— Оля, я тебя просил! Ну промолчи ты раз!
Денис влетел в квартиру, как порыв промозглого ноябрьского ветра, принеся с собой не только запах влажного асфальта, но и плотное, ощутимое облако раздражения. Ключи со звоном ударились о металлическую полку в прихожей, куртка, соскользнув с его плеча, бесформенной кучей осела на пуфик. Он, не разуваясь, прошёл прямо на кухню, где Ольга, стоя спиной к нему, спокойно нарезала овощи для рагу. Здесь, в тёплом свете лампы, пахло жареным луком, базиликом и уютом — всем тем, что его появление сейчас грубо нарушало.
— Она опять мне весь мозг вынесла, что ты ей хамишь! Почти час! Я должен был сидеть и слушать это!
Ольга не обернулась. Её рука, державшая тяжёлый шеф-нож, продолжала двигаться с той же выверенной, неторопливой скоростью. Ритмичный стук лезвия о деревянную доску был единственным ответом на его гневную тираду. Эта её показная невозмутимость всегда выводила его из себя ещё больше. Ему хотелось, чтобы она вздрогнула, обернулась, начала оправдываться — показала, что его слова, его состояние имеют для неё значение. Но она лишь продолжала резать морковь на идеально ровные кубики.
— Ты меня слышишь вообще? Я с кем разговариваю? — его голос сорвался на повышенные тона.
Она закончила с морковью, аккуратно смахнула её ножом в глубокую миску и только тогда, вытерев руки о полотенце, медленно повернулась к нему. На её лице не было ни вины, ни злости, ни удивления. Только глубокая, застарелая усталость, которая, казалось, поселилась в самых уголках её глаз.
— Я тебя прекрасно слышу, Денис. Что на этот раз я сделала не так, по версии твоей мамы?
— Что сделала? Ты издеваешься? Суп! Всё тот же чёртов суп! Она сказала, что ты чуть ли не в лицо ей рассмеялась, когда она просто посоветовала тебе солить его в конце варки!
Ольга прислонилась бедром к кухонной столешнице и скрестила руки на груди. Её прямой, ясный взгляд действовал на него, как красная тряпка.
— Я ей не рассмеялась в лицо. Я ей сказала, что солить суп буду так, как считаю нужным, потому что готовлю его я и на свой вкус. И на этом наш разговор закончился. Это хамство?
Денис всплеснул руками, его лицо исказилось от бессильного негодования. Он начал мерить шагами небольшую кухню, его ботинки оставляли на чистом полу грязные разводы.
— Для неё — да! Для неё это прямое хамство! Тебе так сложно просто кивнуть и сделать по-своему? Зачем ты её провоцируешь? Зачем лезешь на рожон? Просто промолчи, кивни, скажи «хорошо, мама, спасибо за совет», и всё! И у меня не будет проблем!
Он остановился напротив неё и посмотрел с отчаянной, почти детской мольбой. И в этот самый момент Ольга увидела всю ситуацию с предельной, оглушающей ясностью. Он не просил её быть мудрее или дипломатичнее. Он не просил её найти компромисс. Он прямым текстом просил её стать бессловесной мишенью. Принять на себя удар, чтобы осколки не задели его. Он просил её стать громоотводом, который будет безропотно принимать все ядовитые разряды материнского недовольства, оберегая его личное, драгоценное спокойствие. Она смотрела на мужа, с которым прожила пять лет, и видела перед собой чужого, испуганного мальчика, который пытался спрятаться за её спиной от своей же матери.
— Понятно, — произнесла она тихо, но каждое слово было наполнено весом её внезапного, холодного прозрения. — То есть я должна позволять вытирать об себя ноги, чтобы её величество не жаловалось своему сыночку, а у сыночка не болела голова. Интересная схема. Очень удобная. Для тебя.
Его лицо на мгновение застыло, а затем по нему прошла волна искреннего, почти детского недоумения. Он ожидал чего угодно — криков, слёз, упрёков, — но не этой ледяной, препарирующей его мотивы логики. Она не нападала, она ставила диагноз, и это выводило из себя куда сильнее.
— Схема? Какая ещё схема? Оля, прекрати выдумывать! Речь идёт об элементарном уважении к пожилому человеку! К моей матери! Она тебе слово — ты ей десять в ответ. Ты просто не хочешь наладить с ней отношения, вот и всё!
Он наконец стянул с себя ботинки, небрежно отшвырнув их в сторону и оставив на светлом полу ещё несколько грязных отметин. Это простое действие, полное пренебрежения к её труду, стало последним штрихом к общей картине. Она смотрела на эти следы, потом перевела взгляд на его искажённое праведным гневом лицо и поняла, что пропасть между ними стала непреодолимой.
— Уважение, Денис, это когда твои советы не превращаются в приказы. Уважение — это когда твоё мнение о том, как солить суп, гладить рубашки или покупать кофе, не становится единственно верным. Уважение — это когда тебя не отчитывают, как нерадивую школьницу, за каждую мелочь в твоём же собственном доме. А то, о чём говоришь ты, — это не уважение. Это подчинение. Безоговорочное и унизительное.
Он слушал её, и по мере того, как она говорила, его лицо мрачнело. Он не хотел вникать в суть её слов. Ему было проще считать её позицию упрямством, капризом, нежеланием идти на уступки.
— Это всё придирки! Просто старческие придирки! Неужели так трудно не обращать на них внимания? Быть выше этого?
И тут что-то внутри неё оборвалось. Тонкая нить терпения, которую она так долго и старательно латала после каждого его визита к матери, лопнула с оглушительным треском. Её спокойствие испарилось, уступив место холодной, звенящей ярости. Она сделала шаг к нему, и её голос, до этого ровный, обрёл твёрдость закалённой стали.
— Да с какой стати я буду терпеть издевательства и унижения твоей матери, только для того, чтобы у вас с ней были хорошие отношения?!
— Ну да вообще-то!
—С какой стати я должна становиться молчаливой грушей для битья, чтобы ты мог приходить к ней в гости и наслаждаться тишиной и покоем, купленными ценой моего достоинства? Ты вообще слышишь, что ты мне предлагаешь? Ты предлагаешь мне заплатить за твой комфорт своим самоуважением!
Он отшатнулся, ошеломлённый такой прямой и беспощадной формулировкой. Он никогда не думал об этом под таким углом. Для него всё было гораздо проще: есть недовольная мама и есть строптивая жена. И его задача — заставить одну замолчать, чтобы успокоить другую.
— Это не так… Она моя мать, Оля! Что ты от меня хочешь? Чтобы я с ней поссорился? Чтобы я выбирал между вами?
Её лицо стало совершенно непроницаемым. Она смотрела на него долго, изучающе, будто пыталась разглядеть в нём того мужчину, за которого когда-то выходила замуж. И не находила. Она молча обошла его, подошла к пуфику, подняла его куртку и протянула ему.
— Знаешь что, Денис? Иди к маме. Прямо сейчас. Побудь с ней. Не час, как обычно, а пару дней. Подумай, кто тебе важнее — её спокойствие или моё достоинство. Подумай очень хорошо. А потом вернёшься. Или не вернёшься.
Два дня прошли в звенящей, но не гнетущей пустоте. Для Ольги это была не тишина ожидания, а тишина очищения. Она методично отмыла всю квартиру, стирая не только грязь, принесённую Денисом на ботинках, но и само его незримое присутствие. Она перестелила постель, сменив их общее постельное бельё на свой старый, давно забытый комплект. Воздух в комнатах стал другим — более свежим, разреженным, свободным от давящего напряжения последних месяцев. Она не плакала. Она не прокручивала в голове их ссору. Она просто жила, дышала полной грудью и с каждым часом всё отчётливее понимала, что решение, принятое в тот вечер, было не импульсивным, а единственно верным.
Он вернулся на исходе второго дня, ближе к вечеру. Ольга услышала, как ключ с привычным скрежетом поворачивается в замке. Она не вскочила, не бросилась навстречу. Она осталась сидеть в кресле в гостиной с книгой в руках, лишь на мгновение оторвав взгляд от страницы.
Денис вошёл в квартиру тихо, почти виновато. Он был небрит, одет в ту же одежду, в которой ушёл. От него пахло чужой квартирой — смесью маминых духов, валокордина и жареной курицы. Этот запах ударил Ольге в нос, и она поняла, что её дом больше так не пахнет. Он постоял в прихожей, ожидая, что она выйдет, но, не дождавшись, прошёл в комнату сам. Его взгляд скользнул по идеальному порядку, по отсутствию малейшего намёка на хаос, который был частью их совместной жизни.
— Привет, — сказал он глухо, останавливаясь на безопасном расстоянии.
Ольга молча закрыла книгу, положив в неё закладку, и отложила на столик. Её движения были медленными, обдуманными, лишёнными всякой суеты. Она подняла на него глаза.
— Ну что? — её вопрос прозвучал ровно, без вопросительной интонации. Это был не вопрос, а требование отчёта.
Он поморщился, словно она затронула больную тему. Он надеялся на другой приём. На то, что она соскучилась, что гнев утих, что можно будет просто обнять её и сделать вид, что ничего не было.
— Оль, давай не будем… Это были ужасные два дня. Ты себе не представляешь, что там творилось. Она всё поняла, расстроилась…
Он начал говорить, пытаясь выставить себя жертвой обстоятельств, зажатым между двух огней. Он хотел вызвать в ней жалость, сочувствие, чувство вины за то, что она поставила его в такое положение. Но он наткнулся на стену абсолютного безразличия. Она смотрела сквозь него, и в её взгляде он не видел ни тени тех чувств, на которые рассчитывал.
— Я задала тебе конкретный вопрос, Денис, — прервала она его с безжалостной прямотой. — Ты думал? Ты принял решение?
Он замолчал, сглотнул. Вся его напускная усталость и обида слетели, оставив лишь растерянность. Он понял, что уловки не сработают. Ему придётся отвечать. Он отвёл глаза, посмотрел в окно, на тёмные силуэты домов напротив.
— Оль, ну… это же мама.
Он промямлил это так, будто это было универсальное заклинание, объясняющее и оправдывающее всё на свете. Короткая, жалкая фраза, в которой не было ни анализа, ни выбора, ни уважения к ней. В ней была лишь констатация факта его собственной слабости и зависимости.
Ольга кивнула. Медленно, один раз. На её лице не отразилось ни разочарования, ни боли. Только холодное, бесстрастное понимание. Она всё поняла ещё два дня назад, а сейчас лишь получила официальное подтверждение.
— Я поняла, — холодно ответила она.
Она встала с кресла, подошла к нему, но не для того, чтобы обнять или ударить. Она просто остановилась рядом, и от неё веяло таким ледяным спокойствием, что ему стало не по себе.
— Можешь возвращаться к ней. Насовсем.
Эта фраза, произнесённая ровным, почти безразличным тоном, подействовала на Дениса не как пощёчина, а как удар под дых. Воздух вышел из его лёгких, и на мгновение в комнате воцарилась полная пустота. Он смотрел на неё, пытаясь найти в её лице хоть какой-то признак блефа, злой шутки или минутного порыва. Но её глаза были спокойны и холодны, как зимнее небо. В них не было ничего — ни гнева, ни обиды, ни любви. Только констатация факта.
— Что? — выдавил он наконец. — О чём ты говоришь? Насовсем? Ты с ума сошла?
Он ожидал, что она взорвётся, начнёт кричать, обвинять его, и тогда можно будет спорить, оправдываться, доказывать свою правоту. Но она не сделала ничего из этого. Она просто развернулась и пошла на кухню, оставив его одного посреди гостиной. Он, как заведённый, поплёлся за ней, его растерянность быстро сменялась подступающим гневом.
— Ты не можешь просто так взять и выгнать меня! Это наш дом! Мы пять лет вместе! Ты собираешься всё это перечеркнуть из-за какого-то дурацкого супа?
Ольга достала из шкафчика чистую чашку и заварочный чайник. Её движения были плавными и точными, будто его крики были лишь фоновым шумом, не имеющим к ней никакого отношения. Она насыпала в чайник заварку, её пальцы не дрогнули.
— Я не выгоняю тебя, Денис. Ты сам сделал свой выбор, — сказала она, не оборачиваясь, её голос был приглушённым, как будто доносился издалека. — Ты выбрал, чтобы всё было спокойно. У твоей мамы. У тебя. Вот я и обеспечиваю тебе это спокойствие. Просто в нём больше нет меня.
Он вцепился пальцами в волосы. Её логика была настолько же простой, насколько и беспощадной. Она не спорила с ним, она просто следовала его же собственным желаниям до их логического конца.
— Это не то, что я имел в виду! Я просто хотел, чтобы ты была… мягче! Чтобы ты не лезла в бутылку! Это что, так много?
Она поставила чайник на подставку и щёлкнула кнопкой. Зажглась красная лампочка. Только после этого она обернулась и посмотрела на него. Прямо в глаза.
— Ты хотел, чтобы я перестала быть собой. Чтобы я стала удобной. Молчаливой. Бессловесной. Но я — это я. И я больше не хочу быть громоотводом в вашей семье. Мне это неинтересно.
Её спокойствие выбивало у него почву из-под ног. Он понял, что проигрывает не спор, он уже проиграл всё. Она не просто злилась, она вычеркнула его. Аннулировала. Его охватила паника, холодная и липкая.
— И что мне теперь делать? Куда идти? — его голос звучал жалко, и он сам это понимал.
— К маме, — просто ответила она, снова отворачиваясь, чтобы достать мёд. — Ты же её выбрал. Теперь у вас будет полная идиллия. Она будет говорить тебе, как надо жить, а ты будешь слушать. Никто не будет тебе хамить и провоцировать её.
Чайник закипел и автоматически выключился. В наступившей тишине этот щелчок прозвучал как выстрел. Денис стоял посреди кухни, в квартире, которая ещё два дня назад была его домом, и чувствовал себя абсолютно чужим. Он смотрел на её спину, на то, как она заливает кипятком чай, и понимал, что эта женщина больше никогда не повернётся к нему, чтобы обнять. Она уже жила в другом мире, в котором для него не было места.
Он простоял так ещё минуту, может, две. Он ждал. Ждал, что она дрогнет, что её плечи опустятся, что она обернётся. Но она не оборачивалась. Она взяла свою чашку и пошла обратно в гостиную, аккуратно обойдя его, словно он был предметом мебели. Он остался один на кухне с запахом чая и своего собственного достоинства, которого у него теперь было много, только толку от этого не было никакого…
