— Лариса, это что такое?
Голос Романа был на удивление тихим, но в нём звенел холодный металл, предвещавший скорую и неизбежную бурю. Он стоял посреди гостиной, держа в вытянутой руке свою лучшую рубашку. Точнее, то, что от неё осталось. Дорогой, идеально скроенный белоснежный хлопок, который он так ценил за его безупречный вид на деловых встречах, теперь был испещрён уродливыми, хаотичными разводами нежно-розового цвета, словно вещь окунули в таз с дешёвым ягодным морсом.
Лариса, развалившаяся на огромном угловом диване в позе ленивой морской звезды, нехотя оторвала взгляд от экрана телефона. Её свежий маникюр цвета ядовитой фуксии ярко блестел в свете торшера. Она лениво поправила идеально уложенный стилистом локон и посмотрела на мужа с лёгким, почти незаметным раздражением, как на назойливую муху, нарушившую её послеобеденный покой.
— Что «что такое»? Не видишь, я отдыхаю, — она демонстративно вернулась к пролистыванию бесконечной ленты в социальной сети, где мелькали чужие отпуска, яхты и рестораны.
Год. Целый год он это терпел. Он возвращался с работы, где выжимал из себя все соки, чтобы обеспечить тот самый уровень жизни, который она с такой лёгкостью демонстрировала на фотографиях, и каждый вечер попадал в этот филиал запущенного студенческого общежития. Липкий пол на кухне, по которому было неприятно ходить даже в тапочках. Гора посуды в раковине, источающая тонкий, кисловатый запах вчерашнего ужина. Пыль, лежащая на всех тёмных поверхностях ровным, бархатистым слоем, как седой покров забвения. А в центре этого выверенного хаоса — она, его жена Лариса, всегда свежая, ухоженная, пахнущая последней новинкой нишевого парфюма, только что вернувшаяся из очередного салона или с «посиделок» с подружками в модной кофейне. Их договор — он зарабатывает, она создаёт уют — превратился в одностороннюю кабалу с первого же месяца.
Роман молча прошёл мимо неё к сушилке для белья, где висела вся партия его рабочих рубашек, его «униформа», его броня для ежедневной битвы за деньги. Все до единой. Все семь штук, на каждую из которых он потратил приличную сумму, теперь были безвозвратно испорчены. Розовые. Все розовые, с разводами разной интенсивности, как неудачный эксперимент сумасшедшего художника. Он открыл дверцу стиральной машины. В углу барабана, прилипнув к серой резине, сиротливо притаился виновник торжества — одинокий махровый носок Ларисы, того самого ядовитого цвета, что и её маникюр. Она никогда не проверяла барабан. Она просто закидывала вещи и нажимала кнопку. Подумать, проверить — это было слишком сложное, энергозатратное действие.
Он медленно, как в замедленной съёмке, вернулся в гостиную, неся перед собой испорченную рубашку, как траурное знамя своего рухнувшего терпения. Он не кричал. В ушах у него стоял низкий, ровный гул, заглушающий даже весёлое щебетание какого-то блогера из её телефона. Он подошёл к дивану и бросил мокрую, холодную рубашку прямо ей на ноги.
— Я спрашиваю, что это? — повторил он, отчётливо, с расстановкой проговаривая каждый слог.
Она брезгливо, двумя пальцами, скинула с себя влажную тряпку, словно та была заразной. Её идеально очерченные брови сошлись на переносице.
— Ой, ну постиралось так, что теперь? Носок, наверное, попал. Купишь новые, какие проблемы? Ты же мужчина, заработаешь.
Именно в этот момент что-то внутри Романа окончательно сломалось. Не просто треснуло — разлетелось на тысячи мелких, острых осколков. Его год молчаливой усталости, его попытки договориться, его деньги, которые утекали в чёрную дыру её желаний, — всё это сконденсировалось в один-единственный, всепоглощающий импульс. Он посмотрел на её ухоженное, капризное лицо, на её полное, абсолютное непонимание того, что она только что сделала, и понял, что больше не может. Ни одного дня. Ни одного часа. Ни одной минуты. Он втянул в лёгкие воздух, готовясь выплеснуть всё, что в нём так долго гнило и копилось.
Гул в ушах Романа прекратился, сменившись оглушительной пустотой. Он смотрел на её лицо — красивое, холёное, с идеальными чертами, которые он когда-то так любил, и сейчас это лицо было искажено гримасой высокомерного пренебрежения. Её слова «Купишь новые, заработаешь» ударили не как пощёчина, а как удар тупым предметом по затылку. Это было не просто равнодушие. Это было полное, абсолютное обесценивание всего, что он делал. Всего, чем он был. Воздух, который он втянул в лёгкие, вырвался наружу не криком — он был рёвом раненого зверя, который слишком долго терпел.
— Да ты хоть что-нибудь в состоянии сделать нормально, кроме как тратить мои деньги?! Стирать не умеешь, готовить не умеешь, про уборку дома я вообще молчу! Вали назад к своей мамочке, которая не смогла тебя нормально воспитать!
Фраза, как заряд дроби, вылетела из него, разнося в клочья уютную атмосферу гостиной. Она не была произнесена в пылу ссоры. Она была выстрадана, выношена за год бесконечных разочарований, и теперь прозвучала как приговор.
Лариса не съёжилась. Она не испугалась. Наоборот, она села на диване прямо, словно её позвоночник внезапно налился сталью. Телефон был отброшен в сторону. Маска ленивой красавицы слетела, обнажив хищный оскал. Её глаза, обычно томные и расслабленные, сузились и метали молнии.
— Ах вот как ты заговорил? — её голос стал низким и ядовитым. — Денег тебе жалко стало? Рубашек своих дешёвых? Так может, зарабатывать надо было больше, чтобы не считать каждую копейку и не трястись над каждой тряпкой? Я тебе в прислуги не нанималась! Я замуж выходила за мужчину, а не за жлоба, который будет мне чеки под нос совать!
Это была её лучшая защита — нападение. Перевернуть всё с ног на голову, сделать его виноватым в собственной жадности и несостоятельности. Классический приём, отточенный годами жизни под крылом матери, которая внушила ей, что весь мир ей должен по праву рождения.
— Мало зарабатываю? — Роман сделал шаг к ней. Он не чувствовал злости, он чувствовал, как внутри него выгорает что-то важное. — Я мало зарабатываю?! Твои платья, которые ты надеваешь по одному разу, стоят как моя недельная зарплата! Твои походы в салоны, твои «девичники» в ресторанах, твои бесконечные хотелки! Я вкалываю как проклятый, чтобы ты могла лежать на этом диване и «отдыхать» от чего, Лариса? От чего ты устала?! От того, что палец о палец не ударила в этом доме за целый год?!
Он не срывался на визг, его голос гремел, наполняя собой всё пространство. Он указывал рукой по сторонам — на пыльный кофейный столик, на заляпанное зеркало в прихожей, на сушилку с испорченным бельём. Каждый его жест был обвинением.
— Я не просил тебя драить полы щёткой! Я просил элементарного! Чтобы в доме можно было дышать! Чтобы я мог прийти домой и не утонуть в грязи! Чтобы моя еда не состояла из доставки и полуфабрикатов! А ты? Ты даже стиральную машину не в состоянии освоить! Это наш договор, Лариса! Я со своей стороны его выполняю. А ты — нет!
Она вскочила с дивана. Её шёлковый халат распахнулся, но ей было всё равно. Она была готова к бою.
— Договор?! Ты смешон! Ты думал, я куплюсь на эту убогую сделку? Я должна была превратиться в кухарку и уборщицу за возможность жить с тобой? Да любая другая на моём месте потребовала бы домработницу! Это ты мне должен, за то что рядом с тобой такая женщина, как я! А ты меня упрекаешь носком!
Роман замер. Он смотрел на неё и вдруг с ледяной ясностью понял, что говорит со стеной. С красивой, дорого одетой, но абсолютно глухой стеной. Любые слова были бесполезны. Аргументы, логика, взывания к совести — всё это разбивалось о её железобетонную уверенность в собственной правоте и исключительности. Ярость не ушла. Она просто сменила агрегатное состояние — из кипящего, бурлящего газа она превратилась в твёрдый, холодный и острый лёд. Он молча смотрел на неё ещё несколько секунд, а потом, не говоря больше ни слова, развернулся и пошёл в сторону спальни.
Его молчаливый уход в спальню был для Ларисы знаком победы. Она усмехнулась про себя. Сдулся. Не выдержал её напора. Сейчас посидит там, остынет, может, даже вернётся с извинениями. Она с победным видом опустилась обратно на диван, взяв в руки телефон, чтобы немедленно поделиться с подругой свежей порцией жалоб на «неблагодарного мужа». Но что-то в его походке, в том, как напряглась его спина, заставило её насторожиться. Она не слышала привычного хлопка двери. Вместо этого донёсся тихий скрип дверцы встроенного шкафа в коридоре, где они хранили всякий хозяйственный хлам.
Она поднялась и, ведомая неясным беспокойством, пошла за ним. Роман стоял в спальне спиной к ней. Он не смотрел в свою половину гардероба. Он смотрел на её святая святых — на её идеальные ряды платьев, блузок и костюмов. В руках он держал то, что достал из коридорного шкафа, — большой рулон плотных чёрных мусорных пакетов на сто двадцать литров. Он с резким, сухим треском оторвал первый пакет и широко расправил его, словно раскрывая пасть некоего чудовища.
— Ты что делаешь? — спросила Лариса, и в её голосе впервые за вечер проскользнуло нечто похожее на неуверенность.
Роман не ответил. Он даже не посмотрел в её сторону. Его движения были лишёнными всякой суеты, до ужаса спокойными и методичными. Он подошёл к её вешалкам и, не выбирая, сгрёб рукой первую партию вещей. Шёлковая блузка за триста евро, кашемировый джемпер, который она надевала всего раз, дизайнерское платье с последней распродажи — всё это превратилось в бесформенный ком и без малейшего сожаления было запихнуто на дно чёрного мешка. Он не складывал. Он комкал и трамбовал.
— Ты с ума сошёл?! Прекрати немедленно! — взвизгнула она, бросаясь к нему.
Она вцепилась в его руку, пытаясь оттащить от шкафа. Это было всё равно что пытаться сдвинуть с места гранитную скалу. Он даже не напрягся. Он просто посмотрел на её пальцы с идеальным маникюром, сжимавшие его предплечье, а затем перевёл взгляд на её лицо. В его глазах не было ни злости, ни ненависти. Там была лишь холодная, отчуждённая пустота. Он медленно, но с неотвратимой силой разжал её хватку, отстранил её в сторону, как назойливый предмет, и вернулся к своему занятию.
Его руки двигались быстро и эффективно. Ещё одна охапка вещей полетела в пакет. Потом ещё. Он действовал как работник службы утилизации, зачищающий помещение от биологических отходов. В его движениях не было и тени сомнения. Решение было принято, и теперь он просто приводил его в исполнение.
— Это мои вещи! Ты не имеешь права! Я сказала, остановись! — её крики становились всё выше и истеричнее, но они разбивались о его молчание, как волны о скалу.
Когда первый пакет был набит до отказа, он отставил его в сторону и с тем же сухим треском оторвал следующий. Он опустился на колени перед её обувными полками. Десятки пар туфель, ботильонов, сандалий, которые были её гордостью. Он не стал возиться с коробками. Он просто сгребал их по две, по три пары, как картошку, и швырял в мешок. Острые шпильки дорогих лодочек скреблись о лакированную кожу ботинок, оставляя царапины. Ему было всё равно.
Лариса стояла посреди комнаты, ошеломлённая и беспомощная. Её главное оружие — её голос, её умение давить и обвинять — оказалось бесполезным. Он её не слышал. Он её не видел. Он методично стирал её присутствие из этого дома, упаковывая её красивую жизнь в уродливые чёрные мешки.
Он поднялся и подошёл к её туалетному столику. Десятки баночек, флаконов, палеток — целый арсенал её красоты. Он смахнул всё это одним широким движением прямо в пакет. Дорогие французские духи, кремы, сыворотки, помады — всё полетело в одну кучу, глухо стукаясь друг о друга. В воздухе смешался приторный запах десятков ароматов. Это был запах конца.
Кнот на последнем чёрном мешке был затянут с глухим рывком, поставившим точку в процессе. В спальне воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Романа и сдавленными всхлипами Ларисы, которые она тут же подавила, поняв их бесполезность. Он выпрямился. Комната изменилась. Она больше не была их общей спальней. Она стала просто комнатой в его квартире, зачищенной от чужеродных элементов. Четыре огромных, бесформенных чёрных мешка стояли посреди спальни, как уродливые памятники её закончившейся здесь жизни.
Роман повернулся к ней. Она стояла у стены, прижавшись к ней спиной, словно пытаясь вжаться в обои и исчезнуть. Её лицо было бледным, растерянным. Вся её спесь, вся её уверенность в себе испарились без следа. Перед ним стояла не царица, требующая подношений, а просто напуганная женщина, которая до самого последнего момента не верила, что игра зашла так далеко.
Он не сказал ни слова. Он не стал произносить финальных речей или обвинений. Всё уже было сказано. Он просто шагнул к ней. Он не бежал, не набрасывался. Он просто сократил дистанцию с той же холодной, неотвратимой методичностью, с какой упаковывал её вещи. Его пальцы сомкнулись на её запястье. Это не было прикосновением любовника или даже злым рывком мужа. Это была лишённая всяких эмоций, функциональная хватка человека, перемещающего предмет, который мешает ему пройти. Стальная, не допускающая ни малейшего сопротивления.
— Рома, что ты делаешь? — её голос был тихим шёпотом, в котором смешались страх и недоумение. — Ромочка, пожалуйста, давай поговорим…
Он проигнорировал её слова так же, как игнорировал бы шум ветра за окном. Он просто потянул её за собой. Она упёрлась ногами в дорогой паркет, попыталась вырваться, но его сила была несокрушимой. Он не тащил её волоком. Он вёл её, как ведут на убой скот, — твёрдо, уверенно и без всякой жалости. Он вывел её из спальни в коридор. Одной рукой он открыл входную дверь, другой всё так же крепко держал её. Затем он вернулся, подхватил два самых тяжёлых мешка и вынес их на лестничную клетку. Потом вернулся за оставшимися двумя.
Она стояла в коридоре, глядя на него широко раскрытыми глазами. Её мозг отчаянно отказывался принимать реальность происходящего. Этого не могло быть. Это был какой-то дурной сон. Сейчас он остановится, рассмеётся и скажет, что это была жестокая шутка. Но он не останавливался. Он взял ключи от машины, сунул в карман телефон и, всё так же держа её за руку, повёл вниз по лестнице.
В машине царила абсолютная, мёртвая тишина. Он завёл двигатель, и ровный гул мотора стал единственным звуком, нарушавшим это молчание. Он не включил ни радио, ни музыку. Он просто вёл машину по ночным улицам, сосредоточенно глядя на дорогу.
Лариса сидела на пассажирском сиденье, сжавшись в комок. Она смотрела в боковое стекло на проплывающие мимо огни города, на витрины магазинов, на спешащих куда-то людей. Этот мир, который ещё час назад был её миром, теперь казался чужим и враждебным. Она узнавала дорогу. Он вёз её домой. В её старый дом. К матери.
Машина остановилась у знакомого девятиэтажного дома. Фонарь над подъездом тускло освещал разбитый асфальт и старую детскую площадку. Роман заглушил двигатель. Он вышел из машины, обошёл её, открыл багажник и вытащил все четыре мешка. Он не стал ставить их аккуратно. Он просто бросил их на тротуар рядом с пассажирской дверью. Они упали с глухим, тяжёлым стуком. Звук лопнувшей внутри баночки с кремом показался оглушительным в ночной тиши.
Затем он открыл её дверь. Он не сказал «выходи». Он просто стоял и ждал. Лариса медленно, как во сне, выбралась из тёплого салона машины на холодный ночной воздух. Она была одета лишь в лёгкий шёлковый халат и тапочки. Ветер тут же пробрал её до костей.
Она стояла на холодном бетоне, а рядом с ней возвышалась уродливая чёрная гора из мешков, в которых была упакована вся её разрушенная жизнь. Роман, не взглянув на неё, сел обратно в машину. Щёлкнул центральный замок, отрезая её от него окончательно. Он завёл двигатель, включил фары и, не оборачиваясь, плавно тронулся с места. Красные огоньки его машины становились всё меньше и меньше, пока окончательно не растворились в темноте ночной улицы…
