— Да я сама лично видела, как твоя жена зажималась с каким-то мужиком! Как ты не можешь понять, что я за тебя переживаю и не хочу, чтобы ты жил с такой женщиной! Лучше вообще возвращайся домой!
Голос Нины Павловны, отточенный годами семейных скандалов, резанул по тишине гостиной, как ржавый нож по стеклу. Она стояла у окна, заняв самую выгодную позицию, где падающий свет подчёркивал трагический излом её бровей.
Её поза была тщательно выверенной позой оскорблённой добродетели, принесшей дурную весть. Она сделала театральную паузу, ожидая, что Антон вскочит, ударит кулаком по столу, потребует подробностей. Но сын сидел на диване неподвижно. Он даже не повернул головы, продолжая смотреть на тёмный экран выключенного телевизора.
— Ясно, — его голос был настолько ровным и лишённым эмоций, что мог бы принадлежать роботу-автоответчику.
Это спокойствие было для Нины Павловны хуже пощёчины. Оно обесценивало её выступление, превращая его в фарс. Она сделала несколько шагов к центру комнаты, повышая громкость и добавляя в голос вибрации страдания.
— Что тебе «ясно», Антон?! Ты что, не понимаешь?! Твоя Даша! На парковке у торгового центра! Смеялась с каким-то брюнетом, он её за талию придерживал! Как ты не можешь понять, что я за тебя переживаю и не хочу, чтобы ты жил с такой женщиной! Лучше вообще возвращайся домой! — возмущалась мать, когда рассказала сыну о том, что якобы видела его жену с другим мужчиной, а тот отказывался в это верить, потому что его мать каждый месяц ему говорила подобное.
На самом же деле она никого не видела, она просто хотела, чтобы её сын развёлся и вернулся жить к ней, потому что тогда она заведовала всей его зарплатой, а сейчас источник её достатка приносил очень мало.
Наконец Антон медленно повернул голову. Он посмотрел на мать долгим, тяжёлым взглядом, в котором не было ни гнева, ни обиды. Только холодное, аналитическое любопытство. Он дослушал её, кивнул, словно соглашаясь с неоспоримым фактом.
— Мама, я тебе верю. Это слишком серьёзное обвинение, чтобы оставлять его просто так.
В глазах Нины Павловны на долю секунды вспыхнуло торжество. Получилось! Лёд тронулся! Она уже открыла рот, чтобы развить успех, добавить ещё несколько живописных деталей, но Антон жестом её остановил. Он спокойно наклонился, взял со столика свой смартфон, разблокировал его и открыл какое-то приложение. Затем он положил телефон на полированную поверхность стола, экраном вверх. Красный кружок в центре дисплея отчётливо сигнализировал о том, что идёт запись.
— Давай запишем твои показания. Официально. Дата, время, место, где ты видела Дашу. Описание мужчины. Что именно они делали. Это нужно для дела. Твои слова как единственного очевидца будут главным доказательством.
Нина Павловна смотрела на телефон так, будто это было ядовитое насекомое. Весь её боевой запал мгновенно иссяк. На лице проступила откровенная растерянность.
— Зачем… зачем записывать? Какой ещё суд? — её голос прозвучал неуверенно, почти жалко.
— Как зачем? — Антон чуть наклонил голову, и в его глазах появился стальной блеск. — Чтобы при разводе по вине супруга всё совместно нажитое имущество осталось мне. Эта квартира, машина, счёт в банке.
Ты же этого хочешь? Чтобы я не остался с пустыми руками. Разумеется, дача ложных показаний — это уже совсем другая история, с последствиями. Но ты же говоришь правду. Тебе ведь нечего опасаться, верно? Так что диктуй, я записываю. Специалист по таким вопросам ждёт материал.
Он сидел напротив неё, спокойный и неумолимый, превратив её привычную манипуляцию в строгое протокольное мероприятие. Она хотела устроить бурю эмоций, а получила предложение дать показания под запись. Нина Павловна смотрела на пульсирующий красный кружок диктофона и с ужасом понимала, что её только что заперли в клетке, которую она построила сама. И теперь любой её шаг вёл либо к саморазоблачению, либо к очень опасной лжи.
Тишина, повисшая в комнате, была плотной и вязкой. Она не звенела, а давила, заполняя пространство между матерью и сыном. Нина Павловна смотрела на телефон, и в её сознании этот маленький чёрный прямоугольник разрастался до размеров судейской трибуны. Она несколько раз открывала и закрывала рот, как рыба, выброшенная на берег, но не могла издать ни звука. Вся её тщательно выстроенная роль страдающей матери рассыпалась под холодным, методичным напором сына.
— Ну? Я жду, — голос Антона был лишён всякого тепла. Он не торопил, не давил, он просто констатировал факт: процесс запущен, и обратного хода нет. — Начнём с самого начала. Дата и время. Когда именно ты это видела?
Нина Павловна судорожно сглотнула. Ей нужно было что-то сказать, любая деталь, чтобы вернуть себе контроль над ситуацией.
— Вчера. Вчера вечером, около семи, — выпалила она первое, что пришло в голову.
— Точнее, — потребовал Антон, не отрывая взгляда от её лица. — Семь ноль-ноль? Пятнадцать минут восьмого? Для протокола нужна точность. От этого зависит алиби.
— Ну… где-то в начале восьмого. Да, точно, я как раз из «Продуктовой лавки» выходила. Время на чеке было семь двенадцать.
— Хорошо, — Антон медленно кивнул, словно делая пометку в невидимом блокноте. — Зафиксировали. Вчера, девятнадцатого октября, примерно в девятнадцать часов двенадцать минут. Место. Ты сказала, парковка у торгового центра. У какого именно? «Галерея»? «Горизонт»?
— У «Галереи», конечно! Где же ещё! — с ноткой раздражения ответила Нина Павловна, цепляясь за эту возможность проявить уверенность.
— Парковка у «Галереи» трёхуровневая. Подземная и две наземные. Где конкретно? У какого входа? Возле какой колонны?
Вопросы сыпались, как удары. Сухие, точные, не оставляющие пространства для манёвра. Нина Павловна начала паниковать. Она лихорадочно рылась в памяти, пытаясь воссоздать картинку, которую сама же и выдумала.
— На… на верхней, конечно. На открытой. Там, где выезд… нет, не у выезда, а сбоку, где меньше машин. Ряд Г, кажется. Или В…
— «Или» не подходит. Свидетель должен быть уверен. Давай остановимся на ряде Г. Теперь давай о главном. Опиши мужчину. Рост, телосложение, во что был одет.
— Высокий, — начала она, её взгляд забегал по комнате, словно ища подсказки на стенах. — Выше тебя. Тёмные волосы. Одет… в куртку. Кожаную. Чёрную. И джинсы.
— Куртка с заклёпками? С молниями? Классическая? Бомбер? Какие джинсы? Синие, чёрные, рваные, потёртые? Какая обувь? — Антон продолжал свой безжалостный допрос.
— Откуда я знаю! — сорвалась Нина Павловна. — Я что, должна была его разглядывать?! Я на Дашу смотрела, на её позор!
— Ты — единственный свидетель. Твоя способность разглядеть и запомнить детали — основа всего дела. Если ты не можешь описать человека, твои показания ничего не стоят. Так что соберись.
Она замолчала, тяжело дыша. Затем, с видимым усилием, продолжила:
— Куртка обычная, чёрная. Джинсы тёмно-синие. Ботинки какие-то, я не разглядела.
— Хорошо. Теперь Даша. Во что была одета она?
— В платье. Синее такое… в цветочек, — ляпнула она.
— У Даши нет синего платья в цветочек, — ровно констатировал Антон.
— Значит, новое! Купила себе на твои деньги, чтобы перед любовником красоваться! — злобно парировала Нина Павловна.
— Допустим. Теперь самое важное. Опиши их действия. Ты использовала слово «зажималась». Что именно ты видела? Они целовались? Обнимались? Конкретно.
— Он держал её за талию, вот так, — она обхватила себя руками, показывая. — А она смеялась. И голову ему на плечо положила. А потом они сели в его машину и уехали.
— В машину? — глаза Антона сузились. — Это новая деталь. Какая машина? Марка, цвет, номер.
Это был удар под дых. Нина Павловна поняла, что зашла слишком далеко. Машина — это уже не расплывчатое описание внешности. Это конкретный, проверяемый факт.
— Я… я не запомнила номер… — пробормотала она. — Машина… чёрная. Большая. Джип.
— Марка? BMW? Mercedes? Toyota?
— Похоже на… на BMW, — неуверенно произнесла она.
— Отлично, — кивнул Антон. Он взял телефон в руки. — Итак, подведём итог. Вчера, в семь вечера, на парковке ТЦ «Галерея», ряд Г, ты видела Дашу в новом синем платье в компании высокого брюнета в кожаной куртке. Они обнимались, после чего сели в чёрный BMW и уехали. Всё верно?
— Да, — почти шёпотом подтвердила Нина Павловна.
— Прекрасно, — сказал Антон, и в его голосе прозвучало что-то похожее на удовлетворение. — Это очень весомые показания. Особенно про машину. Теперь нам будет очень легко подтвердить твои слова. На всех парковках торговых центров стоят камеры высокого разрешения. Мы просто сделаем запрос на записи за вчерашний вечер и получим идеальное, неопровержимое доказательство. Они зафиксировали и машину, и лица, и даже то, во что была одета Даша. Спасибо, мама. Ты мне очень помогла.
Он положил телефон обратно на стол. Пульсирующий красный огонёк казался Нине Павловне насмешливым, всевидящим оком, которое только что зафиксировало её ложь со всеми подробностями. Она смотрела на сына и понимала, что это не угол. Это был капкан, и он только что захлопнулся.
Слова Антона о камерах видеонаблюдения упали в тишину комнаты, как камень в стоячую воду. Нина Павловна физически съёжилась. Её лицо, только что румяное от праведного гнева, стало бледным, пергаментным. Она смотрела на сына, и в её глазах метался страх — животный, неприкрытый страх пойманного зверя. Идея о том, что её выдумку, её маленькую домашнюю интригу можно будет увидеть на безразличном экране монитора, разложенную на пиксели и временные метки, парализовала её.
— Я… я могла и ошибиться, — торопливо заговорила она, её голос потерял всю свою властность и стал тонким, заискивающим. — Может, это была и не BMW. И не совсем джип… Знаешь, с моего ракурса было плохо видно. И платье… может, оно было и не синее. Освещение на парковке такое обманчивое…
— Мама, — прервал её Антон, и в его голосе не было ни капли сочувствия. — Пять минут назад ты была абсолютно уверена. Ты была готова поклясться. Твоя уверенность — это основание для иска. А теперь ты говоришь, что могла ошибиться? Это называется «попытка повлиять на следствие». Нехорошо. Мы уже зафиксировали твою первоначальную, самую правдивую версию. К ней и будем апеллировать.
Он говорил это с таким невозмутимым видом, будто зачитывал выдержку из какого-то кодекса. Нина Павловна поняла, что любая попытка отступить лишь туже затягивает петлю. Она хотела возразить, закричать, что это всё шутка, игра, но в этот момент в замке входной двери отчётливо щёлкнул ключ.
Этот звук заставил Нину Павловну вздрогнуть. Она обернулась на дверь с выражением чистого ужаса на лице. Антон же, напротив, даже не пошевелился. Он ждал.
Дверь открылась, и на пороге появилась Даша. В руках у неё были пакеты с продуктами. Она выглядела уставшей после рабочего дня, но на её лице была лёгкая улыбка.
— Привет! А у нас гости? Нина Павловна, здравствуйте, — она вошла в гостиную и тут же осеклась. Улыбка медленно сползла с её лица. Она мгновенно почувствовала густую, наэлектризованную атмосферу в комнате. Её взгляд скользнул от смертельно бледного лица свекрови к непроницаемому лицу мужа, на котором застыло странное, холодное выражение.
— Даша, проходи. Ты очень вовремя, — спокойно произнёс Антон, кивнув на кресло напротив себя. — У нас тут важное мероприятие. Мы с мамой как раз фиксируем доказательства для нашего развода.
Даша замерла. Она посмотрела на мужа, потом снова на свекровь. В её глазах на секунду мелькнуло недоумение, которое тут же сменилось ледяным блеском понимания. Она не стала задавать вопросов. Она медленно поставила пакеты на пол, сняла лёгкое пальто и села в кресло. Она была абсолютно спокойна, словно её пригласили на деловые переговоры.
— Мама утверждает, что вчера, девятнадцатого октября, примерно в девятнадцать двенадцать, она видела тебя на парковке торгового центра «Галерея». Ты была в новом синем платье в цветочек и обнималась с высоким брюнетом, после чего вы уехали на чёрном BMW, — без всякой интонации, как диктор новостей, сообщил Антон. — Нам нужно твоё алиби на этот временной промежуток.
Даша выслушала это, не моргнув. Она перевела свой тяжёлый взгляд на свекровь. Нина Павловна под этим взглядом вжалась в спинку дивана.
— Синее платье в цветочек? Оригинально, — с лёгкой усмешкой произнесла Даша. Её голос был тихим, но в нём звенела сталь. — Хорошо. Девятнадцатое октября. Вчера. С восемнадцати ноль-ноль до девятнадцати тридцати у меня в офисе было плановое совещание по итогам квартала. Присутствовали все сотрудники нашего отдела — четырнадцать человек, включая начальника департамента Виктора Сергеевича. Есть протокол собрания, который я вела. Могу показать.
Она сделала паузу, давая информации уложиться.
— Сразу после совещания, примерно в девятнадцать сорок, я спустилась в наш корпоративный спортзал. У меня была тренировка по йоге с тренером Анной, которая закончилась в двадцать сорок пять. Мой вход и выход зафиксирован электронной пропускной системой здания. Помимо меня в группе было ещё восемь девушек.
Их имена и контакты тоже есть. Так что, Нина Павловна, — Даша чуть подалась вперёд, — у меня к вам вопрос. Каким образом, находясь в позе воина в переполненном зале в центре города, я одновременно могла в синем платье кататься на чёрном BMW с вымышленным брюнетом? Может, у вас есть теория о телепортации? Или, может, у меня есть злой двойник, о котором я не знаю?
Она не кричала. Она уничтожала. Каждое её слово было гвоздём, который она методично вбивала в крышку гроба лжи своей свекрови.
Нина Павловна молчала. Она не могла произнести ни слова, лишь беспомощно переводила взгляд с ледяного лица невестки на каменное лицо сына. Её игра закончилась полным, сокрушительным и унизительным провалом.
Несколько долгих секунд в комнате стояла абсолютная, высасывающая воздух пустота. Это была не тишина, а вакуум, образовавшийся на месте, где только что была уничтожена ложь. Железобетонные факты, озвученные Дашей, не оставили Нине Павловне ни единой щели, ни малейшей лазейки для отступления. Её выдуманный мир с синим платьем и чёрным BMW рассыпался в пыль, и теперь она сидела посреди его обломков, жалкая и разоблачённая.
Антон медленно, с подчёркнутой аккуратностью, наклонился вперёд и коснулся экрана телефона. Пульсирующий красный огонёк, который всё это время был молчаливым судьёй, погас. Запись была остановлена. Это движение, тихое и окончательное, прозвучало в комнате громче выстрела.
— Ну вот и всё, — сказал Антон. Его голос был спокоен, но в нём появилась новая, тяжёлая глубина. — Запись окончена. Доказательства собраны.
Нина Павловна вздрогнула, словно очнувшись от оцепенения. Она подняла на сына глаза, полные отчаяния и последней, угасающей надежды. Она попыталась запустить привычный механизм манипуляции, но слова застревали в горле.
— Антоша… я же… я просто переживала за тебя… Я, может, обозналась… С кем не бывает… Я же тебе добра хочу…
— Хватит, — отрезал Антон. Он не повысил голоса, но это тихое слово ударило Нину Павловну, как хлыстом. — Этот спектакль окончен. Дело ведь никогда не было в Даше. И не в твоём «переживании». Это всегда было только о деньгах. О том контроле, который ты потеряла, когда я съехал. О той зарплате, которой ты больше не могла распоряжаться. Ты не переживала за меня. Ты переживала за свой кошелёк.
Он встал с дивана и подошёл к окну, встав к матери спиной.
— Я давал тебе шанс. Каждый месяц, когда ты звонила с новой историей, я давал тебе шанс остановиться. Я молчал, я игнорировал, я ждал, что в тебе проснётся хоть что-то, кроме жадности. Я надеялся, что ты моя мать. Но сегодня ты доказала обратное. Ты была готова разрушить мою семью, растоптать мою жену, мою жизнь — и всё ради того, чтобы я снова приносил тебе деньги в клюве. Это не забота. Это паразитизм.
Даша молча поднялась с кресла. Она не смотрела на свекровь. Она прошла в прихожую, взяла с вешалки пальто Нины Павловны и, вернувшись, молча протянула его ей. Этот жест был красноречивее любых слов. Он был приговором.
Нина Павловна смотрела на своё пальто в руках невестки, потом перевела взгляд на широкую, непреклонную спину сына у окна. Она поняла, что это конец. Не очередной скандал, после которого можно будет помириться. Это была точка.
— Так вот, какой приговор, — продолжил Антон, так и не оборачиваясь. — С сегодняшнего дня ты больше не получишь от меня ни копейки. Ежемесячные переводы прекращаются. Навсегда. Ты больше никогда не придёшь в этот дом. Ты не будешь звонить ни мне, ни Даше. Мы для тебя больше не существуем. Ты хотела, чтобы я вернулся домой? Я дома. С моей женой. А ты… ты для меня больше не мать. Ты просто женщина, которая меня когда-то родила. И на этом наши с тобой отношения исчерпаны.
Он замолчал. Нина Павловна, дрожащей рукой, взяла у Даши своё пальто. Она неуклюже надела его, путаясь в рукавах. В её голове не было ни одной мысли, только звенящая пустота и осознание масштаба своего проигрыша. Она хотела вернуть контроль, а потеряла всё.
Она попятилась к выходу, не в силах оторвать взгляда от спины сына. Она ждала, что он обернётся, скажет ещё что-то, даст ей хоть какую-то зацепку. Но он стоял неподвижно, как изваяние.
Когда она оказалась в прихожей, Антон наконец повернулся. Он посмотрел на неё холодным, чужим взглядом. Без ненависти, без злости, без сожаления. С полным, абсолютным безразличием. Он подошёл и открыл перед ней входную дверь.
— Прощайте, Нина Павловна.
Это обращение по имени-отчеству окончательно разорвало последнюю нить между ними. Она вышла на лестничную клетку. Дверь за ней не захлопнулась. Антон прикрыл её мягко, до тихого щелчка замка. Этот тихий щелчок прозвучал для неё как выстрел контрольный. Он навсегда отрезал её от жизни сына, от его дома, от его денег. От всего…
