Жар от духовки бил в лицо сухим, беспощадным ветром, высушивая кожу и заставляя глаза слезиться.
Валентина Петровна замерла у плиты, уперевшись ладонями в край столешницы. Поясницу тянуло тупой, ноющей болью, словно туда залили свинец. Пятьдесят два года.
Двадцать лет стажа в должности главного бухгалтера. Железная выдержка, умение сводить дебет с кредитом в самых безнадежных ситуациях и привычка держать спину ровно, даже когда мир рушится.
Но сегодня спина предательски сгибалась.
Внутри духовки, за покрытым жирными брызгами стеклом, томился гусь. Его тяжелый, пряный дух, смешанный с ароматом печеных яблок и корицы, заполнил кухню, просочился в коридор и, казалось, въелся в волосы самой хозяйки. Этот запах должен был означать праздник. Уют. Семью. Но сейчас он вызывал лишь легкую тошноту и головокружение от усталости.
Двое суток на ногах. Марафон у плиты ради того, чтобы стол ломился, как на картинке в кулинарной книге.
Она поднесла руки к лицу. Пальцы, привыкшие порхать по клавишам калькулятора, сейчас были красными, распаренными от горячей воды. На указательном пальце саднил свежий порез от терки, на подушечках большого — ожог от противня. Маникюр, на который она записалась еще неделю назад, пришлось отменить. Не успевала. Нужно было мариновать, резать, варить.
Настенные часы на кухне бесстрастно отсчитывали секунды. Стрелки приближались к девяти вечера.
Внезапно тишину квартиры разорвал звонок. Резкий, требовательный, долгий. Так звонят не гости, которые боятся потревожить. Так звонят хозяева жизни, уверенные, что им обязаны открыть сию же секунду.
Валентина Петровна торопливо вытерла руки о передник, машинально поправила выбившуюся из прически прядь и шагнула в коридор. Сердце почему-то сбилось с ритма. Глупая, иррациональная надежда шевельнулась в груди: «А вдруг в этот раз всё будет иначе?».
Она открыла дверь.
На пороге стояли они. Трое самых родных людей, которые за последние годы стали напоминать ей красивых, но холодных манекенов из витрины дорогого магазина.
Старший сын, Денис, высокий, плечистый, в расстегнутой дубленке. Он даже не смотрел на мать — его взгляд был приклеен к экрану смартфона, где мелькали какие-то графики или лента новостей.
Рядом переминалась с ноги на ногу его жена Ира — миниатюрная, с идеальной укладкой, в шубке, которая стоила как полугодовая зарплата Валентины. И младшая, Полина. Любимица. Девочка, которой всегда доставался лучший кусок.
Валентина Петровна привычно, профессионально просканировала их фигуры.
Руки у всех троих были заняты. Но не праздничными пакетами. Не коробками с тортом. Не цветами.
У Дениса в руке позвякивали ключи от машины. Ира прижимала к боку крошечную дизайнерскую сумочку, в которую едва поместился бы паспорт. А Полина держала объемный, туго набитый полиэтиленовый пакет из ближайшего супермаркета.
«Ну, хоть Поля догадалась», — мелькнула спасительная мысль. — «Может, фрукты? Или тот чай, который я люблю?».
— Привет, мамуль! — Полина впорхнула в прихожую первой, обдав мать облаком морозного воздуха и шлейфом терпких, дорогих духов. Она чмокнула Валентину в щеку, даже не сняв сапоги. — Держи. Это тебе. Выручишь? У меня машинка сломалась, мастер только после праздников придет, а там платье мое бархатное и белье. Мне третьего числа на корпоратив идти. Постираешь? Ты же все равно дома, никуда не ходишь.
Валентина Петровна автоматически приняла пакет. Он был тяжелым и влажным на ощупь. Сквозь тонкий пластик прощупывался ком грязной ткани. От пакета пахло не мандаринами. От него пахло несвежестью и чужим бытом.
— А к столу? — голос Валентины дрогнул, прозвучав глухо, словно из колодца. — Дети, я думала… Может, шампанское? Или хлеба купили? Я забыла хлеб, закрутилась…
Денис наконец оторвался от экрана. Он поморщился, стягивая дорогие кожаные ботинки и небрежно отшвыривая их в сторону, прямо на чистый коврик.
— Ой, мам, ну что ты начинаешь, а? — он раздраженно махнул рукой, проходя в гостиную в носках. — Мы три часа в пробках стояли. Весь город обезумел, все куда-то едут. Да и у тебя всегда холодильник забит, зачем деньги переводить? Мы же к матери едем, в родное гнездо, а не в ресторан с наценкой. Тут все свое, домашнее, с душой.
— Кстати, Валентина Петровна, — подала голос невестка Ира, брезгливо принюхиваясь к кухонным ароматам. — Надеюсь, вы салаты без майонеза делали? Мы с Денисом сейчас на строгой диете. Никакого сахара, жиров по минимуму. Мы очень следим за здоровьем, сами понимаете.
Валентина молча положила пакет с грязным бельем на тумбочку под зеркалом. Пакет медленно сполз и с мягким шлепком упал на пол. Никто из «детей» даже не обернулся. Они уже шли на запах гуся, как хищники, почуявшие кровь жертвы.
— Майонез есть, — тихо сказала она им в спину. — И в «Оливье», и в селедке под шубой. И сахар в торте. И масло в картошке.
Через пятнадцать минут за столом стоял только звон вилок и чавканье.
Те, кто был «на строгой диете», уничтожали калорийные салаты с пугающей скоростью. Денис накладывал себе третью порцию холодца, щедро сдабривая его острой горчицей. Ира, забыв про вред глютена и жиров, намазывала красную икру на кусок белого батона слоем толщиной в палец. Полина, не прерывая монолога о своих проблемах на работе, отрывала руками куски от запеченного гуся, пачкая пальцы в жире.
Валентина Петровна сидела во главе стола. Перед ней стояла девственно чистая тарелка.
Она смотрела на них и пыталась найти в этих сытых, самодовольных лицах черты тех детей, которых она когда-то знала. Тех, кому она ночами шила костюмы снежинок и зайчиков. С кем учила таблицу умножения. Ради кого отказалась от переезда в столицу и перспективной карьеры, чтобы «быть рядом и помогать».
Но видела она не детей. Она видела потребителей.
Сытых, лоснящихся, уверенных в своем священном праве на этот ресурс. На ее время, на ее силы, на ее деньги.
— Хороший коньяк, мам, — одобрительно кивнул Денис, разглядывая этикетку бутылки на свет люстры. — Французский? Откуда у тебя? Такой тысяч семь стоит, не меньше. Небось, кто-то из клиентов подарил?
— Премию дали. Годовую, — коротко ответила Валентина, сжимая под столом салфетку.
— О! Премия — это отлично, — оживился сын, подливая себе в бокал. — Мы тут как раз с Иркой решили в Турцию махнуть на майские праздники. Отель шикарный нашли, пять звезд, все включено по высшему разряду. Сто двадцать тысяч на человека. Представляешь? Но оно того стоит. Нервы лечить надо, работа — просто ад, начальник зверь.
— А я телефон обновила, — перебила брата Полина, облизывая жирную губу. — Кредит, конечно, пришлось оформить, но камера там — просто космос! Фотографии получаются как в журнале. Мам, передай еще ножку, пожалуйста, самую зажаристую. И соус тот, брусничный, он у тебя божественный.
Валентина Петровна механически взяла блюдо и передала дочери.
В голове у нее, как на экране рабочего монитора, бежали строчки отчета. Цифры вспыхивали ярким пламенем.
Гусь фермерский, заказанный за месяц — 3500 рублей.
Икра (полкило, настоящая, дальневосточная) — 4500.
Мясная нарезка, сыры, буженина — 6000.
Алкоголь (две бутылки коньяка, вино) — 10 000.
Овощи, фрукты, ингредиенты для трех видов салатов — 5000.
Итого: почти тридцать тысяч рублей. Вся ее премия. Та самая, на которую она хотела купить себе новый пуховик. Старый, купленный пять лет назад, уже продувался насквозь на зимних остановках, а молния расходилась, если резко вздохнуть.
— Мам, а подарки когда? — Полина потянулась за куском торта. Это был уже третий кусок. — Ты говорила, что премию получила. Я там намекала на беспроводные наушники… Те, белые, помнишь? У меня старые совсем зарядку не держат.
— И нам бы лучше деньгами, мам, — подхватил Денис, вытирая рот салфеткой и небрежно бросая её мимо тарелки, прямо на накрахмаленную скатерть. — Нам на путевку немного не хватает, долларов триста буквально. Чтобы уж совсем ни в чем себе не отказывать. Ты же все равно никуда не ездишь, дома сидишь, зачем тебе валюта?
Валентина Петровна медленно подняла глаза. Взгляд у нее стал тяжелым, плотным, как бетонная плита, которая готова рухнуть.
Но дети этого не заметили. Они были слишком заняты перевариванием и дележкой шкуры неубитого медведя.
— Конечно, родные мои, — сказала она тихо. Голос прозвучал неожиданно мягко, даже ласково. — Подарки под ёлкой. Вон там, в углу. Красивые коробки. Я каждому индивидуально подбирала. С душой готовила.
Дети радостно повскакивали с мест. Стулья противно заскрипели ножками по паркету. Шелест разрываемой оберточной бумаги зазвучал в комнате как музыка их алчности.
Это была ярмарка тщеславия, превратившаяся в дешевый фарс.
Денис, Ира и Полина жадно разрывали упаковку, предвкушая добычу.
В руках у Дениса оказалась увесистая, солидная коробка из-под элитного виски. У Полины — изящная бархатная коробочка, в каких обычно дарят золотые украшения.
— Ого! — выдохнул Денис, взвешивая коробку в руке. — Тяжелая! Мам, ты что, клад нашла? Не ожидал!
Он рванул крышку.
Улыбка сползла с его лица медленно, как сползает плохо приклеенная плитка.
Внутри коробки не было бутылки. Там не было пачек денег.
Там лежал большой, серый, старый офисный калькулятор «Citizen». И длинный, свернутый в рулон лист бумаги формата А4, распечатанный на принтере.
— Это что такое? — сын поднял на мать недоумевающий, почти испуганный взгляд. — Мам, это шутка какая-то? Прикол?
— Это смета, Денис, — абсолютно спокойно пояснила Валентина Петровна, делая маленький глоток шампанского. Впервые за весь вечер она почувствовала вкус напитка — холодный, колючий, отрезвляющий. — Я составила её еще вчера на работе.
Гусь, икра, элитный алкоголь, три вида салатов, нарезка. Плюс моя работа по ставке шеф-повара за двое суток. Ночные смены и работа в праздники, кстати, по Трудовому кодексу оплачиваются в двойном размере. Итого: тридцать две тысячи рублей.
Делим на четверых. С вас с Ирой — шестнадцать тысяч. Калькулятор в подарок, чтобы удобнее было бюджет на вашу Турцию считать.
В комнате повисла тишина. Не та благоговейная тишина, что бывает перед чудом, а ватная, душная, звенящая тишина морга.
— Мам, ты… ты серьезно? — голос Полины дрогнул. Руки у нее тряслись, когда она открывала свою бархатную коробочку.
Внутри лежала самая дешевая пластиковая флешка. И маленький, коричневый, дурно пахнущий брусок хозяйственного мыла. Того самого, советского, с надписью «72%».
— А это… это что?! — взвизгнула дочь, отбрасывая мыло, словно это была дохлая мышь.
— На флешке — подборка обучающих видео из интернета, — ровным тоном, как на лекции, прокомментировала мать. — Папки называются «Как включить стиральную машину», «Что означают значки на бирках одежды» и специальный бонус — «Как приготовить ужин из ничего».
А мыло — для твоего платья. Хороший стиральный порошок нынче дорог, пятновыводители тоже. А я, как выяснилось сегодня ровно в 21:00, — спонсор банкета, но никак не ваша бесплатная прачка.
Ира, невестка, пошла красными пятнами. Пятна ползли по шее вверх, к идеальному макияжу, уродуя красивое лицо.
— Валентина Петровна! Это… Это просто жлобство какое-то! — выпалила она, задыхаясь от возмущения. — Мы же дети! Ваши дети! Родные люди! Как вы можете переводить семейные отношения в деньги? Это цинично!
— Цинично? — Валентина Петровна медленно встала из-за стола.
Она не кричала. Она не стучала кулаком. Но от того, как она выпрямилась, как расправила больную спину, детям вдруг захотелось стать маленькими, невидимыми и спрятаться под стол. В ее взгляде больше не было материнского тепла — только холодная, кристальная ясность.
— Цинично — это приехать к матери-пенсионерке с пустыми руками и пакетом грязного белья.
Она подошла к окну и резким движением отдернула штору. За стеклом, в черном небе, взрывались разноцветные салюты. Чужие люди праздновали, радовались, обнимались.
— Вы взрослые люди, — она говорила, глядя на свое отражение в темном стекле. — Вам под тридцать. Вы работаете, берете кредиты на игрушки, планируете дорогие курорты. Но вы приезжаете сюда и за один вечер сжираете мой месячный бюджет, даже не подумав купить простую буханку хлеба. Вы не привезли мне даже шоколадку. Ни цветка. Ни открытки. Только свои требования, свои амбиции и свои проблемы.
Она медленно повернулась к ним лицом.
— Лавочка закрыта. Акция милосердия закончилась ровно в тот момент, когда ты, Денис, прошел в грязной обуви по моему чистому полу, а ты, Полина, сунула мне в руки свои грязные вещи как прислуге.
— Пошли отсюда, — буркнул Денис, со злостью швыряя калькулятор на диван. Лицо его перекосило от бессильной ярости. — Нам тут не рады. Поехали, Ир, вызовем такси.
— И не забудьте контейнеры! — громко крикнула им в спину Валентина Петровна.
— Какие еще контейнеры? — с надеждой обернулась Ира, замирая в дверях. Инстинкт потребления сработал быстрее обиды. — С едой? С гусем? Нам на завтра?
— Нет. Пустые.
Валентина подошла к нижнему кухонному шкафу, с грохотом распахнула дверцу и вытащила стопку старых, засаленных пластиковых плошек, которые копились там месяцами.
— Те, которые вы в прошлый раз привезли, чтобы я вам котлет с собой положила. И позапрошлый раз. И год назад. Забирайте свой драгоценный пластик и уходите. Гусь остается дома. Я его заслужила.
Ира поджала губы, фыркнула, как рассерженная кошка, и выскочила в подъезд.
Входная дверь хлопнула с такой силой, что с полки в прихожей упала фарфоровая статуэтка — пастушка, которую Валентина берегла двадцать лет как память о своей молодости. Пастушка разбилась вдребезги. Фарфоровая голова откололась и, звеня, откатилась к ножке стола.
В квартире стало тихо.
Валентина Петровна осталась одна посреди поля битвы. Остов гуся торчал из блюда, как скелет доисторического животного. Салатница с «Оливье» была выскребена до дна. Пятна соуса на праздничной скатерти напоминали карту проигранного сражения.
Ей должно было быть грустно. По сценарию всех слезливых сериалов, она должна была сейчас опуститься на стул, закрыть лицо руками и зарыдать, жалея себя, несчастную, одинокую и брошенную.
Она прислушалась к своим ощущениям.
Где-то внутри, в районе солнечного сплетения, вместо тяжелого, давящего камня обиды разрастался странный, звенящий пузырь.
Это была легкость.
Невероятная, пьянящая, забытая легкость. Спина вдруг перестала болеть. Плечи расправились сами собой.
Она перешагнула через осколки пастушки. «На счастье», — подумала она и улыбнулась. Улыбка вышла искренней.
Валентина подошла к ёлке. Там, в самой глубине, у колючего ствола, лежал еще один пакет. Маленький, неприметный, из плотной крафтовой бумаги. Тот, который она купила сама себе три дня назад, долго сомневаясь, ругая себя за эгоизм и расточительность.
«Лучше детям деньгами дам, им нужнее», — думала она тогда, стоя у сверкающей витрины. Но потом, повинуясь какому-то дикому, животному импульсу самосохранения, все-таки достала карту и оплатила покупку.
Она бережно достала пакет.
Внутри лежал шарф. Настоящий кашемир, благородного цвета грозового неба. Мягкий, невесомый, теплый, как объятие. И флакон духов. Тех самых, настоящих французских, со сложным шлейфом сандала и горького апельсина, на которые она смотрела годами, но всегда выбирала купить продукты к приезду детей.
Она закуталась в шарф. Ткань ласково коснулась шеи, согревая мгновенно, лучше любого пледа. Брызнула духами на запястье. Вдохнула глубоко, полной грудью.
В квартире больше не пахло жирным гусем, чужим потом и застарелой обидой. Пахло роскошью. Пахло достоинством. Пахло любовью к себе.
Она налила в чистый бокал остатки дорогого коньяка. Включила телевизор, где шел какой-то старый, добрый мюзикл. Взяла бутерброд с икрой — тот самый, последний, который никто не успел съесть в суматохе.
Телефон на столе пиликнул. Коротко, глухо, виновато.
Сообщение от Дениса:
«Мам, ну ты перегнула палку, конечно. Мы на эмоциях уехали. А есть хочется, дома шаром покати, магазины все закрыты уже, праздники же. Может, мы вернемся? Мы хлеба купим по дороге, на заправке. Мир?»
Валентина Петровна усмехнулась. Она ярко представила их: злых, голодных, растерянных, сидящих в холодной машине посреди праздничного, сверкающего города.
Она медленно, с наслаждением набрала ответ, смакуя каждую букву:
«Магазин у вашего дома работает до 23:00. У вас есть ровно пятнадцать минут, чтобы успеть до закрытия. Калькулятор у вас теперь есть, бюджет посчитаете сами. Приятного аппетита. И с Новым годом, дорогие мои взрослые дети!»
Она решительно нажала «Отправить» и заблокировала экран телефона.
Потом откусила бутерброд, чувствуя, как лопаются на языке соленые икринки. Никогда еще еда не казалась ей такой вкусной.
За окном снова загрохотал салют, расцвечивая черное небо тысячами разноцветных огней. Начинался новый год. И кажется, это был первый год ее настоящей, собственной жизни.
Эпилог
Утро первого января встретило Валентину Петровну тишиной. Но не той пугающей тишиной одиночества, которой она боялась раньше, а благословенной тишиной покоя.
На столе стояла немытая посуда, но это её совершенно не волновало.
Она поправила новый кашемировый шарф, подошла к зеркалу и впервые за много лет увидела там не уставшую «функцию» по обслуживанию семьи, а красивую женщину, у которой все еще впереди.
