Телефон завибрировал так, будто кто-то пытался пробить им дырку в столе. Я посмотрела на экран — «Мама». Четвертый пропущенный за полчаса.
Обычно она так не давит, если только не хочет обсудить, как я опять забыла поздравить двоюродную тетку с днем рождения.
Вчера мне наконец подтвердили: я еду в Калифорнию. Три месяца в штаб-квартире нашей IT-компании, чтобы запустить новый продукт. Шанс, о котором я мечтала три года, пока пилила код до полуночи и учила английский по видео в метро. Я даже не успела никому рассказать — хотела вечером собрать друзей, открыть бутылку вина.
Но, похоже, мама узнала первой.
— Аня, ты почему не берешь трубку? — голос у нее был такой, будто я уже трижды предала родину.
— Мам, я на работе. Что случилось?
— Нам надо поговорить. Срочно. Мы с отцом решили, что ты должна отказаться от этой своей Америки.
Я чуть не поперхнулась кофе. Отказаться? От того, ради чего я пахала, как проклятая? Это было так неожиданно, что я даже не сразу нашла, что сказать.
— Подожди, откуда вы вообще знаете? И почему отказаться?
— Лена рассказала. Сказала, ты вчера ей звонила, хвасталась. Аня, это эгоизм. У нас тут свои планы, а ты собралась бросить семью ради какой-то карьеры.
Лена — моя сестра. Ну конечно, я ей вчера в эйфории все выложила, а она, видимо, побежала делиться с родителями. Я сжала телефон так, что пальцы побелели.
— Мам, давай вечером поговорим, мне сейчас некогда.
— Нет, Аня, это не обсуждается. Но мы ждем тебя сегодня дома.
И бросила трубку. Я сидела, глядя на черный экран, и пыталась понять, что только что произошло. Семья против моей поездки? Это был не просто звонок — это был ультиматум.
***
К обеду я уже прокрутила в голове все возможные сценарии. Отказаться от поездки — значит похоронить три года работы, сотни ночей с ноутбуком и тот момент, когда мой тимлид сказал: «Ань, ты реально тащишь». Но если я поеду, то, судя по тону мамы, меня ждет семейный бойкот. А я их знаю: они умеют давить.
Я выросла в типичной подмосковной семье, где «стабильность» — это слово святое. Отец тридцать лет проработал инженером на заводе, мама — бухгалтером в местной поликлинике. Они всегда гордились мной: «Аня у нас умница, в институт поступила, в Москве работает». Но их гордость заканчивалась там, где начинались мои амбиции.
Когда я переехала в столицу, они ворчали: «Зачем тебе эта Москва, у нас тут тихо, спокойно». Когда я начала задерживаться на работе, мама звонила с лекциями: «Ты себя загоняешь, найди нормальную работу, поближе к дому». А теперь, когда я наконец-то выгрызла свой билет в будущее, они решили, что это уже слишком.
В обед я вышла на улицу, чтобы проветрить голову. Москва гудела: машины, люди, запах шаурмы из ларька на углу. Я набрала Лену.
— Лен, ты серьезно все маме растрепала?
— А что такого? — ее голос был легким, как будто она обсуждала погоду. — Я просто сказала, что ты в Америку собралась. А они сразу: «Как она может нас бросить?»
— Бросить? Лен, я еду работать, а не на ПМЖ!
— Ну, ты же знаешь маму. Она считает, что ты должна быть рядом. Тем более, они хотят, чтобы ты летом с Димкой помогла.
Димка — мой племянник, Ленкин сын. Пять лет, энергия как у ядерного реактора. Лена с мужем вечно заняты, и родители давно решили, что я — идеальная бесплатная нянька.
Летом они обычно сплавляли его со мной на дачу, а я сидела там с ним, вместо того чтобы кодить или хотя бы спать. И вот теперь это стало аргументом против моей поездки.
— Лен, я не обязана жертвовать всем ради Димки. У вас своя жизнь, у меня — своя.
— Ой, Ань, не начинай. Ты всегда такая независимая, а мы тут как будто не семья.
Она повесила трубку, а я осталась стоять с этим «не семья» в голове. Вечером я поехала к родителям. Надо было разобраться.
***
Дома пахло рассольником. Мама сидела за столом, отец листал газету, хотя я точно знала, что он ее не читает — просто ритуал. Я бросила сумку на диван и начала:
— Ну, рассказывайте, что за планы, из-за которых я должна все бросить?
Мама вздохнула так, будто я уже довела ее до инфаркта.
— Аня, мы с отцом старые, нам тяжело. Лена с Димой сама не справляется, а ты вечно где-то пропадаешь. Мы решили, что ты должна вернуться домой. Хватит этой Москвы, этих компьютеров. Найдешь работу тут, будешь рядом. А то уедешь в Америку, а мы тут что, одни останемся?
Отец отложил газету и добавил:
— Ты думаешь только о себе. Семья — это важнее всяких там заграниц.
Я смотрела на них и понимала, что они правда верят в это. Для них моя карьера — это какой-то каприз, эгоистичная блажь. А я-то думала, что они хотя бы немного мной гордятся.
— То есть вы хотите, чтобы я бросила все, ради чего я работала, и вернулась сюда варить борщ и сидеть с Димкой?
— А что в этом плохого? — мама вскинула брови. — У тебя что, своей семьи не будет? Детей не хочешь?
— Мам, мне 29. У меня еще есть время. А вот шанс поехать в Штаты — он сейчас или никогда.
Отец покачал головой:
— Ты всегда была упрямая. Но это уже не упрямство, это эгоизм.
Я ушла, хлопнув дверью. В машине я сидела минут десять, просто глядя в темноту. Они не понимают. И не поймут. Но почему-то внутри все равно ныло — как будто я правда их предаю.
***
Неделя прошла как в тумане. Я работала, готовилась к поездке, но каждый вечер телефон мигал новыми сообщениями от мамы: «Подумай о нас», «Ты нас совсем не любишь», «Лена плакала, говорит, ты ее бросила».
Лена, кстати, тоже подключилась: звонила, ныла, что я «слишком крутая для семьи». Я пыталась объяснить, что это не про них, а про меня — про то, кем я хочу быть. Но они слышали только себя.
В пятницу я сидела в офисе допоздна. Команда уже разошлась, а я смотрела на письмо с билетами. Вылет через две недели. И тут я поняла: если я останусь, это будет не просто отказ от поездки. Это будет отказ от себя. От той Ани, которая в 18 лет уехала в Москву с одним рюкзаком, которая училась кодить с нуля, которая мечтала однажды увидеть Кремниевую долину не только на экране.
Я набрала маму.
— Мам, я еду. Это мое решение. Я вас люблю, но я не могу жить вашей жизнью.
— Аня, ты нас убиваешь, — голос у нее дрогнул.
— Нет, мам. Я просто живу.
Она молчала секунд десять, а потом сказала:
— Ну и живи тогда. Без нас.
Трубка замолчала. Я сидела, глядя на экран, и чувствовала, как внутри что-то рвется. Но вместе с этим — будто дышать стало легче.
***
Следующие две недели я собирала чемодан, заканчивала дела на работе и пыталась не думать о том, что дома теперь тишина. Лена написала пару раз — что-то про то, как я «выбрала деньги вместо семьи», но я не отвечала. Родители не звонили.
Я знала, что они ждут, пока я передумаю, приползу обратно с извинениями. Но я не поползла.
В аэропорту, перед регистрацией, я вдруг поймала себя на том, что улыбаюсь. Впервые за месяц. Вокруг гудели люди, тарахтели чемоданы, а я стояла с билетом в руке и думала: «Это мое». Не чье-то там «должна», не «семья важнее», а мое.
В самолете я открыла ноутбук и начала наброски для проекта. Стюардесса принесла кофе, под нами проплывали облака, и я поняла, что это не конец, а начало. Семья, может, и оттает со временем — они же не железные. А может, и нет. Но я больше не собираюсь доказывать, что имею право быть собой.
В Калифорнии меня ждал новый офис, новая команда и, черт возьми, новая жизнь. И я была к ней готова.
