— Это что ещё за новости? Ты совсем обалдела, Лера? — Голос Кирилла, едва он переступил порог квартиры и бросил взгляд на стол в гостиной, где лежал красочный буклет каких-то новомодных курсов по «раскрытию женской энергии» и чек на весьма внушительную сумму, мгновенно взлетел до верхних регистров. Он даже куртку не успел снять, как его лицо исказилось гримасой праведного гнева. Портфель с глухим стуком упал на пол, забытый хозяином. — Я, значит, тут вкалываю как проклятый, чтобы мы жили нормально, а ты мои деньги на эту… эту хрень собачью спускаешь?! Не посоветовавшись, не спросив!
Лера, которая до этого момента спокойно помешивала что-то в кастрюльке на кухне, выключила плиту и медленно вышла в гостиную. Она была, как обычно, аккуратно одета, светлые волосы собраны в простой узел, на лице ни грамма косметики. Её спокойствие, казалось, ещё больше распаляло Кирилла. Он привык, что при малейшем его недовольстве она тушуется, начинает лепетать извинения, оправдываться. Но сегодня что-то было не так.
— Во-первых, Кирилл, деньги не только твои, я тоже работаю, если ты забыл, — ровным, почти бесцветным голосом ответила она, останавливаясь в паре метров от него. — А во-вторых, я считаю это вложением в себя, в своё развитие. Тебе не обязательно это понимать.
— Вложением?! — Кирилл едва не задохнулся от возмущения. Он подошёл к столу, схватил буклет и с презрением помахал им в воздухе. — Вот в это шарлатанство для скучающих клуш? Да ты в своём уме? Какое, к чёрту, развитие? Тебя там научат, как правильно мужику мозги выносить или как последние штаны с него стянуть? Всё, Лера, моё терпение лопнуло! Окончательно и бесповоротно! Я тебе это своеволие и транжирство быстро из головы выбью!
Он швырнул буклет на пол, словно тот обжигал ему руки. Его ноздри раздувались, лицо побагровело, маленькие глазки метали молнии. Он действительно был в ярости, чувствуя, как его авторитет, его главенствующее положение в семье, которое он так тщательно выстраивал годами, рушится на глазах из-за какой-то глупой прихоти жены.
— Я тебе говорил, что с тобой надо по-другому! Говорил! Ты по-хорошему не понимаешь! Значит, будет по-плохому! Завтра же сюда приезжает моя мать! Да, да, не делай такие глаза! И мы с ней вместе, вдвоём, будем из тебя эту твою строптивость и дурь выбивать! Посмотрим, как ты тогда запоёшь, когда мама за тебя возьмётся! Она-то быстро тебя на место поставит, научит, как мужа уважать и каждую копейку ценить!
Кирилл произнёс это с явным злорадством, ожидая увидеть на лице Леры страх, раскаяние, мольбу о прощении. Он уже представлял себе, как его мать, женщина властная и не терпящая возражений, будет отчитывать эту зарвавшуюся девчонку. Вот тогда-то Лера поймёт, кто в доме хозяин, и что её место – у плиты и с тряпкой, а не на каких-то там «энергетических» курсах.
Но Лера не испугалась. Она даже не дрогнула. На её лице не отразилось ничего, кроме холодного, пристального внимания. Она смотрела на мужа так, словно видела его впервые – не своего мягкотелого, легко управляемого Кирилла, а какого-то мелкого, злобного пакостника. И этот взгляд заставил Кирилла невольно отступить на шаг, почувствовать неприятный холодок где-то под ложечкой.
— Выбивать? — переспросила она ледяным, совершенно незнакомым ему тоном, от которого у него по спине пробежали мурашки. Её обычно мягкие черты лица заострились, а в голубых глазах, всегда таких покладистых, вспыхнул опасный, стальной блеск. Она медленно, почти хищно подалась вперёд. — Ты, милый мой, действительно думаешь, что…
— Лера…
— Думаешь, если я маленькая и хрупкая девушка, я твоей матери и тебе не смогу отпор дать, милый мой? Да я вас обоих как Тузик грелку тут порву при желании!
— Ты нормальная вообще?!
— И ты это запомни раз и навсегда. Ещё одна такая угроза в мой адрес, или твоя драгоценная мамаша попытается меня здесь «воспитывать», и я вам такой концерт устрою, такой фейерверк, что мало не покажется никому. Ты меня понял, герой комнатный?
Кирилл остолбенел. Он стоял, как громом поражённый, с открытым ртом, не в силах выдавить ни слова. Та Лера, которую он знал – тихая, скромная, почти бессловесная «овечка», которая всегда смотрела на него снизу вверх и боялась лишний раз возразить, – исчезла. Перед ним стояла совершенно другая женщина – холодная, решительная, с глазами разъярённой тигрицы, готовой в любой момент вцепиться в горло. Её голос, низкий и грудной, совершенно не вязался с её миниатюрной фигуркой, но в нём звучала такая неприкрытая угроза, такая ледяная ярость, что Кирилл почувствовал, как по его спине катится холодный пот. Он не знал, что сказать, как реагировать на это внезапное, шокирующее превращение. Он просто стоял и хлопал глазами, пытаясь осознать, что только что произошло.
Кирилл так и застыл с полуоткрытым ртом, как рыба, выброшенная на берег. Слова Леры, резкие, грубые, совершенно не вязавшиеся с её обликом фарфоровой статуэтки, гулко отдавались в его голове, смешиваясь с шумом крови в ушах. Он смотрел на неё, на эту хрупкую блондинку, которая сейчас напоминала сжатую до предела пружину, готовую распрямиться с сокрушительной силой, и не мог поверить своим ушам и глазам. Где была та Лерочка, которая краснела от любого его резкого слова, которая всегда смотрела на него преданными глазами и виновато опускала ресницы, если он был чем-то недоволен? Перед ним стояла чужая, незнакомая женщина, и эта женщина его пугала.
— Ты… ты что несёшь? — наконец выдавил он из себя, но голос прозвучал слабо, неуверенно, совсем не так, как он хотел. В нём не было ни угрозы, ни начальственных ноток, только растерянность и какое-то детское недоумение. — Ты с ума сошла, что ли? С кем ты так разговариваешь?
Лера усмехнулась, но усмешка эта была злой, хищной.
— С тобой, милый. С тобой. И с твоей мамашей, если она сунет сюда свой нос с «воспитательными» целями. Думаешь, я не знаю, как она тебя накручивает против меня? Как зудит тебе в уши, какая я никудышная жена, не умеющая «правильно» вести хозяйство и «достаточно» угождать её сыночку? Я всё это терпела, Кирилл. Годами терпела. Твои придирки, её бесконечные поучения, ваши совместные попытки сделать из меня удобную, безропотную куклу. Но всему есть предел. И мой предел наступил сегодня. Так что передай Галине Сергеевне пламенный привет и предупреди: пусть лучше сидит дома и вяжет носочки, чем едет сюда «выбивать» из меня строптивость. А то ведь и правда, могу не рассчитать силы. Я же «маленькая и хрупкая».
Она развернулась и спокойно, подчёркнуто неторопливо направилась обратно на кухню, оставив Кирилла одного посреди гостиной, рядом с разбросанными буклетами и его собственным, рассыпавшимся в прах, авторитетом. Он смотрел ей вслед, и в его голове билась только одна мысль: «Это не Лера. Это какая-то другая баба в её теле».
Вечер прошёл в гнетущей, почти осязаемой тишине. Лера спокойно приготовила ужин, накрыла на стол только для себя, поела, не обращая на Кирилла ни малейшего внимания, словно его и не существовало в квартире. Он же так и не притронулся к еде, метался по комнатам, как тигр в клетке, то садясь на диван, то вскакивая, то подходя к окну и бессмысленно глядя на ночной город. Он несколько раз открывал рот, чтобы что-то сказать, чтобы как-то вернуть ситуацию под свой контроль, рявкнуть, пригрозить, но слова застревали в горле. Образ Леры с искажённым от ярости лицом и горящими стальным блеском глазами стоял перед ним, парализуя волю.
Он пытался убедить себя, что это просто женская истерика, что она сейчас поплачет в подушку и успокоится, что завтра всё будет по-старому. Но что-то внутри него, какой-то неприятный червячок сомнения, подсказывал, что это не так. Что-то сломалось, что-то изменилось безвозвратно. И предстоящий приезд матери, который ещё утром казался ему спасительной соломинкой, единственным способом усмирить жену, теперь представлялся ему неминуемой катастрофой. Он с ужасом думал о том, что произойдёт, если Лера и правда выполнит свою угрозу и устроит «концерт» его матери. Галина Сергеевна такого не простит. Никогда.
Ближе к ночи, когда Лера, убрав со стола, демонстративно взяла книгу и устроилась с ногами на диване в гостиной, всем своим видом показывая, что спальня сегодня только в её распоряжении, Кирилл не выдержал.
— И долго ты собираешься дуться? — спросил он, стараясь придать голосу твёрдость, но получилось как-то жалобно. — Может, хватит уже этот цирк устраивать?
Лера медленно оторвала взгляд от книги, посмотрела на него долго, изучающе, словно на незнакомый предмет мебели.
— Я не дуюсь, Кирилл, — её голос был спокоен, но в этой спокойствии таилось что-то зловещее. — Я просто живу. Так, как считаю нужным. И тебе советую привыкать. А насчёт «цирка»… настоящее представление, боюсь, ещё впереди. Если, конечно, ты не отменишь гастроли своей главной актрисы.
Она снова уткнулась в книгу, давая понять, что разговор окончен. Кирилл почувствовал, как его захлёстывает волна бессильной злобы. Он хотел кричать, топать ногами, может быть, даже… Но он ничего не сделал. Только сжал кулаки до боли в костяшках и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Хотя нет, не хлопнув. Дверь он прикрыл почти бесшумно, словно боясь разбудить спящего зверя. А потом долго лежал на неудобном диване в кабинете, который служил ему и рабочим местом, и теперь, видимо, спальней, глядя в потолок и прокручивая в голове слова Леры: «Я вас как Тузик грелку тут порву…» И почему-то ему казалось, что она не шутит. Совсем не шутит.
Утро следующего дня началось не с привычного запаха кофе, который обычно варила Лера, а с настойчивого, почти требовательного звонка в дверь. Кирилл, не спавший почти всю ночь и терзаемый дурными предчувствиями, подскочил с неудобного дивана в кабинете, как ошпаренный. Он метнулся к двери, по пути чуть не споткнувшись о собственный портфель, так и валявшийся со вчерашнего дня в прихожей. На пороге, как и следовало ожидать, стояла Галина Сергеевна – его мать. Женщина внушительных габаритов, с высокой, накрахмаленной причёской, которая, казалось, добавляла ей ещё сантиметров десять роста, и поджатыми в ниточку губами, не предвещавшими ничего хорошего. В руках она держала объёмную сумку, из которой выглядывал край клетчатого пледа – неизменный атрибут её «инспекционных» визитов.
— Ну, здравствуй, сынок, — произнесла она голосом, который мог бы заморозить лаву. — Что у вас тут происходит? Ты мне вчера такого по телефону наговорил, что я всю ночь глаз не сомкнула. Где эта… супруга твоя? Спит ещё, небось, барыня?
Кирилл нервно сглотнул. Он бросил быстрый взгляд в сторону кухни, откуда не доносилось ни звука. Лера, очевидно, ещё не вышла. Или не собиралась выходить.
— Проходи, мам, — промямлил он, беря у неё сумку. — Да нет, не спит, наверное… Просто… она немного не в себе в последнее время.
Галина Сергеевна прошествовала в гостиную, как броненосец, разрезающий волны. Её цепкий взгляд тут же обежал комнату, отмечая каждую пылинку, каждую не на месте стоящую безделушку. Она брезгливо поморщилась, заметив на полу вчерашний рекламный буклет, который Кирилл так и не удосужился поднять.
— Не в себе? — переспросила она, поворачиваясь к сыну. Её брови поползли вверх, образуя на лбу грозные складки. — Это что ещё за новости? Она у тебя что, заболела? Головой, может? А то по твоим рассказам, она тут совсем от рук отбилась, деньги на ветер пускает, тебя ни во что не ставит. Я так и знала, что эта твоя женитьба добром не кончится. Слишком уж она тихой прикидывалась поначалу.
В этот момент из спальни вышла Лера. Она была одета в простой домашний костюм, волосы аккуратно собраны, на лице – ни тени вчерашней ярости. Только глаза смотрели холодно и отстранённо. Она спокойно кивнула свекрови.
— Здравствуйте, Галина Сергеевна.
— И тебе не хворать, — процедила та, не меняя позы и не скрывая своего враждебного настроя. — А я уж думала, ты решила отлежаться, пока мы тут с Кирюшей будем твои проблемы обсуждать. Ну, рассказывай, голубушка, что это ты тут удумала? Какие такие «вложения в себя», на которые уходят деньги, заработанные моим сыном?
Лера подошла к журнальному столику, взяла оттуда свою книгу, которую читала вчера вечером, и села в кресло, демонстративно устраиваясь поудобнее.
— Галина Сергеевна, я не думаю, что мои личные расходы – это тема для общего обсуждения, — спокойно ответила она, даже не удостоив свекровь взглядом. — Тем более, когда речь идёт о моих собственных деньгах. Кирилл, кажется, забыл вам упомянуть, что я тоже работаю.
— Работает она! — фыркнула Галина Сергеевна, поворачиваясь к сыну, как к главному свидетелю обвинения. — Кирюша, ты слышишь это? Она ещё и огрызается! Я к ней со всей душой, приехала помочь вам разобраться, семью сохранить, а она мне тут про «личные расходы»! Да какие у тебя могут быть «личные расходы», когда муж в дом всё тащит, а ты должна гнездо обустраивать, а не по сомнительным курсам шляться!
Кирилл почувствовал, как у него вспотели ладони. Он оказался между двух огней, и оба эти огня были настроены весьма агрессивно. Он хотел было что-то сказать в поддержку матери, но Лера его опередила.
— Галина Сергеевна, давайте сразу расставим все точки над «и», — она наконец подняла на свекровь глаза, и в них снова мелькнул тот самый стальной блеск, который так напугал Кирилла вчера. — Я не нуждаюсь в ваших советах по обустройству «гнезда» и сохранению семьи. Особенно такой, где меня пытаются «воспитывать» и «выбивать дурь». Я достаточно взрослый человек, чтобы самой решать, как мне жить и на что тратить свои деньги. И если вам что-то не нравится, это, простите, ваши проблемы.
Галина Сергеевна от такой откровенной дерзости даже на мгновение потеряла дар речи. Она смотрела на Леру во все глаза, её лицо медленно наливалось багровой краской. Кирилл видел, как у матери заходили желваки на скулах.
— Ты… ты что себе позволяешь, девчонка?! — наконец выдохнула она, задыхаясь от возмущения. — Да как ты смеешь так со мной разговаривать?! С матерью твоего мужа! Я ему жизнь посвятила, этому оболтусу, — она ткнула пальцем в сторону Кирилла, который от неожиданности вздрогнул, — а ты, соплячка, будешь мне тут указывать, что мне делать и что говорить?!
— Мам, ну успокойся, — попытался вмешаться Кирилл, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля. — Лера, ну ты тоже… Зачем так грубо?
— А как ещё разговаривать с людьми, которые приезжают в мой дом, чтобы «выбивать из меня строптивость»? — парировала Лера, не сводя с Галины Сергеевны холодного, испытующего взгляда. — Может, мне им чай с плюшками предложить и поблагодарить за заботу? Извините, Галина Сергеевна, но такой формат общения мне не подходит. Если вы приехали с миром – добро пожаловать. Если с войной – пеняйте на себя. Я вчера Кирилла предупреждала.
Галина Сергеевна перевела взгляд с Леры на сына и обратно. В её глазах читалось недоумение, смешанное с яростью. Она явно не ожидала такого отпора. Она привыкла, что её слово – закон, что все перед ней лебезят и боятся её гнева. А тут какая-то пигалица, которую она всегда считала бесхребетной мямлей, смеет ей указывать и угрожать.
— Значит, войной, да? — прошипела она, сужая глаза. — Ну что ж, деточка, ты сама этого захотела. Посмотрим, кто кого. Кирюша, ты будешь молча стоять и смотреть, как эта… эта особа оскорбляет твою мать?
Кирилл чувствовал себя полным недоумком. Он хотел было грозно нахмуриться и что-то рявкнуть Лере, но её спокойная, ледяная уверенность его парализовала. Он только беспомощно переводил взгляд с жены на мать, не зная, чью сторону принять и что вообще делать в этой абсурдной, кошмарной ситуации, которую он сам же и спровоцировал.
— А что я тут могу сказать, мамуль?..
— Что сказать?! — Галина Сергеевна вперила в сына взгляд, полный такого презрения, что Кирилл съёжился, словно от удара. — Да я сейчас сама этой выскочке язык укорочу! Ты думала, я буду терпеть твои выходки, хамка? Пригрели змею на груди! Мой сын тебя облагодетельствовал, в дом приличный привел, а ты ему чем платишь? Оскорблениями в адрес его матери? Да ты знаешь, кто я такая? Я жизнь на него положила, все соки из себя выжала, чтобы он человеком стал, а не таким… — она запнулась, ища нужное слово, но тут же нашлась, — …чтобы не был подкаблучником у такой вертихвостки, как ты!
Кирилл, подстегнутый материнским гневом и собственным унижением, которое жгло его со вчерашнего вечера, наконец обрёл голос. Он шагнул вперёд, вставая плечом к плечу с матерью, создавая единый фронт против Леры.
— Да, Лера! Мама абсолютно права! Ты совсем берега попутала! Раньше ты была другой – тихой, скромной. А сейчас что? Деньги на ветер, огрызаешься, старших не уважаешь! Ты что, забыла, как ты сюда пришла? Я тебе всё дал! Всё! А ты…
Лера медленно поднялась с кресла. На её лице не было ни страха, ни раскаяния. Только холодная, презрительная усмешка тронула уголки её губ. Она обвела взглядом эту парочку – разъярённую, багровую от натуги Галину Сергеевну и её сына, который наконец-то набрался смелости вякнуть что-то в её присутствии, но всё равно выглядел жалко и неубедительно.
— Всё дал? — протянула она, и в её голосе зазвучали нотки неподдельного изумления, смешанного с едким сарказмом. — Кирилл, дорогой, ты серьёзно? Это ты мне всё дал? А не я ли, когда ты после очередного своего «гениального» бизнес-проекта оставался без копейки, тянула нас обоих на своей скромной зарплате? Не я ли выслушивала твои бесконечные ночные стенания о том, какой ты непризнанный гений, и подтыкала тебе одеялко, пока ты хлюпал носом в подушку?
Кирилл отшатнулся, словно его ударили. Его лицо вытянулось, глаза испуганно забегали. Он не ожидал, что Лера вытащит на свет эти, давно забытые им, эпизоды его жизни.
— Ты… ты врёшь! — пискнул он, но голос его предательски дрогнул.
— Вру? — Лера сделала шаг к нему, и он невольно попятился, наткнувшись на опешившую Галину Сергеевну. — А вы, Галина Сергеевна, — она перевела свой ледяной взгляд на свекровь, — вы, которая «жизнь на него положили»? Может, напомнить вам, как вы «помогали» ему становиться человеком? Как вы каждый его шаг контролировали, каждую его девушку до меня гнобили, находя в них тысячи недостатков? Как вы до сих пор считаете его маленьким мальчиком, которому нужна мамочкина юбка, чтобы спрятаться от «злого мира»? Вы не человека из него растили, Галина Сергеевна, вы пестовали инфантильного эгоиста, который не способен нести ответственность ни за одно своё решение!
— Ах ты… Ах ты дрянь! Гадюка! — взвизгнула Галина Сергеевна, её лицо исказилось от ярости. Она попыталась было ринуться на Леру, но та стояла так непоколебимо, с такой холодной уверенностью во взгляде, что свекровь инстинктивно затормозила. — Да я тебя!.. Я тебя!..
— Что «вы меня»? — спокойно, почти лениво уточнила Лера, и эта её невозмутимость бесила ещё больше. — Пожалуетесь на меня Кириллу? Так он уже здесь, стоит, дрожит за вашей спиной. Попытаетесь меня ударить? Не советую. Я хоть и маленькая, и хрупкая, но самообороне меня жизнь научила получше, чем вашего сына – прятаться за мамину спину. Вы хотели «выбить из меня строптивость»? Ну что ж, попробуйте. Только учтите, я предупреждала: я вас тут обоих как Тузик грелку порву. И это не фигура речи.
Наступила тишина, густая, вязкая, наполненная такой концентрированной ненавистью, что, казалось, воздух можно было резать ножом. Галина Сергеевна тяжело дышала, её грудь вздымалась. Кирилл стоял бледный, как полотно, с выражением полнейшего ужаса и растерянности на лице. Он смотрел то на мать, то на жену, и понимал, что это конец. Полный и безоговорочный крах всего. Галина Сергеевна вдруг резко развернулась, схватила свою сумку, которую так и не выпустила из рук.
— Я… я в этом вертепе больше ни минуты не останусь! — прохрипела она, давясь словами. — Ты, Кирилл, — она ткнула в него пальцем, — ты сам виноват! Ты привёл в дом эту… эту тварь! Ты позволил ей так со мной разговаривать! Не сын ты мне больше! Слышишь? Не сын! А ты, — она бросила на Леру взгляд, полный такой злобы, что та, казалось, должна была испепелиться на месте, — ты ещё поплатишься за всё! Ты сгниёшь здесь в одиночестве, никому не нужная!
С этими словами она, не оглядываясь, вылетела из квартиры, чуть не снеся дверной косяк. Хлопка двери не последовало, но ощущение было такое, будто взорвалась бомба. Кирилл и Лера остались одни. Он медленно опустился на диван, обхватив голову руками. Он не плакал, нет. Он просто сидел, раздавленный, уничтоженный. Лера же стояла посреди комнаты, прямая, как струна, и смотрела на закрывшуюся за свекровью дверь. На её лице не было ни торжества, ни сожаления. Только холодная, опустошённая усталость.
— Ну вот, Кирилл, — тихо сказала она, не поворачиваясь к нему. — Концерт окончен. Можешь считать, что из меня «выбили» всё, что только можно. И всё, что нельзя.
Она развернулась и медленно пошла в спальню. Не оглядываясь. Между ними теперь была не просто стена. Между ними была выжженная пустыня, где уже никогда ничего не вырастет. И каждый из них остался в этой пустыне один на один со своей правдой и своей ненавистью. Окончательно и бесповоротно…
