— Котёнок, я тут подумала, нам срочно нужно на Бали. Ну, то есть мне с девочками.
Голос Анжелы, бархатный и тягучий, как растопленная карамель, заполнил собой пространство огромной гостиной. Она произнесла это, не отрываясь от экрана телефона, лениво перелистывая глянцевые фотографии чужой идеальной жизни. Её тело, облачённое в шёлковый халат цвета пыльной розы, утопало в подушках громадного дивана. Весь её вид был воплощением неги и праздности — ухоженная, расслабленная женщина, для которой мир существует исключительно ради её удовольствия.
Кирилл не сразу ответил. Звук его пальцев, отбивающих сухую дробь по клавиатуре ноутбука, на секунду замер, а потом возобновился. Он сидел к ней спиной в массивном кожаном кресле у панорамного окна, за которым простирался вечерний город, уже зажигающий свои первые огни.
— М-м-м, — неопределённо промычал он, не отрываясь от экрана, где мелькали столбцы цифр и графиков.
— Ты не слушаешь, — в её голосе проскользнули капризные нотки, отточенные до совершенства за годы практики. — Я говорю, мы с Лерой и Катей летим на Бали. Там сейчас такая вилла освободилась, просто космос. Свой бассейн, вид на океан… Все уже забронировали билеты, остались только я и ты. Точнее, твоя карта.
Она наконец оторвала взгляд от телефона и посмотрела на его широкую спину. Она ожидала привычной реакции: короткого кивка, вопроса «сколько?» и последующего беспрепятственного списания нужной суммы. Так было всегда. Год, что они жили вместе, был для неё сплошным потоком его щедрости. Новые платья, ужины в ресторанах, внезапные поездки в Европу на выходные — он оплачивал всё, не задавая лишних вопросов, словно это была его прямая обязанность, такая же естественная, как дышать.
Кирилл перестал печатать. В наступившей тишине звук кулера в ноутбуке стал почти оглушительным. Он медленно закрыл крышку устройства, и в её глянцевой поверхности на мгновение отразилось его усталое лицо. Затем он так же медленно повернулся в кресле.
— Анжела, нет.
Всего два слова. Произнесённые ровным, спокойным голосом, без тени раздражения или гнева. Но для Анжелы они прозвучали как выстрел в упор. Она даже слегка приподнялась на локтях, её идеально вылепленные брови поползли вверх, образуя на лбу морщинку искреннего недоумения.
— Что значит «нет»? Ты не расслышал? Я говорю, Бали. Океан. Подруги.
— Я всё расслышал, — его взгляд был прямым и на удивление холодным. — Ответ — нет. В этом месяце никакой поездки не будет.
Она села, скрестив на груди руки. Шёлк неприятно холодком скользнул по коже. Привычный мир, где все её «хочу» исполнялись по щелчку пальцев, дал первую, едва заметную трещину.
— Это ещё почему? Что-то случилось? Деньги закончились? — в последнем вопросе сквозила откровенная насмешка. В её картине мира у Кирилла деньги закончиться не могли. Они были его неотъемлемой частью, как руки или ноги.
— Деньги не закончились, — так же спокойно ответил он. — Закончилось моё желание выбрасывать их на ветер. Почти пятьсот тысяч за две недели твоих фотографий в соцсетях — это не просто дорого. Это идиотизм. Я не буду это оплачивать.
«Идиотизм». Это слово повисло в воздухе, пропитанном ароматом её дорогих духов. Оно было чужеродным, грубым, как уличный камень, брошенный на персидский ковёр. Он никогда раньше не позволял себе таких выражений. Он никогда раньше не оценивал её желания с точки зрения здравого смысла. Он просто их исполнял.
— Ты… ты назвал моё желание идиотизмом? — прошипела она, и её лицо, ещё минуту назад бывшее таким ангельски-безмятежным, исказилось. — Ты просто стал жадным, Кирилл. Скучным и жадным. Как все.
Он смотрел на неё, и в его глазах не было ни вины, ни сожаления. Только холодная, отстранённая оценка. Словно он впервые за долгое время по-настоящему посмотрел на неё и увидел не прекрасную богиню, а капризного, избалованного ребёнка, у которого отобрали любимую игрушку. И этот взгляд пугал её гораздо больше, чем его отказ.
— Скучным и жадным. Как все.
Она откинулась на подушки, приняв позу трагической героини, оскорблённой в лучших чувствах. Это был её отработанный приём: сначала лёгкий укол, затем демонстрация вселенской обиды, после которой Кирилл обычно сдавался, заваливая её подарками, чтобы загладить несуществующую вину. Она ждала, что он сейчас подойдёт, начнёт извиняться, говорить, что был не прав, и сам предложит выбрать билеты в бизнес-класс.
Но Кирилл не шелохнулся. Он просто смотрел на неё, и в его взгляде не было ни капли сочувствия. Он был похож на энтомолога, наблюдающего за предсказуемыми конвульсиями насекомого под стеклом. Это ледяное спокойствие выводило её из себя гораздо сильнее, чем если бы он начал кричать в ответ.
— Что ты молчишь? — её голос стал выше, в нём зазвенел металл. — Я не права? Паша Лерке новую машину на днях подарил. Просто так, без повода. За то, что она красивая. Саша Катьку на Мальдивы везёт, в отель, где одна ночь стоит как моя почка, если её продать. А я? Что я должна им сказать? Что мой мужчина решил на мне сэкономить? Что я для него — статья расходов, которую пора сокращать?
Она говорила, намеренно повышая градус драмы, рисуя картину собственного унижения. Это всегда работало. Мужчины, особенно такие, как Кирилл, помешанные на статусе, не выносили, когда их сравнивали с кем-то не в их пользу. Это било по их эго, а эго было их самым уязвимым местом.
— Можешь сказать им правду, — его голос был ровным, почти безжизненным. — Что твой мужчина перестал видеть смысл в покупке лояльности за деньги.
Эта фраза ошпарила её. «Покупка лояльности». Так он называл свои подарки? Так он видел их отношения? Как сделку? Внутри неё заклокотала ярость, смешанная с паникой. Она чувствовала, как почва уходит из-под ног. Он ломал правила игры. Он отказывался играть свою роль.
— Ах, вот как! — воскликнула она, вскакивая с дивана. Шёлковый халат распахнулся, открывая её идеальное тело, которое она всегда считала своим главным активом. — Значит, я — это лояльность, которую ты покупал? А теперь решил, что я слишком дорого обхожусь? Нашёл кого-то подешевле, да? Какую-нибудь серую мышь, которая будет тебе в рот заглядывать за букет ромашек?
Она подошла почти вплотную к его креслу, пытаясь заглянуть ему в глаза, найти там хоть что-то: ревность, злость, вину. Но его взгляд оставался пустым. Он смотрел на неё так, будто оценивал не женщину, с которой делил постель последний год, а неудачную инвестицию.
И тогда она поняла, что все её привычные инструменты — слёзы, истерики, игра на чувстве вины, сексуальные провокации — больше не работают. Он возвёл вокруг себя невидимую стену, и она билась о неё, как мотылёк о стекло. В отчаянии, чувствуя, как безвозвратно теряет власть, она решила достать свой главный, последний козырь. То, что она приберегала для самых крайних случаев.
Её лицо приобрело надменное, почти брезгливое выражение. Она выпрямилась, и в её голосе появилась та снисходительная интонация, с которой её отец разговаривал со своими подчинёнными.
— Ты пожалеешь, Кирилл. Ты вообще знаешь, кто мой папа? Один его звонок — и у тебя будут проблемы. Большие проблемы. С твоим бизнесом, с твоими проектами, со всем, что ты так любишь. Ты уверен, что хочешь этого? Из-за какой-то поездки?
Она произнесла это и замолчала, ожидая эффекта. Она была уверена, что сейчас его маска спокойствия треснет. Он испугается. Потому что все боялись её отца.
И что-то действительно изменилось. Но совсем не так, как она ожидала. Кирилл медленно, очень медленно улыбнулся. Но это была не улыбка. Это был оскал. Его глаза, до этого холодные и пустые, вдруг налились тёмной, ледяной яростью. Он перестал быть уставшим мужчиной. В одно мгновение он стал хищником, которого загнали в угол, а потом ткнули в него палкой, и теперь он готов был разорвать обидчика. Тишина в комнате стала плотной, как вакуум. Она поняла, что совершила фатальную ошибку.
Смех. Он начался не сразу. Сначала уголки его губ дёрнулись, изгибаясь в уродливой, незнакомой гримасе. Потом из его груди вырвался тихий, булькающий звук, похожий на сдавленный кашель. И только потом он рассмеялся. Это был не весёлый, не радостный и даже не истерический смех. Это был холодный, злой, преисполненный абсолютного презрения хохот человека, который только что услышал самую нелепую шутку в своей жизни.
Анжела отшатнулась, словно её ударили. Этот смех был страшнее любого крика. Он обнулял её, её угрозу, её отца, весь её мир, построенный на отцовском влиянии и деньгах. Она смотрела на него, и впервые за всё время их знакомства ей стало по-настоящему страшно. Перед ней сидел не её послушный, щедрый Кирилл. Это был кто-то другой. Чужой. Опасный.
— Папа? — переспросил он, отсмеявшись, и вытер несуществующую слезу с уголка глаза. — Отлично. Просто отлично.
Он медленно, с какой-то хищной грацией, поднялся из кресла. Он не был гигантом, но сейчас, возвышаясь над ней, казался огромным. Его тень упала на неё, накрывая с головой. Он сделал шаг к ней, и она инстинктивно попятилась назад, пока не упёрлась спиной в холодную стену. Он остановился в полуметре от неё, и его глаза, тёмные и непроницаемые, впились в её лицо.
— Год, Анжела. Целый год я слушал про твоего папу. Про то, как он решает вопросы. Про то, какие у него связи. Про то, какой он великий и могущественный. Я оплачивал твои платья, твои машины, твоих косметологов, твоих психологов, твоих подруг. Я оплачивал твоё существование. И я ни разу не услышал от тебя слова «спасибо». Я слышал только «хочу», «мало» и «дай». А теперь, когда я впервые сказал тебе «нет», ты решила достать из рукава свой главный козырь? Своего папу?
Он говорил тихо, почти шёпотом, но каждое его слово вбивалось в её сознание, как гвоздь. Она хотела что-то ответить, возразить, но не могла произнести ни звука. Горло сдавил ледяной спазм.
Он наклонил голову, словно присматриваясь к ней, и усмехнулся ещё раз, но на этот раз беззвучно, одними губами.
— Да плевать мне, кем работает твой папа, милая моя! Не надо меня им пугать! Так что собирай свои вещи и вали отсюда! Езжай и прогуливай деньги своего папочки, а не мои!
Эта фраза прозвучала как приговор. Окончательный и не подлежащий обжалованию. Он не кричал. Он констатировал факт. Мир Анжелы, такой уютный и предсказуемый, рухнул в одно мгновение.
Не дожидаясь её ответа, он развернулся и широким, уверенным шагом направился в спальню. Она слышала, как открылась дверь гардеробной. Через несколько секунд он вышел оттуда, таща за собой её ярко-розовый чемодан из лимитированной коллекции, который они покупали в Милане. Он подошёл к их огромной кровати, застеленной белоснежным покрывалом, и с размаху швырнул чемодан на неё. Глухой удар эхом разнёсся по квартире.
Анжела, как заворожённая, смотрела на этот розовый гроб её прошлой жизни. Она всё ещё не могла поверить в реальность происходящего.
Кирилл вернулся в гостиную и остановился в дверном проёме. Он скрестил руки на груди, его поза выражала абсолютное спокойствие и непреклонность.
— У тебя час, чтобы собрать свои шмотки. Ровно шестьдесят минут. После этого я вызываю охрану и тебя выставляют на улицу вместе со всем этим барахлом. Можешь позвонить папе, пусть пришлёт за тобой машину. А то не царское это дело — на такси.
Час. Шестьдесят минут. Эти слова гулким эхом отдавались в голове Анжелы, вытесняя все остальные мысли. Она стояла посреди гостиной, как статуя, глядя на тёмный проём спальни, где на белоснежной кровати раскинулся её розовый чемодан — яркое, вульгарное пятно в этом царстве холодного минимализма. Её тело отказывалось слушаться. Ноги словно вросли в дорогой паркет.
Кирилл вернулся к своему креслу и сел, закинув ногу на ногу. Он не открыл ноутбук, не взял в руки телефон. Он просто смотрел на неё. Ждал. Его спокойствие было невыносимым, оно действовало на нервы, как монотонный гул. Он не торопил её, не подгонял, предоставляя ей самой осознать всю глубину пропасти, в которую она летела.
Наконец, она сдвинулась с места. Медленно, как во сне, она побрела в спальню. Руки двигались механически. Она открыла огромный шкаф-купе, который ещё утром считала своим. Вещи. Десятки платьев, блузок, юбок. Всё куплено им. Она начала срывать их с вешалок, не разбирая, и комкать, швыряя в открытый чемодан. Дорогие ткани, стоившие целое состояние, сминались и превращались в бесформенную кучу. Шёлк, кашемир, кружево — всё смешалось в одном погребальном костре её прошлой жизни.
— Ты не можешь… — прошептала она, сама не зная, к кому обращается. Голос был чужим, сиплым.
— Могу, — донеслось из гостиной. — Ещё сорок минут.
Она перешла к комоду. Выдвинула ящик с бельём. Кружевные комплекты, за которые можно было купить подержанную машину. Она сгребла их все охапкой и бросила поверх платьев. Затем косметика. Десятки баночек, флаконов, палеток. Всё полетело туда же, без разбора. Она действовала в каком-то лихорадочном трансе, круша свой собственный мир. Это была неаккуратная спешка изгнанницы, а не сборы принцессы.
Чемодан быстро наполнился. Она попыталась его закрыть, но крышка не поддавалась. Она навалилась на неё всем телом, пытаясь защёлкнуть замки, но вещи выпирали, мешая. Бессильная ярость захлестнула её. Она не плакала. Она просто смотрела на этот неподдающийся розовый гроб, символ её полного фиаско.
Именно в этот момент в спальню вошёл Кирилл. Он остановился в паре шагов от неё и посмотрел сначала на её жалкие попытки, а потом ей в лицо. Его взгляд был абсолютно спокоен. Это был взгляд хирурга, который смотрит на завершённую ампутацию.
— Знаешь, в чём твоя главная ошибка, Анжела? — его голос был тихим и ровным, без единой нотки злости. — Не в том, что ты транжирила мои деньги. Я знал, на что шёл. Я покупал красивый аксессуар, и он должен был быть дорогим. Это правила игры.
Он сделал паузу, давая словам впитаться.
— Твоя ошибка не в капризах и не в лени. Твоя ошибка в том, что ты перепутала свою роль. Ты была статусным проектом. Очень успешным, надо признать. Красивая, эффектная женщина рядом — это хороший актив. Он повышает твою стоимость в глазах других. Я инвестировал в этот проект. Одежда, машины, поездки — это были не подарки. Это были операционные расходы на поддержание актива в надлежащем виде.
Он говорил о ней так, словно её не было в комнате. Словно он составлял годовой отчёт для совета директоров.
— А сегодня, — он слегка наклонил голову, — ты совершила немыслимое. Ты попыталась угрожать владельцу проекта самим проектом. Ты сказала: «Я, твой самый дорогой актив, создам тебе проблемы с помощью другого, более крупного актива — моего отца». Это не просто глупо, Анжела. Это нарушение базовой бизнес-логики. Актив, который начинает угрожать владельцу, моментально обесценивается. Он становится токсичным. А от токсичных активов избавляются. Быстро и без сожалений.
Он замолчал. В комнате стояла абсолютная тишина, в которой его слова продолжали звучать, отскакивая от стен и врезаясь ей в мозг. Проект. Актив. Расходы. Он не просто выгонял её. Он стирал её как личность, превращая в бухгалтерскую строку.
— Проект закрыт, — произнёс он финальную фразу и указал подбородком на дверь. — Твоё время вышло.
Он вышел из спальни, оставив её одну с этим знанием. Она не помнила, как ей удалось закрыть чемодан. Не помнила, как выкатила его в прихожую. Он уже стоял там, в пальто, держал входную дверь открытой. Он не помог ей. Он просто смотрел, как она, надрываясь, тащит тяжёлый чемодан через порог.
Дверь за ней закрылась. Щёлкнул замок.
Кирилл медленно прошёлся по квартире. В воздухе ещё витал аромат её духов, но он скоро выветрится. Он подошёл к бару, достал тяжёлый стакан, плеснул в него виски. Взглянул на идеальный порядок гостиной, из которой исчез единственный чужеродный элемент. Он сделал глоток. В его мире снова воцарились чистота и контроль. Ничего личного. Просто бизнес…
