принять это как данность. Как часть интерьера, которая не имеет права голоса.
Он отложил нож и повернулся к ней всем корпусом. Его недоумение начало медленно перерастать в раздражение.
— Да какая разница? Она с девочками в спа едет, устала бедняжка. Что тебе, сложно что ли? Они же не чужие. Побудут пару часов, поиграют.
Юля издала короткий, сухой смешок.
— Поиграют? Валера, ты всерьёз? Ты забыл, как они «поиграли» в прошлый раз? Разрисованный фломастерами диван, который мы так и не смогли до конца отчистить. Залитый соком мой ноутбук, который чудом выжил. И бесконечный визг, от которого к вечеру у меня раскалывалась голова. Твои племянники — это не тихие ангелочки, это локальный ураган, который сносит всё на своём пути. И этот ураган случается в мой единственный законный выходной.
Он нахмурился, его лицо приняло обиженное, упрямое выражение. Этот вид Юля знала слишком хорошо. Это было лицо человека, который не собирался ничего понимать и принимать, потому что это нарушало его личный комфорт.
— Юля, это моя сестра. Это мои племянники. Мы семья, мы должны помогать. Это нормально.
— Помогать — это когда тебя просят, а не ставят перед фактом за час до вторжения, — её голос оставался ровным, но в нём нарастало напряжение. — Помогать — это когда помощь обоюдна. Когда твоя сестра хоть раз поинтересовалась, не устала ли я? Может, я тоже хочу в спа? Или просто хочу побыть одна в тишине? Нет. Она звонит тебе, вы всё решаете, а я узнаю последней, потому что моё мнение в этом вопросе по умолчанию не учитывается. Так вот, я вношу коррективы. Я больше в этом не участвую.
Валера встал, опёршись руками о стол. Он смотрел на неё сверху вниз, и в его взгляде уже не было ни капли утренней беззаботности.
— Я не понимаю, что на тебя нашло. Всегда всё было нормально, а сегодня ты решила характер показать? Ира уже в пути. Что я ей скажу? Что моя жена вдруг сошла с ума?
— Можешь сказать ей правду, — Юля тоже поднялась, встречая его взгляд. — Скажи ей, что у твоей жены были свои планы на этот день. Скажи, что твоя жена устала быть круглосуточной бесплатной аниматоршей для её детей. Скажи ей всё, что хочешь. Мне всё равно. Мой ответ — нет.
Валера провёл рукой по волосам, жест, который всегда выдавал его крайнюю степень раздражения. Он не привык к сопротивлению, особенно со стороны Юли, которая годами молчаливо сносила все причуды его родни. Её внезапная твёрдость сбивала его с толку, лишала привычных рычагов давления. Он сделал ещё одну, последнюю попытку, сменив тактику с недоумения на снисходительное увещевание.
— Юленька, ну что ты начинаешь на пустом месте? Это же Ирка. Моя сестра. Ты же знаешь, как ей тяжело. Муж её целыми днями на работе, а на ней трое. Она же просто выдохлась. Мы же должны её поддержать, войти в положение. Ну не будь эгоисткой.
Слово «эгоистка» упало в тишину кухни, как искра на пороховую бочку. Юля медленно повернула голову. В её глазах не было гнева. Было что-то хуже — холодное, спокойное презрение.
— Войти в положение? Валера, я вхожу в её положение каждые вторые выходные. Я вхожу в него, когда отмываю стены от жирных отпечатков маленьких ладошек. Когда выгребаю из-под дивана крошки и сломанные игрушки. Когда выслушиваю жалобы соседей на топот и крики. Может, пора уже кому-то войти и в моё положение? Например, моему собственному мужу?
— Я всегда стараюсь войти в твоё положение! Всегда! Но я никогда тебя не понимаю! Для меня всегда была помощь сестрёнке, моей единственной сестрёнке чуть ли не самым важным делом, а ты тут заявляешь, что не хочешь видеть у нас её детей! Не хочешь помочь! Ты пойми, у неё трое детей! Трое! Ей нужен отдых…
— Да мне плевать, что у твоей сестры трое детей и ей нужен отдых! У неё есть муж! Вот он пусть и помогает ей! А меня прекрати постоянно заставлять быть бесплатной няничкой!!!
Он хотел что-то возразить, открыть рот, чтобы снова сказать о семейном долге и помощи, но в этот самый момент квартиру пронзил резкий, настойчивый звонок в дверь. Он прозвучал не как приглашение, а как требование. Как удар гонга, возвещающий о начале битвы. Валера вздрогнул и посмотрел на дверь с явным облегчением — кавалерия прибыла. Теперь-то Юля не посмеет устроить сцену.
Но он ошибся. Для Юли этот звонок стал точкой невозврата. Она видела, как муж, мигом забыв про их спор, поспешил в прихожую. Она слышала, как щёлкнул замок. Слышала радостный, щебечущий голос Ирины, перекрываемый визгом и грохотом, который тут же заполнил лестничную клетку.
— Привет! Ну всё, мы поехали, а то опаздываем! Мальчики, ведите себя хорошо! — прощебетала Ирина, явно не собираясь даже переступать порог.
Юля медленно вышла из кухни. Картина, представшая перед ней, была точным воплощением всех её худших ожиданий. На пороге стояла сияющая Ирина, накрашенная, надушенная, в лёгком платье, уже мысленно нежившаяся в спа-салоне. За её спиной трое её сыновей — восьми, шести и четырёх лет — уже вели себя совсем не хорошо. Старший пытался проехать по перилам, средний колотил пластиковой машинкой по соседской двери, а младший просто стоял и монотонно, громко ныл. Валера стоял между ними, растерянно улыбаясь, пытаясь одной рукой удержать племянника, а другой — как-то успокоить жену взглядом.
И тут Юлю прорвало. Всё накопленное раздражение, вся усталость, вся обида за бесчисленные испорченные выходные слились в один оглушительный, яростный крик, который эхом разнёсся по всему подъезду.
— Развернулись и свалили отсюда!!!
Ирина замерла. Ярко-розовая улыбка на её лице дала трещину, а потом и вовсе осыпалась, обнажив полное недоумение и шок. Дети на секунду затихли. Валера застыл, как соляной столп, с лицом белым, как полотно.
Юля шагнула вперёд, прямо к опешившей золовке. Она не кричала, но её голос был твёрдым как сталь.
— Твой отдых — это твоя проблема. И проблема твоего мужа. Договаривайся с ним. Нанимай няню. Проси свою маму. Делай что хочешь. Но этот дом — не бесплатный развлекательный центр. Отдыхать будете в другом месте.
Она взяла Ирину под локоть — не грубо, но с такой силой, что та невольно попятилась назад, на лестничную площадку. Затем Юля подтолкнула к ней старшего сына, который так и замер на перилах, и легонько направила в сторону матери среднего. Младший, увидев движение, сам прижался к ноге Ирины.
— Ира, уходи, — сказала Юля абсолютно спокойно. — Прямо сейчас.
Потом она повернулась к мужу, который всё ещё стоял в дверях, не в силах произнести ни слова. Она посмотрела сквозь него, на его сестру и племянников, столпившихся на площадке.
— А ты… — её голос упал до ледяного шёпота, — раз так её жалеешь, можешь прямо сейчас отправиться к ней и помогать.
С этими словами она сделала шаг назад в квартиру и потянула дверь на себя. Дверь закрылась не с хлопком, а с тяжёлым, глухим стуком, отрезая её от ошеломлённой родни и мужа, оставшегося стоять на пороге между двух миров.
Дверь закрылась, и наступила оглушительная тишина. Не та утренняя, благодатная, а мёртвая, вакуумная, возникшая на месте только что отбушевавшего урагана. Из-за двери не доносилось ни звука — ни детского плача, ни возмущённых криков Ирины. Они ушли. Юля стояла посреди прихожей, её плечи были расправлены, а дыхание — ровным. Она не чувствовала ни триумфа, ни сожаления. Только холодную, звенящую пустоту и странное ощущение лёгкости, будто она только что сбросила с себя тяжёлый, многолетний груз.
Валера медленно развернулся. Его лицо было бледным, почти серым. Он смотрел на жену так, будто видел её впервые: не Юлю, свою тихую, покладистую жену, а чужого, незнакомого и опасного человека.
— Что. Это. Было? — произнёс он, разделяя слова, словно выплёвывая осколки стекла.
Юля молча прошла мимо него обратно на кухню. Она подошла к столу, взяла свою давно остывшую чашку кофе и вылила её содержимое в раковину. Движения были точными и спокойными, лишёнными всякой суеты.
— Это был мой ответ, Валера. Исчерпывающий.
— Ты её унизила! — его голос сорвался на крик, заполнив собой вакуум. — Ты унизила мою сестру на глазах у её детей! Ты выставила их за дверь, как собак! Ты в своём уме вообще?
Она повернулась к нему. Её спокойствие действовало на него, как красная тряпка на быка.
— Собак я бы, может, и пустила. Они хотя бы не рисуют на диванах. А унизила её не я, а ты. Ты, когда в очередной раз пообещал ей мои выходные, мой покой и мой дом, даже не спросив меня. Ты использовал меня как вещь, как бесплатное приложение к квартире. Она привыкла. И ты привык. Сегодня эта привычка закончилась.
Он шагнул к ней, его кулаки сжались.
— Это моя семья! Моя кровь! И я всегда буду им помогать, нравится тебе это или нет!
— Помогать? — Юля усмехнулась. — Не смеши меня. Помогать — это когда ты сам сидишь с ними. Когда ты оттираешь их художества со стен. Когда ты меняешь им штаны и разнимаешь их драки. Когда ты не спишь ночь, потому что у младшего режутся зубы. А когда ты сваливаешь их на меня, а сам уезжаешь «по делам» или просто запираешься в комнате с ноутбуком — это называется по-другому. Это называется паразитизм.
Каждое её слово било точно в цель. Она не обвиняла, она констатировала факты, и от этой холодной констатации Валере становилось только хуже. Он пытался найти в её лице хоть тень сомнения, раскаяния, но не находил. — Это же мелочи! Какие-то рисунки, крошки! Ты из-за этой ерунды готова разрушить отношения с моей семьёй? Тебе диван дороже живых людей? Моих племянников?
— Дело не в диване, Валера. И даже не в ноутбуке, который они залили колой в прошлый раз. Дело во мне, — она сделала шаг ему навстречу, и теперь они стояли лицом к лицу. Её взгляд был твёрдым, как гранит. — Дело в том, что после каждых таких «гостей» я чувствую себя выжатой как лимон. У меня нет сил ни на что. Мой единственный выходной превращается в адскую смену в детском саду, за которую мне даже спасибо не говорят. Твоя сестра прибегает сюда, скидывает балласт и упархивает отдыхать. А я остаюсь разгребать последствия. А ты? Ты смотришь на всё это и считаешь, что так и должно быть. Что моё время, мои нервы и мои силы не стоят ничего.
Он отступил, словно она его толкнула. Аргументы заканчивались, оставалось только уязвлённое самолюбие.
— Я не думал, что ты такая… жестокая. Бессердечная.
— А я не думала, что мой муж считает меня бесплатной обслугой для всей своей родни, — парировала она без малейшей паузы. — Я думала, что мой дом — это моя крепость, а не проходной двор. Оказалось, я ошибалась. Но, как видишь, я быстро учусь. И сегодня я установила новые правила. Этот дом — для нас двоих. Для нашей жизни. А для её детей у неё есть свой дом. И свой муж. Пусть он и учится быть отцом, а не просто источником спермы и денег.
Валера смотрел на неё, и в его взгляде была целая гамма чувств: гнев, обида, растерянность. Но под всем этим, в самой глубине, начало прорастать крошечное, ядовитое семя сомнения. Слова Юли — «паразитизм», «бесплатная обслуга» — были жестокими, но они обладали ужасающей, обезоруживающей точностью. Он хотел возразить, закричать, что всё это неправда, но память, услужливая и беспощадная, тут же подкинула ему десятки подтверждающих эпизодов.
Он вспомнил, как два месяца назад они с друзьями спонтанно решили поехать на рыбалку в субботу. Именно в ту субботу, когда Ира «всего на пару часиков» оставила у них детей. Он позвонил Юле, соврал что-то про срочную встречу по работе, а сам просидел с удочкой у озера до самого вечера. Когда он вернулся, Юля была бледной, измотанной, а в квартире стоял такой разгром, будто в ней взорвалась мебельная фабрика. Она ничего ему не сказала, просто молча убирала, а он, чувствуя смутную вину, быстро ушёл в спальню, чтобы «не мешать». Тогда ему казалось это нормальным. Сейчас, под её холодным, пристальным взглядом, этот поступок выглядел уродливым и жалким.
Он отступил от неё, прошёл в гостиную и тяжело опустился в кресло. То самое, на подлокотнике которого всё ещё лежала её книга. Он провёл рукой по лицу, пытаясь собрать мысли. Его мир, такой простой и понятный, где он был хорошим братом, заботливым дядей и снисходительным мужем, трещал по швам. Он всегда считал её молчание знаком согласия. Её усталость — естественным следствием женских хлопот. Её покладистость — чертой характера. Ему и в голову не приходило, что за всем этим скрывается накопленная горечь и тихое отчаяние. Что её молчание — это не согласие, а последняя нить терпения, которая сегодня с оглушительным треском лопнула.
Внезапно квартиру снова прорезал телефонный звонок. Но на этот раз звонил стационарный телефон, который они держали в основном для связи со старшим поколением. Валера дёрнулся. Он знал, кто это. Ира доехала до матери. Начался второй акт драмы. Юля осталась стоять на кухне, даже не повернув головы. Она словно давала ему возможность самому разобраться с последствиями.
Он поднял трубку.
— Алло.
— Валерий, это что такое было?! — голос матери на том конце провода был подобен скрежету металла. Он был наполнен праведным гневом и такой обидой, будто Юля выгнала на мороз не её дочь, а её саму. — Ира звонит мне вся в слезах! Твоя жена, эта… эта мегера, выставила её с детьми за порог! Накричала на неё! Ты где был в это время? Почему ты позволил ей так унизить твою сестру?!
Валера закрыл глаза. Он слушал привычный поток обвинений, в котором Юля всегда была не права: то она недостаточно радушна, то готовит невкусно, то смотрит косо. Раньше он поддакивал или молчал, чтобы не раздувать скандал. Он ожидал, что и сейчас из него вырвутся привычные слова: «Мам, успокойся, я с ней поговорю». Но слова застряли в горле. Перед его глазами стояло не заплаканное лицо сестры, а лицо его жены — усталое, решительное, с тёмными кругами под глазами.
— Мам, — начал он тихо, и сам удивился своему голосу. В нём не было ни оправдания, ни агрессии. — Мам, давай мы сами разберёмся.
На том конце провода повисла изумлённая тишина.
— Что значит «сами»? Она твою родную сестру оскорбила! Ты должен поставить её на место!
И тут Валера сделал то, чего никогда не делал раньше. Он выбрал сторону.
— Юля устала, — произнёс он просто, но в этих двух словах было всё. Признание её правоты. Признание своей вины. Осознание всей несправедливости, которая длилась годами. — Ира слишком часто просит её о помощи. А сегодня у Юли был единственный выходной. Она имела на него право. Всё, мам. Пока.
Он положил трубку, не дожидаясь ответа. В гостиной стало тихо. Он сидел в кресле, чувствуя себя опустошённым, но одновременно с этим в душе появилось что-то новое. Чувство правильности. Он посмотрел в сторону кухни. Юля стояла там же, но теперь она смотрела на него. В её глазах больше не было льда. В них читалось удивление и что-то ещё, чего он давно не видел, — проблеск понимания.
Она молча подошла к кофемашине, засыпала зёрна, и через минуту по кухне снова поплыл густой, терпкий аромат свежего кофе. Она налила две чашки. Одну поставила на стол для себя, а вторую взяла в руки и медленно пошла к нему в гостиную. Она протянула чашку ему. Это не было примирением. Это не было прощением. Это было предложение. Приглашение к разговору. К самому первому, настоящему разговору за все годы их совместной жизни. Валера поднял на неё глаза и медленно, с благодарностью, принял из её рук чашку. Их ждал долгий, очень долгий день…
