— Для нас денег жалко, да, дочь? — голос женщины разорвал тишину подъезда. — У тебя же вчера зарплата была.
Анна вздрогнула так сильно, что ключи едва не выскользнули из пальцев. Во дворе стояла ноябрьская сырость: фонарь над подъездом мигал, снег с дождем лип к ресницам. Она мечтала только об одном — горячая ванна, одеяло и телефон на беззвучном.
Вместо этого прямо под дверью ее квартиры сидела на лавочке мать — Валентина Петровна, в старом пальто и с выражением вселенской обиды на лице.
— Мам… — Анна остановилась на ступеньке. — А ты что тут делаешь в такое время?
— Как что? — мать поднялась, поправляя сумку на плече. — Жду тебя, как видишь. Или к тебе теперь по записи нужно?
По тону сразу стало ясно: вечер сорван. Анна устало вздохнула, вставляя ключ в замок.
— Что-то случилось? — она все же попыталась начать спокойно.
— Случилось, конечно, — губы матери растянулись в кривой усмешке. — Но не буду я это в подъезде обсуждать. Может, мать свою в квартиру пригласишь? Или тебе меня стыдно?
Напряжение полосой прошлось по спине. Хотелось развернуться и уйти куда угодно — к подруге, в круглосуточное кафе. Но она кивнула:
— Заходи, мам.
В прихожей запахло мокрой улицей и нафталином. Анна повесила куртку, поставила сумку и прошла на кухню.
— Чай будешь? — спросила она, включая свет.
— Обойдусь, — отрезала мать. — Давай сразу к делу, я не на посиделки пришла.
Анна оперлась ладонями о стол, чтобы не выдать дрожь пальцев.
— Хорошо. Слушаю тебя, мам.
Валентина Петровна тяжело вздохнула и, сверля дочь взглядом, произнесла:
— Скажи-ка мне, Анечка, какое сегодня число?
— Двадцать пятое ноября, — Анна пожала плечами. — И что?
— А то, что я память пока не потеряла. — Мать картинно ткнула себя пальцем в висок. — Сегодня двадцать пятое. А еще я помню, что у тебя ровно в этот день зарплата. Я, между прочим, все даты держу в голове.
Анна закрыла глаза на секунду. Вот и причина визита.
— Да, сегодня зарплата, — она не стала отрицать. — И?
Валентина Петровна протянула руку ладонью вверх, как в кассе.
— И давай.
— Что — давай? — Анна даже растерялась от такой прямоты.
— Деньги давай! — мать повысила голос. — Или я зря сюда тащилась? Ты сама говорила, что в этом месяце премия будет. Семья у тебя, между прочим, не чужая.
Анна тяжело выдохнула и опустилась на стул.
— Мам, кажется, ты кое-что забыла, — тихо произнесла она.
Последние два года Анна жила с ощущением, что у нее четыре иждивенца. Мать, младшая сестра Лера, отчим Гена и бесконечные «неожиданные расходы».
— Ань, у нас на квартплату не хватает, — звонила по вечерам Валентина Петровна. — Ты же знаешь, у меня пенсия копеечная, а работы нормальной в нашем городе нет.
— Ань, дай десяточку до зарплаты, — тянул гнусавым голосом отчим. — Я потом отдам… как только на объекте рассчитаются.
Правда, «потом» никогда не наступало.
Лера вообще считала, что старшая сестра обязана спонсировать её молодость. В двадцать три года у нее был только один стабильный источник дохода — Анна.
— Ань, ты мне перевела? — писала Лера в мессенджере. — Мы с девчонками в кафе хотим, а у меня совсем ноль.
— Я же на прошлой неделе отправляла, — Анна всматривалась в экран после тяжёлого дня. — Ты просила «чисто поесть дома».
— Так то было на еду, — возмущалась Лера. — А сейчас другое. Я что, дома одна сидеть должна, как дура? Все пойдут, а я нет?
Тогда Анна впервые попробовала сказать «нет».
— Лер, я не банкомат. Я тоже работаю, устаю и считаю свои деньги. Хочешь по кафе ходить — иди работать.
Ответ сестры вонзился ей в сердце.
— Нашлась благодетельница! — голос Леры был переполнен обидой. — Без тебя разберусь! И без твоих подачек. Видеть тебя больше не хочу!
Трубка оборвалась, а в квартире повисла тишина. Анна долго сидела на краю дивана, глядя в одну точку. Тогда-то она и решила, что хватит.
Через пару дней после того скандала Анна пришла к матери. В старой двухкомнатной квартире было душно от жареного лука и табачного дыма, который Гена «вытягивал в форточку».
— О, явилась, — фыркнула Лера, даже не отрываясь от телефона. — Интересно, с каким настроением сегодня?
Анна сдержала ответ и повернулась к матери:
— Мам, нам нужно серьезно поговорить.
— Ну давай, — Валентина Петровна села к столу. — Только учти, я борщ довариваю, времени мало.
— Я больше не буду вас содержать, — Анна сразу перешла к сути. — Ни тебя, ни Гену, ни Леру.
— Это как понимать? — мать нахмурилась. — В смысле «не буду»? Ты что, перестанешь помогать родной семье?
— Именно, — кивнула Анна. — Я устала жить с ощущением, что на мне висит весь дом. Я оплачиваю вашу коммуналку, продукты, Леркины кафе и шмотки. Мне тридцать, мам. Я хочу свои накопления и свою жизнь.
— А ты думаешь, мне легко? — вспыхнула Валентина Петровна. — Пенсия смешная, на вахте копейки платят. Гена работает, как может. Лерке вообще работы нет, везде одни копейки предлагают.
— Работу Лера даже не ищет, — спокойно ответила Анна. — Она листает вакансии и отбрасывает все, где надо вставать раньше десяти и что-то делать руками. Она хочет сразу кресло начальника. Так не бывает.
Лера резко поднялась из-за стола.
— То есть ты считаешь, что я лентяйка? — голос её сорвался на визг. — Да я просто себя уважаю, поняла? Я не собираюсь за копейки вкалывать!
— Тогда не требуй, чтобы я зарабатывала и за себя, и за тебя, — тихо сказала Анна. — Я не обязана.
— Обязана! — вмешалась мать. — Ты у меня взрослая, зарабатываешь хорошо. У тебя нет мужа, нет детей. Кому тебе деньги тратить, если не на родных?
Анна смотрела на их лица и вдруг четко поняла: ни одна из них не собирается ее услышать.
— Это ваше решение — жить втроем, — медленно произнесла она. — У вас общий бюджет и общие проблемы. И родной отец Леры рядом, между прочим. Он тоже может помогать. Поэтому, мам, я с этого месяца перестаю вам переводить деньги. Совсем.
— Ты шутишь, — отрезала Валентина Петровна. — Перегоришь и одумаешься.
— Нет, — Анна поднялась. — Я говорю совершенно серьезно.
— Так, значит, ты решила, что мы тут сами как-нибудь выкрутимся? — голос Валентины Петровны вернул Анну в кухню ее собственной квартиры. — Я вот, между прочим, полдня к тебе ехала: автобус, метро, потом еще пешком. Ноги еле волоку. А ты мне тут про «кое-что забыла»!
— Мам, я тебя предупреждала, — напомнила Анна. — Я сказала, что больше не смогу вас содержать.
— Предупреждала она… — мать махнула рукой. — Ты это от злости говорила, я решила, остынешь. А ты, оказывается, серьезно. Для собственной семьи денег жалко стало?
— Не жалко, — Анна подняла взгляд. — Я просто хочу жить своей жизнью. А не работать только для того, чтобы у вас был полный холодильник и Лера могла ходить по кафе.
— У Леры вообще-то жизнь только начинается! — вспыхнула Валентина Петровна. — Ей надо одеваться, общаться, развиваться. В твои годы я троих тянула и не жаловалась.
— Разница в том, что ты тянула своих детей, — спокойно сказала Анна. — А меня тянет никто. Я сама себя тяну.
Повисла тишина, слышно было только, как чайник глухо ворчит, набирая температуру.
— Ты, значит, считаешь, что мы на тебе сидим? — спросила мать, прищурившись.
— Я не считаю, — Анна покачала головой. — Я это знаю. Я плачу вашу коммуналку, покупаю продукты, перевожу деньги Лере, когда она «в нуле». А себе уже два года не могу отложить хоть что-то приличное. Это ненормально.
— А кто тебе мешал откладывать? — сразу нашла ответ Валентина Петровна. — Могла давать нам поменьше, если уж так прижимает.
Анна усмехнулась безрадостно.
— Каждый раз, когда я пыталась дать меньше, ты говорила, что у вас «совсем пусто» и «нечего есть», — напомнила она. — Я приезжала и видела забитый холодильник. Просто он был забит тем, что люблю не я.
Валентина Петровна подалась вперед, уперев руки в стол.
— Хорошо, давай по-другому. — Голос ее стал холодным. — Скажи честно: для нас денег жалко, да, дочь? Для чужих, небось, не жалко — начальству на подарки скидываются, на корпоративы, на подружек. А для матери и сестры жалко?
Анна замолчала. Это был тот самый вопрос, которым её прижимали к стенке всю жизнь. Чувство вины поднималось липкой волной.
Она сделала глубокий вдох.
— Нет, мам, — медленно сказала Анна. — Мне не жалко. Я просто не обязана.
— Как это — не обязана? — мать откинулась на спинку стула, будто её ударили. — Ты что несешь?
— Не обязана содержать взрослых людей, — голос у Анны стал тверже. — Ты мне не оплачивала учебу, я сама готовилась к ЕГЭ, сама поступила на бюджет, сама работала ночами, чтобы купить себе ноутбук. Ты не сидела со мной, когда я ночами плакала из-за увольнения, ты просто сказала: «Ну, зато узнаешь, как жизнь устроена». Теперь я хорошо зарабатываю, но это мой труд и мое время, а не ваша заслуга. Я могу помогать, если захочу. Но обязана — нет.
— То есть мы тебе ничего не дали? — прошипела Валентина Петровна. — Ни крыши над головой, ни еды… Если бы я тебя не родила, не было бы никакой Анны!
Анна криво усмехнулась.
— Мам, ты меня родила не для того, чтобы получить вечный кошелек, — тихо сказала она. — Я благодарна тебе за жизнь. Но жизнь — это не кредит, который надо выплатить до гроба.
— Слова-то какие выучила, — мать саркастически захлопала в ладоши. — «Благодарна», «не кредит»… Это тебе на тренингах понарассказывали, да?
— Это мне опыт рассказал, — ответила Анна. — Я хочу жить нормально. Не бояться каждый раз, что если не переведу денег, ты объявишь мне войну.
— Я уже объявляю, — Валентина Петровна резко встала. — Запомни: с этого момента матери у тебя нет!
Хлопок двери прозвучал как выстрел. В квартире сразу стало очень тихо. Только чайник отчаянно свистел, напоминая о себе. Анна машинально выключила его и опустилась на стул.
Руки дрожали. В горле стоял ком. Хотелось позвонить первой попавшейся подруге и разрыдаться. Но она сидела и просто слушала собственное дыхание.
— «Матери у тебя больше нет», — тихо повторила она вслух.
Эти слова она уже слышала. В подростковом возрасте — когда заявила, что не хочет идти в ПТУ «как все», а будет поступать в университет. В двадцать, когда отказалась выйти замуж за «нормального парня из соседнего подъезда». Теперь — из-за денег.
Она встала, прошлась по кухне, налила себе воды. Холодная жидкость вернула её в тело.
Телефон завибрировал — в семейном чате одно за другим посыпались сообщения.
«Ты в своем уме?!» — писала Лера.
«Мать в слезах!» — добавлял Гена.
«Как тебе не стыдно так с ней обращаться?» — шло следом.
Анна, не открывая переписку, нажала на три точки рядом с названием чата и выбрала «Выключить уведомления на год».
— Мне не стыдно, — сказала она вслух, словно отвечая всем троим сразу. — Мне стыдно было за себя все эти годы. Хватит.
Она прошла в комнату, включила настольную лампу. Мягкий свет рассеял мрак. Эта квартира была снята на её деньги, оплачена её усилиями. И сейчас, впервые за долгое время, Анна отчетливо почувствовала: это её дом.
В голове ещё звучал голос Валентины Петровны: «Для нас денег жалко?» — Но теперь эта фраза не ранила, а как будто толкала к другой мысли.
— Я могу жалеть деньги только для одной вещи, — тихо сказала Анна. — Для своей жизни. Для своих мечтаний. Для своего спокойствия.
Она села на край кровати и достала из сумки конверт. В нём лежала сегодняшняя зарплата, часть которой она хотела перевести на накопительный счёт. Раньше в этот момент рука тянулась к телефону — «сколько там у мамы до пенсии, не просили ли чего Лера и Гена». Сегодня рука тянулась к ноутбуку с открытой вкладкой «Путешествия».
— Я никому ничего не должна, — повторила Анна, словно мантру. — Помогать — это мой выбор. А жить свою жизнь — моя обязанность.
Ноябрьский ветер завыл за окном. Анна на секунду представила, как мать идет по темной улице к остановке, как будет вечером рассказывать соседкам, какая «неблагодарная дочь выросла». Было больно. Но под этой болью вдруг обнаружилось другое чувство — легкое пространство внутри, в котором можно было свободно вдохнуть.
— Тревога пройдет, — подумала Анна. — А свобода останется.
Она встала, пошла в ванну и набрала горячую воду, о которой мечтала весь день. Пар поднимался клубами, заполняя ванную. Анна посмотрела на своё отражение в зеркале — уставшее, с красными глазами, но удивительно спокойное.
— С этого дня я больше не кошелек, — сказала она своему отражению. — Я человек.
И в первый раз за много лет она позволила себе сделать ровно то, чего хотела с самого начала этого вечера: выключить телефон, погрузиться в горячую воду и заснуть потом под любимым одеялом с мыслью не о чьих-то счетах, а о своей, наконец-то своей жизни.
