Он входил в кадр — и фильм будто вспоминал, что в нём есть жизнь. Не глянец, не правильная интонация, не тщательно выверенный крупный план, а настоящая человеческая правда — кривоватая, с запахом табака, с морщинками под глазами, с усталой усмешкой. Лев Перфилов всегда появлялся ненадолго, но после него экран уже не был тем же. Он был как соль в супе — без него всё пресно.
Сегодня его имя не мелькает в заголовках, хотя в советском кино Перфилов был повсюду. Один из тех актёров, кого зритель узнаёт раньше, чем вспомнит фамилию. Шёл по улице — и прохожие оборачивались: «О, это же тот самый!» Он мог быть уголовником, милиционером, пьяницей, фашистом, — кем угодно. 160 ролей, и почти каждая — не просто лицо в массовке, а характер, живущий своей логикой и болью.
Парадокс в том, что Перфилов стал знаменит именно благодаря мерзавцам. После «Таврии» критики наперебой писали, что он родился, чтобы играть злодеев. И он не возражал. Более того, наслаждался этим:
«Мне повезло, что я играю воров, алкоголиков и проходимцев. Я могу делать на экране всё, что хочу. Разве может Штирлиц выругаться? Нет. А мой герой может».
Его злодеи были слишком живыми, чтобы их ненавидеть. В каждом была странная смесь обречённости и дерзости, будто он сам понимал — перед ним не злодей, а человек, которого жизнь ободрала до костей.
Родом он был из Коломны — города купеческого, нарядного, но жил не в историческом центре, а на рабочей окраине, где будущее измерялось не мечтами, а очередью в ларёк. Маленький Лёва рос дворовым хулиганом, знал, как драка пахнет пылью, и каково это — спасаться от взрослых после очередной проделки.
Брат рассказывал, что первые актёрские навыки он получил, отвлекая внимание торговцев на рынке: изображал потерявшегося ребёнка, размазывал по лицу грязь, плакал навзрыд, пока старшие товарищи чистили чужие карманы. Театр начинался не с вешалки, а с рынка.
Родители испугались — отдали в Суворовское училище. Казалось, дисциплина сделает из него человека. Не сделала. Зато дала сцену: там он впервые вышел на сцену самодеятельности и понял, что жить без публики не может.
Вернувшись домой, стал «Лёвчиком-артистом» — пел, играл, руководил кружками и ухаживал за девушками. В четырнадцать — первая любовь, татуировка «Валя» на запястье и уверенность, что теперь всё всерьёз.
После школы — Щепкинское училище. Поступил с первого раза. Любимец педагогов, талантливый, наглый, обаятельный. Женился на сокурснице Елене — красавице с волевыми скулами. Родились близняшки. Всё шло, как в кино про молодость и надежду. Но в жизни сценарий всегда другой: жена изменила, и Перфилов, собрав чемодан, уехал в Киев — просто вычеркнул всё и всех.
В Киеве он стал актёром киностудии имени Довженко и попал в руки Наумова и Алова — гениальных режиссёров, которые почувствовали в нём особую энергию. После роли в «Павле Корчагине» двери открылись. Он снимался без пауз: бандиты, пьяницы, фашисты, проходимцы — будто весь теневой мир советского кино вышел через него на экран. Он умел показать грязь без фальши, не превращая её в фарс.
Но чем больше снимался, тем сильнее гремела пустота внутри. Развод, одиночество, тоска по детям. Он начал пить — не ради веселья, а чтобы забыть, как звенит тишина, когда вечером не ждут. Его спасала работа, но и она требовала той самой правды, которую он выжимал из себя до последней капли.
Однажды ему повстречалась Валентина — ассистент режиссёра, женщина яркая и весёлая, с привычкой «заливать грусть». Они поженились, родили троих сыновей. Последний оказался не от него. Перфилов знал — и всё равно дал ребёнку свою фамилию. «Пусть растёт, — говорил, — какая разница, чья кровь, если я его люблю».
Но семья рухнула. Валентина пила, он спасался на съёмках. Потом — психиатрическая больница, реабилитация, попытка выжить без алкоголя. Он вылез, но остался с пустыми руками: без любви, без семьи, без иллюзий. И вдруг — новая встреча, почти случайная.
Последний свет
Он был сломленным мужчиной, когда судьба решила дать ему передышку. Ему было уже за пятьдесят, когда он однажды зашёл в почтовое отделение позвонить матери — и остался там навсегда. Вернее, встретил ту, ради кого вдруг захотел снова жить.
Вера работала за стойкой, обычная девушка — молодая, растерянная, с открытым лицом. Она узнала в посетителе знаменитого актёра, того самого, чьё лицо мелькало в каждом втором фильме. Растерялась, перепутала бланки, а он — вместо раздражения — улыбнулся. Не той театральной, натянутой улыбкой, а человеческой, тихой. Через пару дней вернулся, будто случайно, и протянул ей телеграмму. «Прочтите вечером», — сказал.
В конверте — не телеграмма, исповедь. Несколько страниц боли: предательство, вина, усталость. Слова, которыми обычно не делятся с чужими. Но, видимо, чужих у него уже не было. «Он писал, как будто знал, что я пойму», — вспоминала потом Вера.
Когда он пришёл снова, пригласил на ужин. Не в ресторан, а домой: «Там шумно, а я хочу поговорить по-настоящему». Вера пришла с сыном, и вечер прошёл будто они знакомы сто лет. Он резал хлеб, ставил чайник, рассказывал истории со съёмок. Утром позвонил: «Переезжай ко мне. Ничего не обещаю, кроме одного — никогда не обижу». И она переехала. Без колебаний.
Так началась их жизнь — не блестящая, не громкая, но настоящая. Он возил её с собой на съёмки, носил чемоданы, шутил, как мальчишка. Когда она однажды сказала, что любит торт «Птичье молоко», он через несколько часов вернулся из Москвы с коробкой, хотя ехать пришлось самолётом. «Хочешь — сделаю невозможное», — смеялся он.
Они прожили шестнадцать лет. Шестнадцать спокойных, светлых, человеческих лет, в которых он, наконец, перестал играть. Их не принимали — ни его друзья, ни её родня. Но им было всё равно. Они выглядели странной парой: он — прославленный актёр, пожилой, с усталым лицом; она — молодая, простая, без поз. Но именно она вытащила его из бездны.
Потом настали девяностые. Киностудия имени Довженко, где он отдал жизнь, начала рушиться. Вчерашние мастера искусства таскали сумки на рынок. Перфилов не жаловался — работал, где мог. Озвучивал мультфильмы, снимался в рекламе, вел телепередачу о судьбах старых артистов. Говорил прямо, без прикрас, и этим раздражал власти. Передачу закрыли — «слишком русская». Он усмехнулся: «Значит, всё правильно говорил».
Собираться в Москву было поздно. Возраст, болезни, да и родина теперь — не совсем родина. На улицах кричали «Геть!» тому, кто почти сорок лет снимался на местной киностудии. Он не сердился, просто уставал. В жизни Перфилова было достаточно боли, чтобы не ненавидеть.
К этому времени он уже знал, что смертельно болен. Долгие годы съёмок, нервы, самолечение, сигареты, вечные перелёты. Сначала кашель, потом кровь. Врачи ошиблись с диагнозом, отрезали половину желудка, думали — рак. Оказалась язва. А сил не осталось.
Вера дежурила у его кровати сутками. Ставила капельницы, гладила по руке, держала, когда начинались боли. Они сидели обнявшись, раскачиваясь, будто пытаясь убаюкать боль. И всё это — без публики, без свидетелей, без пафоса. Просто человек и женщина, любящие друг друга тихо и насмерть.
«Когда меня не станет, не оставайся одна. У тебя есть дар любить — его нельзя хранить в себе», — сказал он ей однажды.
Она рассердилась, а он улыбнулся: «Я уже всё понимаю».
Он снимался до конца — буквально. Последний раз Вера отвозила его на озвучку прямо из больницы. Голос был слабый, но живой. Тот самый, хрипловатый, узнаваемый.
24 января 2000 года он попросил её купить сладкого. Любимые конфеты, те самые, из детства. Она ушла в магазин, а когда вернулась — его уже не было. Он умер так же, как жил: спокойно, без лишних слов, не доставив никому хлопот.
Сейчас его вспоминают редко. Но включи «Место встречи изменить нельзя» — и вот он, Гриша Ушивин, фотограф-криминалист, весельчак «6 на 9».
«Я и на задание хожу без оружия. Меня бандиты боятся. У меня удар правой — девяносто пять килограммов».
И зритель снова улыбается.
Потому что Перфилов был из тех, кто даже в эпизоде умел прожить жизнь целиком. Без фальши. Без грима. Без жалоб.
Он не был героем обложек и не мечтал о памятнике. Просто работал, любил, ошибался и держался до конца.
В каждом его персонаже — щепотка его собственной судьбы: горькой, настоящей, человечной.
Время прошло, фильмы устарели, но в каждом кадре, где появляется Перфилов, всё ещё пульсирует живая правда. Правда о человеке, который не боялся быть собой.
