— Ну и свинарник ты тут развела, Алина.
Голос, густой и вязкий, как прошлогодний мёд, ударил по ушам, вырывая из состояния глубокого погружения. Алина вздрогнула. Пальцы, только что порхавшие над клавиатурой, застыли. На экране светились строки кода, сплетавшиеся в сложную, изящную конструкцию, и ещё секунду назад весь мир для неё сужался до этого мерцающего прямоугольника. Она не слышала, как в замке провернулся ключ. Она вообще ничего не слышала, кроме ритмичного гула системного блока и внутреннего голоса, диктовавшего ей следующий логический шаг в архитектуре проекта.
Она медленно повернула голову. В дверном проёме её кабинета, который когда-то был обычной гостиной, стояли двое. Свекровь, Людмила, с поджатыми губами и оценивающим взглядом хозяйки, инспектирующей чужое владение. И за её плечом — Максим, её муж, с выражением виноватого благодушия на лице. Он был здесь не как союзник, а как живой щит для своей матери, как гарант её права находиться здесь и говорить то, что она говорит.
— Я не понимаю, чем ты тут занимаешься целыми днями, — продолжила Людмила, делая несколько шагов вглубь комнаты. Её взгляд скользил по стопкам технических документов на столе, по двум пустым кофейным кружкам, по разбросанным на диване черновикам. — Пыль столбом, на кухне гора посуды, а она сидит, в экранчик свой смотрит. Хоть бы голову помыла, право слово. Максим приходит с работы усталый, ему уюта хочется, горячего ужина, а не вот этого вот всего.
Максим неловко кашлянул и прошёл к холодильнику, демонстративно давая понять, что тема еды для него действительно актуальна. Его молчание было громче любых слов. Оно говорило: «Мама права, я голоден, а ты работаешь, вместо того чтобы меня кормить».
Алина сделала медленный, глубокий вдох, стараясь удержать внутри ледяное раздражение, которое уже начало затапливать её изнутри. Она не оторвала взгляд от лица свекрови.
— Я вас не ждала. У меня сдача проекта через два дня, я работаю почти круглосуточно.
Она сказала это ровным, почти безэмоциональным тоном, тем самым тоном, которым она общалась с некомпетентными подрядчиками. Это не было оправданием. Это была констатация факта.
— Рабооотает она, — протянула свекровь, и в её голосе зазвучала откровенная насмешка. Она подошла ближе к столу, с любопытством заглядывая в экран ноутбука, словно пыталась разглядеть там рецепт борща или схему вязания. — Кнопочки нажимать — это не работа. Работа — это когда ты делом занята, дом в порядке держишь, о муже заботишься. А это что? Баловство одно. Максим вкалывает, семью обеспечивает, а ты штаны просиживаешь.
Алина почувствовала, как напряглись мышцы на её шее. Она перевела взгляд на мужа. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и жевал яблоко, которое успел выудить из холодильника. Он встретился с ней взглядом и тут же отвёл глаза, уставившись на свои ботинки. Предатель. Не злобный, не коварный, а самый обычный, бытовой, трусливый предатель.
— Я попрошу вас уйти, — произнесла Алина, разделяя слова. Её голос оставался спокойным, но в нём появилась сталь. — У меня нет времени на пустые разговоры. Мне нужно закончить.
Людмила издала короткий, каркающий смешок. Она посмотрела на сына, ища поддержки, и, получив в ответ его безвольный взгляд, снова повернулась к Алине. Её лицо исказила гримаса превосходства. Она сделала ещё один шаг, последний, и оказалась вплотную к столу.
— Закончить она хочет… Сейчас мы тебе поможем закончить это твоё сидение. Быстро.
— Да что вы говорите? Поможете? А зарабатывать деньги вы мне тоже поможете? Или что?
— Деньги — это не главное! Главное для любой женщины — это её семья! То есть для тебя — это твой муж и я!
— Вы оба живёте за мой счёт, Людмила, так что давайте вы выключите сейчас «заботливую мамашу маленького мальчика» и оставите меня в покое? А?
Она не шла, она двигалась с медленной, хищной грацией сытого хищника, который решил поиграть с жертвой просто от скуки. Её уверенность питалась молчанием сына, его молчание было её карт-бланшем. Алина не сводила с неё глаз. В её сознании, привыкшем к строгой логике алгоритмов, происходила мгновенная дефрагментация. Все лишние процессы — вежливость, родственные узы, социальные нормы — были принудительно завершены. Остался только один, корневой процесс: защита. Защита своей территории, своего труда, своего разума, который сейчас был полностью воплощён в этой гудящей машине.
— Пора тебе, девочка, вспомнить, для чего женщина создана. А не для вот этих твоих игрушек! Или что, эта «работа» для тебя дороже семьи уже?! — Людмила остановилась у самого края стола. Её духи, терпкие и дешёвые, ударили в нос, смешиваясь с запахом остывающего кофе и горячего пластика. — Мужчина должен приходить в чистый дом, где его ждёт горячий обед и ухоженная, ласковая жена. А не вот это… — она обвела рукой комнату, и её жест был полон такого искреннего, неподдельного презрения, что оно стало почти осязаемым.
Алина перевела взгляд на Максима. Он закончил с яблоком и теперь с ленивым интересом наблюдал за разворачивающейся сценой. На его лице не было ни тени смущения или желания вмешаться. Напротив, в уголке его рта притаилась едва заметная, но отчётливая ухмылка. Он наслаждался. Наслаждался тем, как его мать ставит на место его слишком умную, слишком независимую жену. В этот самый момент он перестал для неё существовать как муж. Он превратился в часть этой враждебной силы, в придаток к своей матери, в пустой сосуд, наполненный её волей.
Внутри Алины воцарилась абсолютная, звенящая пустота. Не было ни страха, ни обиды. Только холодное, кристаллическое понимание того, что сейчас произойдёт, и что она будет делать потом. Она видела эту ситуацию как сложную задачу с единственно верным решением.
— Я в последний раз прошу. Не трогайте мой компьютер, — её голос прозвучал тихо, но каждый звук был отточен, как лезвие скальпеля.
Людмила рассмеялась. Громко, раскатисто, наслаждаясь своей властью и её бессилием.
— А то что? Кому ты побежишь жаловаться? Не смеши меня, деточка. Сейчас я покажу тебе, где настоящая кнопка «выкл» у твоей хорошей жизни.
Её рука, унизанная кольцами с тускло поблёскивающими камнями, медленно поднялась в воздух. Она замерла на мгновение, давая Алине и, что важнее, своему сыну, в полной мере оценить значимость момента. Это была публичная порка, экзекуция, призванная продемонстрировать, кто в этой семье настоящий хозяин.
Пальцы с ярко-красным, агрессивным маникюром вытянулись и устремились к тёмной крышке ноутбука. Время для Алины замедлилось, растянулось, как расплавленная смола. Она видела, как тень от руки Людмилы легла на клавиатуру, закрывая собой строки кода. Она видела самодовольную улыбку на её лице. Она видела, как Максим одобрительно кивнул.
И потом кончик ногтя, похожий на коготь хищной птицы, коснулся пластика. Раздался тихий, едва слышный щелчок. Этот звук стал триггером. Все предохранители внутри Алины сгорели в одно мгновение, оставив после себя лишь выжженное поле и одну-единственную, ясную, как вспышка молнии, мысль: «Всё».
Движение было не резким, а плавным, почти текучим. Алина не вскочила, не вскрикнула. Она просто поднялась со своего кресла с той выверенной эффективностью, с которой робот-манипулятор берёт деталь с конвейера. В её глазах не было гнева, в них была лишь абсолютная, холодная ясность, какая бывает на вершине горы после грозы. Людмила, всё ещё упиваясь своим триумфом, не успела даже отдёрнуть руку. Она увидела лишь, как фигура невестки выросла над ней, заслонив свет от окна.
Секунда растянулась в вечность. Рука Алины метнулась вперёд. Пальцы, привыкшие к точности клавиатуры, сомкнулись не на плече или на руке. Они вонзились в жёсткие, выкрашенные в цвет переспелой вишни волосы у самого затылка Людмилы. Хватка была мёртвой, лишённой всякой дрожи. Это было не женское царапанье, не истеричный жест. Это был захват.
Людмила издала короткий, удивлённый визг, больше похожий на звук, с которым прокалывают воздушный шарик. Её самодовольное лицо мгновенно исказилось гримасой боли и недоумения. Она попыталась вырваться, но хватка была железной. Алина, не меняя выражения лица, сделала шаг назад, увлекая её за собой. Тело свекрови, потеряв равновесие, подалось вперёд, и она, спотыкаясь на своих модных, но неудобных туфлях, поплелась за невесткой, как тряпичная кукла.
— Ты… ты что себе позволяешь?! — просипела она, пытаясь ухватиться за стол, за стул, за воздух.
Максим, до этого момента бывший пассивным зрителем, застыл с полуоткрытым ртом. Его мозг, очевидно, не мог обработать картинку: его жена, тихая, умная Алина, волочёт его мать за волосы через всю комнату к выходу. Это не укладывалось ни в какие рамки его представлений о мире, где женщины спорят, плачут, бьют посуду, но никогда не делают такого.
Алина несла свою ношу к двери методично, не обращая внимания на жалкое барахтанье. Каждый её шаг был выверенным. Мимо книжного шкафа, мимо дивана, на котором были разложены её черновики, мимо вешалки в прихожей. Это было похоже на изгнание нечистой силы, только вместо креста и святой воды у неё была лишь холодная, концентрированная ярость. Уже у самой двери, развернув Людмилу лицом к лестничной клетке, Алина наконец заговорила. Её голос был тихим, почти шипящим, но каждое слово впивалось в сознание, как раскалённая игла.
— Да, моя работа для меня важнее семьи! А тем более той, где вы и ваш сынок упорно стараетесь сесть ко мне на шею!
С этими словами она сделала последний, сильный толчок. Людмила, потеряв последнюю точку опоры, вывалилась из квартиры, неловко взмахнув руками, и с глухим стуком приземлилась на коврик у порога.
И только тогда Максим очнулся. Его лицо побагровело от внезапно нахлынувшей крови.
— Ты что творишь?! — взревел он, бросаясь на Алину. Его кулак, сжатый скорее от растерянности, чем от реального желания ударить, метнулся в её сторону.
Алина не отступила. Она лишь слегка качнула корпусом в сторону. Его неуклюжий удар прошёл мимо, и Максим по инерции пролетел вперёд, чуть не врезавшись в дверной косяк. Она смотрела на него так, как смотрят на насекомое, внезапно обнаружившее признаки агрессии. Без страха, с холодным любопытством.
— Была твоя мать, а теперь просто посторонняя женщина, которая вторглась в мой дом. Как и ты.
Она не стала ждать его ответа. Шагнув назад, вглубь квартиры, она потянула на себя тяжёлую входную дверь. Максим, разворачиваясь, увидел только её спокойное лицо и сужающуюся полоску света. Дверь закрылась без хлопка, с мягким, но окончательным щелчком замка.
Щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине коридора как точка в конце приговора. Максим несколько секунд стоял, глядя на гладкую поверхность двери, не в силах осознать произошедшее. За его спиной возилась на полу мать, пытаясь подняться и одновременно поправить растрёпанные волосы, её причитания смешивались с ругательствами. Но он её не слышал. Весь его мир сузился до этого куска дерева и металла, который только что отделил его от его жизни. Он провёл ночь у матери, слушая её бесконечные жалобы и планы мести. Он поддакивал, кивал, соглашался, что Алина сошла с ума и её нужно «поставить на место». Он приехал на следующий день после обеда, полный праведного гнева и уверенности в своей правоте. Он собирался устроить ей взбучку, объяснить, как она была неправа, и заставить извиниться перед матерью.
Он вставил свой ключ в замочную скважину. Привычное движение, которое он совершал тысячи раз. Но сегодня ключ вошёл лишь на половину и упёрся в преграду. Максим нахмурился, вытащил его, перевернул и попробовал снова. Тот же результат. Холодное, неприятное чувство начало зарождаться где-то в солнечном сплетении. Он попробовал ещё раз, уже с силой, тщетно пытаясь провернуть его в замке. Ничего. Металл упирался в металл.
— Алина, открой! — его голос прозвучал громче, чем он рассчитывал. — Хватит дуться, поговорить надо.
Ответом ему была тишина. Не просто отсутствие звука, а плотная, тяжёлая тишина, которая бывает только в пустом доме. Но он знал, что она там. Он чувствовал её присутствие за этой дверью. Она сидела за своим компьютером, и он был уверен, что она слышит каждое его слово. Это осознание взбесило его ещё больше.
Он забарабанил по двери кулаком. Сначала несильно, потом всё яростнее.
— Ты что, совсем с катушек слетела? Открывай, я тебе говорю! Это и мой дом! Ты не имеешь права меня не впускать!
Удары гулко отдавались по всей лестничной клетке. Из-за соседней двери выглянула любопытная старушка, но, встретившись с ним взглядом, тут же скрылась обратно. Позор обжигал ему щёки. Он достал телефон, набрал её номер. Длинные гудки. Она даже не сбрасывала. Просто не брала трубку. Он позвонил ещё раз. И ещё. Безрезультатно.
Его ярость начала сменяться отчаянием. Он перестал стучать и прислонился лбом к холодной двери. Он пытался услышать хоть что-то: шаги, звук передвигаемого стула, щелчок мыши. Но ничего не было. Квартира была нема, как склеп. В этот момент до него начала доходить вся чудовищная простота произошедшего. Это не было ссорой. Это не было истерикой. Это было решение. Хладнокровное, взвешенное и окончательное. Он вспомнил её вчерашнее лицо — спокойное, сосредоточенное, лишённое каких-либо эмоций. Она не злилась, не кричала. Она выполняла задачу. Устраняла помеху.
Он отступил от двери на шаг и посмотрел на неё по-новому. Это была уже не их дверь. Это была её дверь. Непробиваемая стена, которую она возвела между своим миром и им. Тёмный глазок дверного видеозвонка, который он сам устанавливал, теперь смотрел на него, как немигающий глаз чужого существа. Он вдруг с ужасающей ясностью понял, что всё, что он говорил вчера своей матери, всё, во что он себя заставлял верить этой ночью — про её безумие, про необходимость её «проучить» — всё это было лишь детским лепетом перед лицом её ледяной решимости. Она не играла в игры. Она просто вычеркнула его.
Максим медленно развернулся и побрёл к лестнице. Он больше не чувствовал ни злости, ни обиды. Только пустоту и холод. Он был не просто выставлен за дверь. Он был стёрт, как ненужная строка кода в её идеально выстроенной программе. И не было никакой кнопки «отменить», чтобы вернуть всё назад…
