— Немного больше соуса не помешало бы. Суховато, — голос Павла прозвучал ровно, без упрёка, но с той ноткой экспертного заключения, от которой у Марины всё сжималось внутри. Он аккуратно отодвинул вилкой кусочек куриной грудки, демонстрируя её белую, почти безжизненную текстуру.
— Я учту, — тихо ответила она, не поднимая глаз от своей тарелки. Она сделала вид, что полностью поглощена едой, хотя на самом деле кусок не лез в горло. Каждый ужин в последние месяцы превращался в подобие дегустации, где её старания проходили строгую оценку. Он не ругался, нет. Он просто давал «ценные советы», как будто она была его неопытной подчинённой, а не женой.
Они сидели на кухне, залитой мягким светом дизайнерских ламп. Кухня была безупречна: глянцевые белые фасады без ручек, столешница из искусственного камня, встроенная техника последнего поколения. Вся квартира была такой — просторная, стильная, обставленная с иголочки. Подарок её родителей на свадьбу. Пять лет назад это казалось идеальным стартом для молодой семьи. Сейчас Марина всё чаще ощущала себя смотрителем элитного музея, в котором поселился один очень требовательный посетитель.
Закончив с ужином, Павел встал и прошёл в гостиную, оставив свою тарелку на столе. Это тоже было частью ритуала. Он никогда не убирал за собой, молчаливо предполагая, что это её зона ответственности. Марина собрала посуду, загрузила её в посудомоечную машину и, вытерев руки, вошла в гостиную. Он уже устроился на огромном угловом диване, небрежно откинув подушки, которые она утром так тщательно взбивала. В его руках был пульт.
— Что посмотрим? — спросила она, хотя заранее знала ответ.
— Сейчас интересный документальный фильм про строительство авианосцев, — ответил он, не отрывая взгляда от экрана, на котором уже мелькали чертежи и хроника военных лет. Он не спросил её мнения. Он просто констатировал факт, как будто её присутствие было лишь фоном для его вечернего досуга.
Марина села в кресло напротив, взяв в руки телефон. Она листала ленту новостей, не вчитываясь в заголовки. Просто чтобы занять руки и не смотреть на него. Ей казалось, что его контроль распространяется даже на воздух в квартире. Он решал, какая будет температура на кондиционере, какой громкости будет телевизор, какие продукты нужно купить. Сначала это были мелочи, которые она списывала на его педантичность. Но со временем эти мелочи сплелись в плотную, удушающую сеть.
— Настя звонила, — вдруг сказала она в тишине между рекламными блоками. — Зовёт завтра вечером посидеть в кафе. Мы сто лет не виделись.
Павел перевёл на неё тяжёлый взгляд. Его лицо не выражало ничего, кроме лёгкого недоумения, будто она сказала какую-то глупость.
— Завтра среда. Рабочий день. Какое ещё кафе?
— Ну и что, что среда? На часик, не больше. Просто поболтать, — Марина почувствовала, как внутри зарождается знакомое раздражение.
— Опять эти ваши пустые разговоры ни о чём? — он усмехнулся, снова поворачиваясь к экрану. — Лучше бы дома отдохнула, приготовила что-нибудь интересное на ужин. Например, тот стейк, как в ресторане. Я тебе даже видеорецепт найду.
Он сказал это так, будто предлагал ей прекрасную альтернативу скучному вечеру с подругой. Будто её желания и планы были чем-то незначительным, детской прихотью, которую легко можно заменить на что-то более полезное. Марина ничего не ответила. Она лишь крепче сжала в руке телефон, чувствуя, как холодный металл впивается в ладонь. Она просто ждала. Ждала подходящего момента, чтобы напомнить ему, кто здесь на самом деле хозяин.
На следующий день напряжение в квартире можно было резать ножом. Они почти не разговаривали. Павел демонстративно работал из дома, расположившись с ноутбуком за большим обеденным столом в гостиной, словно занимая центральный плацдарм. Марина занималась своими делами, передвигаясь по квартире почти бесшумно, стараясь не пересекаться с ним взглядом. Она чувствовала его присутствие спиной, ощущала, как он следит за каждым её движением, даже не отрываясь от монитора. Он ждал. Ждал, что она покорится, отменит встречу, подойдёт и скажет, что он был прав.
Вечером, около семи, она вошла в спальню и открыла шкаф. Её движения были плавными и нарочито спокойными. Она достала тёмно-синее шёлковое платье — простое, но элегантное. Павел услышал, как открылась дверца шкафа, и через несколько минут появился в дверном проёме спальни. Он опёрся о косяк, скрестив руки на груди, и смерил её тяжёлым, изучающим взглядом.
— Я не понял. Ты куда-то собираешься? — в его голосе не было вопроса, только холодное утверждение.
— Я же говорила тебе вчера. К Насте, — ответила Марина, не поворачиваясь. Она аккуратно разложила платье на кровати и направилась в ванную.
Он последовал за ней, его шаги гулко отдавались по паркету. Он остановился в дверях ванной, наблюдая, как она достаёт косметичку. Его терпение явно подходило к концу. Маска спокойного хозяина жизни начала трескаться.
— Марина, я, кажется, вчера достаточно ясно выразился. Ты никуда не пойдёшь, — произнёс он, уже не скрывая раздражения. — Мы договорились, что ты приготовишь стейки.
Она медленно повернула голову и посмотрела на него через зеркало. Её взгляд был усталым и абсолютно пустым.
— Это ты договорился. Сам с собой, — сказала она и снова отвернулась, принявшись наносить на ресницы тушь. Каждое её движение было точным и выверенным, в нём не было ни капли спешки или нервозности. Она действовала так, будто его не было в комнате.
Это молчаливое неповиновение взбесило его окончательно. Он привык, что его слово — закон. Он мог стерпеть тихий протест, плохое настроение, но открытое, демонстративное игнорирование его воли было для него как удар по лицу. Он перестал быть для неё авторитетом.
— Ты меня вообще слышишь? — рявкнул он, делая шаг внутрь ванной. — Я сказал, ты останешься дома!
Марина поставила тюбик с тушью на полку с оглушительным щелчком. Она убрала волосы в высокий хвост, надела серьги, взяла флакон духов. Всё это она делала под его испепеляющим взглядом, не произнося ни слова. Его запреты просто растворялись в воздухе, не достигая цели. Закончив, она вышла из ванной, слегка задев его плечом, и направилась в спальню, чтобы одеться.
Павел, побагровев от ярости, бросился за ней. Он видел, как она натягивает платье, как подходит к зеркалу, чтобы поправить его. Она была почти готова. Она собиралась уйти. Собиралась переступить через его слово, через его мужское «я».
Он догнал её уже в прихожей, когда она накидывала на плечи лёгкий плащ. Он схватил её за локоть, не сильно, но настойчиво.
— Если ты сейчас уйдёшь, я подам на развод, — зло бросил он, глядя ей прямо в глаза. Он увидел, как в них на секунду мелькнуло удивление, и это придало ему уверенности. Он решил дожать, выложить свой главный, неоспоримый козырь.
— И эту квартиру мы поделим пополам, — добавил он с мстительной усмешкой. — Я тут прописан. Я имею право.
Он был абсолютно уверен в своей победе. Он загнал её в угол. Страх потерять шикарную квартиру, подарок родителей, должен был отрезвить её, заставить подчиниться. Марина замерла у двери. Её рука, тянувшаяся к ручке, застыла в воздухе. Она медленно опустила её. Павел торжествующе выдохнул. Он победил.
А потом она медленно повернулась. В её глазах не было ни страха, ни паники, ни сожаления. Там плескалась только холодная, кристально чистая ярость.
Она повернулась к нему всем телом, медленно, словно давая ему возможность в полной мере насладиться моментом своего триумфа, который он уже праздновал в своей голове. Его рука всё ещё слабо сжимала её локоть, и он смотрел на неё свысока, с выражением победителя, ожидающего капитуляции. Он ждал слёз, мольбы, обещаний больше никогда его не ослушаться. Он ждал, что она сейчас упадёт ему в ноги, испугавшись его ультиматума.
И тут она рассмеялась. Не весело и не истерично. Это был короткий, утробный, почти лающий смех, полный такого неприкрытого презрения, что Павел инстинктивно отшатнулся, разжав пальцы. Звук этого смеха ударил по нему сильнее, чем любая пощёчина. Он был унизительным, обесценивающим, он превращал его грозную угрозу в жалкий фарс.
— Да плевать я хотела, где ты прописан, Паша! Эту квартиру ты не получишь никогда в жизни! Её мне мои родители подарили на нашу свадьбу, а ты тут никто!
Слово «никто» она произнесла с особой, уничтожающей силой. Оно повисло в воздухе прихожей, и Павел почувствовал, как у него перехватило дыхание. Он смотрел на неё, как на незнакомку. Где была та тихая, покладистая Марина, которая молча сносила его «экспертные» замечания и покорно убирала за ним тарелки? Перед ним стояла разъярённая фурия, чьи глаза метали молнии. Вся его тщательно выстроенная система власти, основанная на его мужском авторитете и прописке в паспорте, рассыпалась в прах за десять секунд.
Он опешил от такой наглости, открыл рот, чтобы возразить, чтобы поставить её на место, но она не дала ему и шанса. Она сделала шаг к нему, и теперь уже он инстинктивно отступил назад, вглубь коридора.
— Думал, нашёл рычаг давления? Напугал разводом? — её голос превратился в сталь. Она больше не кричала, она чеканила каждое слово, и от этого спокойствия становилось только страшнее. — Ты здесь просто жилец, Паша. Приглашённый гость, который слишком долго гостит и забыл своё место. И твоё право — это собрать свои вещи и убраться отсюда в течение двадцати четырёх часов.
Она посмотрела на часы на своей руке, а затем снова на него. Её взгляд был холодным, как взгляд хирурга, рассматривающего безнадёжный случай.
— Сейчас восемь вечера. Значит, завтра к восьми вечера твоего духа здесь быть не должно. Замки я поменяю завтра утром, можешь не сомневаться. А если захочешь побороться за свои «права» — вперёд. Можешь начинать судиться, посмотрим, что из этого выйдет.
Она говорила так уверенно и безапелляционно, что у него не возникло ни тени сомнения в её словах. Она не блефовала. Она выносила приговор.
Закончив свою речь, она больше не удостоила его взглядом. Словно его больше не существовало. Она спокойно, без единого лишнего движения, повернулась, взялась за дверную ручку и открыла дверь. Холодный воздух с лестничной клетки ворвался в наэлектризованную атмосферу прихожей. Она шагнула за порог, и в тишине оглушительно щёлкнул замок закрывшейся двери.
Павел остался один посреди коридора. В квартире, которая ещё минуту назад была его крепостью, а теперь стала чужой территорией. Звук закрывшейся двери был не просто хлопком. Это был звук выстрела, который поставил точку в их совместной жизни. И он понял, что ранен смертельно.
Марина вернулась далеко за полночь. Она не спешила, проведя несколько часов с Настей, выпив два бокала вина и почти не говоря о случившемся. Ей не хотелось жаловаться или искать сочувствия. Ей нужно было просто побыть в нормальной, здоровой атмосфере, чтобы смыть с себя липкое ощущение его власти. Щелчок замка в тишине подъезда прозвучал необычно громко, как выстрел стартового пистолета. Она вошла и сразу его увидела.
Он не спал. Он сидел в гостиной, в её любимом кресле, которое теперь казалось захваченным троном. Свет был приглушён, горел только торшер, бросая длинные, уродливые тени. Он не собирал вещи. В квартире царил идеальный порядок, но воздух был густым и тяжёлым, как перед грозой. Услышав звук двери, он поднял голову. За эти несколько часов он, кажется, постарел на несколько лет. Уверенность слетела с него, как дешёвый костюм, оставив после себя растерянность и плохо скрываемую злобу.
— Вернулась, — сказал он. Это был не вопрос, а констатация факта. Он попытался вложить в свой голос прежние властные нотки, но получилось фальшиво. — Ну, теперь, когда ты остыла и нагулялась, мы можем поговорить как взрослые люди.
Марина молча сняла плащ, повесила его в шкаф. Затем сняла туфли и прошла мимо него на кухню. Она двигалась так, словно его не было в комнате. Словно кресло, в котором он сидел, было пустым. Она достала из холодильника бутылку воды, налила себе полный стакан и выпила его залпом, стоя спиной к гостиной.
Павел не выдержал этого демонстративного игнорирования. Он поднялся и вошёл на кухню, остановившись в нескольких шагах от неё. Его тактика сменилась. Теперь в его голосе не было агрессии, только вкрадчивые, манипулятивные ноты.
— Марина, постой. Пять лет. Ты хочешь просто так всё это выкинуть? Всё, что у нас было? Я погорячился, признаю. Но и ты была неправа. Давай не будем рубить с плеча. Мы же семья.
Она медленно повернулась, поставив стакан на столешницу. Она посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, будто видела впервые. И в этом взгляде не было ничего — ни любви, ни ненависти, ни жалости. Только холодное, отстранённое любопытство.
— А что у нас было, Паша? — спросила она тихо, но её тихий голос резал слух куда сильнее прошлого крика. — Давай, расскажи мне. У тебя была удобная жизнь. Бесплатное проживание в центре города в квартире, на которую ты бы не заработал и за двадцать лет. Бесплатный личный повар, который должен был угадывать твои желания по соусу к курице. Бесплатная уборщица, которая взбивала подушки на диване после тебя. Бесплатная любовница по расписанию, когда тебе было удобно. Это ты называешь «у нас было»?
Он отступил на шаг, ошарашенный такой прямой и жестокой формулировкой. Он хотел возразить, сказать, что он работал, что он тоже вкладывался, но она не дала ему произнести ни звука.
— Ты не строил семью. Ты строил своё маленькое королевство на чужой территории, наивно полагая, что прописка в паспорте делает тебя королём. Ты не партнёр, Паша. Ты — потребитель. Иждивенец с манией величия. Твоя прописка — это не право собственности. Это просто моя самая большая ошибка, которую я исправлю завтра утром у слесаря.
Он смотрел на неё, и лицо его исказилось. Он понял, что все его уловки — угрозы, попытки давить на жалость, апелляция к их «прошлому» — всё это не работает. Она видела его насквозь. Она препарировала его и выставила на всеобщее обозрение его ничтожность. В его глазах мелькнула последняя искра отчаяния, он судорожно искал в голове хоть какой-то аргумент, хоть какую-то зацепку, чтобы ранить её, чтобы вернуть себе хоть толику контроля.
— Ты… — начал он, но запнулся, потому что слова застряли в горле. Он искал, что сказать, но в голове было пусто.
Марина усмехнулась, заметив его мучения.
— Ищешь последний аргумент? Пытаешься придумать, чем бы меня уколоть? — она сделала паузу, наслаждаясь его беспомощностью. — Его нет. Потому что для спора, для конфликта нужны двое. А я тебя здесь не вижу. Я вижу только пустое место в моём кресле. И мебель, которую пора выкинуть. У тебя осталось меньше двадцати часов.
С этими словами она развернулась, прошла мимо него, застывшего столбом посреди её кухни, и направилась в спальню. Он слышал, как щёлкнул замок в её двери. Павел остался один в абсолютной тишине огромной, чужой квартиры. Он был прописан здесь, но его здесь больше не было…
