Тарелка с дымящимся куриным бульоном опрокинулась мне на голову.
Горячая, жирная жидкость обожгла кожу головы, потекла по лицу, за шиворот старого халата. Ожог начал почти мгновенно пульсировать под волосами.
— Ой, мама, — протянула Светлана, моя невестка, с преувеличенным сочувствием. — Руки-крюки у меня.
Она засмеялась. Тихий, короткий смешок в кулак.
— Ну, ничего страшного. «Ешь с пола, старая», как говорится. Тебе не привыкать к экономии.
Она произнесла это не громко, почти ласково, но каждое слово впилось в меня.
Я стояла посреди своей кухни. Кухни, где я вырастила сына, Андрея. А теперь здесь хозяйничала она.
В воздухе смешались запахи — домашний бульон с укропом и резкий, душащий аромат духов Светланы, который, казалось, пропитал уже и стены, и деревянные лопатки.
— Что ты стоишь? — брезгливо сморщила она нос. — Иди, умойся. Вонь от тебя, как от столовой. И пол запачкала.
Я молча взяла со стола тряпку и начала вытирать капли с пола. Не с себя. Сначала с пола.
— Я же сказала — иди! — ее голос стал выше. — Андрей скоро придет, а ты тут… в таком виде.
Я подняла на нее глаза. Просто посмотрела.
Светлана была красивой. Яркой, острой, как осколок стекла. Мой Андрей в ней души не чаял. Он не видел ничего, кроме этой красоты.
— Ты оглохла, Зинаида Ефимовна?
— Я слышу тебя, Света.
Я выпрямилась. Ожог на голове пульсировал.
— Просто думаю, что пол важнее. Он новый, ламинат. Ты же сама выбирала. Вздуется.
Светлана фыркнула, но промолчала.
В дверях появился Андрей. Уставший после работы, он ослабил узел галстука.
— Чем это пахнет? Мам?
Он увидел меня. Мои волосы, слипшиеся от бульона. Мое лицо. Лужица на полу.
— Мама, что случилось?!
Светлана тут же подскочила к нему, обвивая его шею руками.
— Андрюша, котик, я так испугалась! Мама задремала, наверное, взяла суп… и прямо на себя вылила! Я еле успела тарелку подхватить!
Она смотрела на мужа с таким искренним ужасом в глазах. Актриса.
Андрей перевел взгляд на меня. В нем была усталость и мольба. «Пожалуйста, мам, не начинай». Он не сказал этого. Но он этого хотел.
— Мам? Это правда? Ты в порядке? Сильно обожглась? Аккуратнее надо, ну что ж ты…
Я посмотрела на сына. На его уставшее, обеспокоенное лицо. На руку Светланы на его плече.
— Правда, — тихо сказала я. — Задремала. Не волнуйся, сынок. Все хорошо.
Он не должен был выбирать. Это было моим правилом. Моей мантрой.
Я ушла в свою комнату, смывать с себя куриный жир и унижение.
Вечером, когда они улеглись спать, я достала свой старенький смартфон.
Я открыла не папку, а приложение. Приложение от той самой «кошки-няни» — маленькой камеры, которую я приклеила в углу кухни, над шкафом. Якобы, чтобы за кошкой следить, когда на дачу уеду.
Камера была старой, но исправно писала звук и видео. Все записи сохранялись в облако, в папку, которую я насмешливо назвала «Рецепты».
Я нашла нужный файл.
Вот Светлана входит на кухню. Вот я ставлю тарелку.
Вот ее рука «случайно» опрокидывает суп мне на голову.
И вот ее смех. И ее слова, четкие и ясные.
Я сохранила файл под сегодняшней датой. Это было уже тридцать четвертое видео в папке «Рецепты».
На следующее утро я проснулась от едкого запаха.
Не духи. Что-то химическое, резкое, бьющее в нос. Он не пах чистотой. Он пах химическим обманом, дешевой попыткой замаскировать жизнь.
Я вышла на кухню.
Светлана, в шелковом халате, который едва прикрывал ее тело, держала в руке фиолетовый баллончик с автоматическим распылителем.
Она методично «пшикала» им по углам. На занавески. На полотенца.
— О, Зинаида Ефимовна, проснулись! — она ослепительно улыбнулась. — А я тут порядок навожу.
Над кухонным столом теперь висел этот новый прибор. Маленький белый гробик, который каждые десять минут должен был извергать порцию «Горной Лаванды».
— Света, что это?
— Освежитель, мамо. Автоматический. А то у нас, знаете ли, вчерашним супом пахнет. Да и вообще… запахи.
Она посмотрела на меня с ног до головы.
— Не у всех же есть деньги на хороший парфюм. А этот — бюджетненько, и вроде как чистотой пахнет.
Запах «Горной Лаванды» смешался с остатками ее духов. Получилась тошнотворная, удушливая смесь.
— Света, у меня аллергия на такие резкие запахи, — сказала я тихо, но твердо. — Я прошу тебя это убрать.
Я пыталась говорить спокойно. Рационально.
— Аллергия? — она удивленно вскинула идеальную бровь. — На чистоту? Мамо, не выдумывайте. Это же для вашего блага. Чтобы дышать было приятнее.
— Я выключу его.
Я шагнула к столу, чтобы дотянуться до прибора.
Рука Светланы перехватила мою в воздухе. Не сильно, но ее пальцы были как стальные.
— Я бы не советовала. Он дорогой. Андрюша расстроится, если вы его сломаете.
Ее улыбка исчезла. На секунду я увидела ее настоящее лицо — холодное, злое, презрительное.
— Вы же не хотите расстраивать Андрюшу?
Она отпустила мою руку.
Весь день я дышала этой «Горной Лавандой».
К обеду у меня начала болеть голова. Тупая, ноющая боль в висках.
Я решила приготовить ужин. Что-то простое, домашнее. Картофельное пюре и котлеты. Запах жареного лука и мяса всегда успокаивал меня, заземлял.
Это был мой запах. Запах дома.
Я открыла форточку, чтобы немного проветрить, и начала готовить.
Светлана вошла на кухню, когда я лепила котлеты.
Она демонстративно зажала нос пальцами.
— Фу! Зинаида Ефимовна, что за газовая атака? Вы решили весь дом закоптить?
Она, не говоря ни слова, подошла и настежь распахнула окно.
Февральский морозный воздух ворвался в кухню. Ледяной, мертвый воздух февраля, он ударил по моим рукам, лепившим котлеты, смёл уютный пар от кастрюли с картошкой.
— Света, простудишься! — крикнула я, бросившись к плите. — И еда остынет!
— Да пусть остынет! — зло бросила она. — Невозможно дышать этим… этим чадом! Мы с Андреем что, в заводской столовой живем?
Она схватила свой фиолетовый баллончик и яростно начала распылять его прямо над моей плитой. Прямо в сковородку.
— Вот так! Перебьем эту вонь!
Химический запах лаванды ударил мне в нос, смешавшись с ароматом лука.
Я закашлялась.
— Перестань! — крикнула я. — Ты испортишь еду!
— Эту еду уже ничем не испортишь, — прошипела она. — Это вчерашний день, мамо. Как и вы.
В этот момент вернулся Андрей.
Он вошел в ледяную кухню, пахнущую лавандой и жареным.
— Что у вас тут происходит? Мама, почему окно открыто?
Светлана тут же бросилась к нему, уткнулась носом в пальто.
— Андрюша, я не могу! — ее голос задрожал. — Я просто хотела проветрить, а мама… она так кричала на меня! Сказала, что я тут никто, что это ее кухня…
Она подняла на него заплаканные глаза.
— Она сказала, что раз я не умею готовить твою любимую… эту… еду, то я плохая жена.
Я застыла с лопаткой в руке.
Я смотрела, как мой сын гладит ее по волосам.
— Светик, ну что ты, милая… Успокойся…
Он посмотрел на меня. Не со злостью. С укором. И с такой бездонной усталостью.
— Мам. Ну зачем ты так? Света же старается. Для нас.
— Но я…
— Мам, пожалуйста. Давай не будем. Я так устал на работе.
Он обнял Светлану.
— Пойдем, котик, в комнату. Закажем пиццу. А то тут… правда… дышать нечем.
Они ушли.
Они закрыли дверь в свою комнату.
Я осталась одна на ледяной кухне. С остывшим пюре. С котлетами, от которых пахло химической лавандой.
Я молча подошла к смартфону и открыла приложение камеры.
Проверила запись.
Все было видно. Открытое окно. Фиолетовый баллончик. Лицо Светланы, искаженное злобой, когда она шипела про «вчерашний день».
И ее мгновенное преображение в жертву, как только вошел Андрей.
Я сохранила файл. «Рецепты. Видео 35».
Головная боль разрывала виски. Но я знала, что должна терпеть.
Ради Андрея. И ради того дня, когда папка «Рецепты» станет моим главным блюдом.
Два дня я почти не выходила из комнаты.
Головная боль от «лаванды» перешла в тупую мигрень. Я сказала Андрею, что «давление скачет», и попросила меня не трогать.
Он был даже рад. Меньше поводов для конфликтов.
Я слышала, как Света хозяйничает на кухне. Она громко разговаривала по телефону, смеялась. Она победила. Она выжила меня с моей территории.
На третий день я почувствовала себя лучше. Непривычная тишина в квартире показалась мне подозрительной.
Я взяла телефон и включила приложение камеры. Просто проверить.
Камера работала.
Светлана была на кухне. Одна. Она не готовила.
Она стояла у стены, где висели фотографии и рисунки.
Маленькие, выцветшие листочки. Первый «портрет» Андрея, который он нарисовал в пять лет. Наш дом — кривой, с оранжевым дымом из трубы. Его ладошка, обведенная фиолетовым карандашом.
Я хранила их тридцать пять лет.
А вот самый дорогой — наш портрет. Я, покойный муж и Андрюша с тремя палочками волос. Он нарисовал нам три короны. Мы были его «королевской семьей».
Светлана смотрела на них с тем же выражением, с каким смотрела на мои котлеты.
С брезгливостью.
Потом она сняла со стены самый большой рисунок. Тот, где мы были «королевской семьей».
Она поднесла его к лицу.
А потом методично, с наслаждением, начала рвать.
Она рвала его на мелкие, мелкие кусочки.
Потом второй. Третий. Ладошку.
Она не просто рвала бумагу. Она аннулировала мою жизнь. Стирала тот факт, что я была здесь до нее.
Она сгребла всю эту бумажную труху со стола и высыпала в мусорное ведро.
— Пылесборники, — сказала она вслух. — Хлам.
Я смотрела на экран телефона.
В моей голове было абсолютно пусто. Не было ни боли, ни злости, ни обиды. Будто кто-то нажал выключатель.
Головная боль, мучившая меня два дня, исчезла. Мгновенно.
Запах «лаванды», который, казалось, въелся в мозг, тоже пропал.
Я видела только ее руки, рвущие мое прошлое. Мою жизнь.
Она стирала меня.
Это была не злость. Это была ясность.
Я сохранила запись. «Рецепты. Видео 36. Финал».
Я встала с кровати.
Привела себя в порядок. Надела не халат, а приличное платье.
Я вышла на кухню.
Светлана как раз протирала «освободившееся» место на стене.
— О, мамо. Вы воскресли? — она улыбнулась. — А я тут как раз уборкой занялась. Решила вас от старого хлама избавить.
Она кивнула на мусорное ведро.
Я подошла и заглянула.
Обрывки моей жизни.
— Спасибо, Света, — сказала я очень тихо.
Она насторожилась. Мой тон ее напугал.
— В смысле?
— Ты мне очень помогла. Ты только что приняла за меня решение, которое я не могла принять много лет.
Я достала свой телефон.
— Зинаида Ефимовна, вы о чем? Что вы делаете?
— Готовлюсь, — я улыбнулась ей. Так же, как она улыбалась мне. — К ужину.
Я набрала номер.
Светлана смотрела на меня, не понимая.
— Нина Петровна? Здравствуйте. Это Зинаида Ефимовна.
Светлана побледнела. Нина Петровна была ее матерью.
— Ниночка, я вас с Игорем Степановичем очень жду сегодня в гости. На ужин.
Я посмотрела прямо в глаза невестке.
— Да-да, сегодня. Обязательно. У нас такой повод… Светланочка наша такой сюрприз нам устроила! Я хочу ее поблагодарить. При всех.
Светлана сделала шаг ко мне, пытаясь выхватить телефон.
— Что вы несете?
Я увернулась.
— Ждем вас к семи. Не опаздывайте. Будет очень интересно.
Я положила трубку.
— Вы… вы что задумали, старая? — прошипела она, настоящая, без маски.
— Ужин, Светочка. Семейный ужин, — я похлопала ее по плечу. — Иди, приводи себя в порядок. Твои родители придут. И Андрюше позвони, скажи, чтобы не задерживался.
Я посмотрела на пустую стену.
— Сегодня у нас в меню — правда. Блюдо, которое подают холодным.
Я пошла в свою комнату.
Мне нужно было подключить телефон к телевизору в гостиной. И выбрать самые яркие «рецепты» из моей папки.
К семи часам все были в сборе.
Нина Петровна, мать Светы, женщина громкая и цветущая, влетела в квартиру с коробкой пирожных.
— Зиночка Ефимовна, дорогая! Что за повод? Ты вся светишься!
Ее муж, Игорь Степанович, молчаливый, крепкий мужчина, вошел следом и вежливо кивнул.
Светлана была бледной. Она суетилась, наливала воду, поправляла диванные подушки. Ее улыбка была натянута до предела.
Андрей пришел последним, усталый и немного раздраженный.
— Мам, что за срочность? Светик сказала, у тебя сюрприз?
— Да, Андрюша, — сказала я, выходя из своей комнаты с пультом в руке. — Сюрприз. Для всех нас.
Я не накрывала на стол. Я пригласила всех в гостиную.
— Зинаида Ефимовна, а где ужин? — нервно хихикнула Светлана. — Родители голодные.
— Ужин — это главное блюдо, Светочка. А мы начнем с закусок.
Я села в свое старое кресло. Напротив большого телевизора.
— Знаете, Нина Петровна, — обратилась я к свахе, — ваша дочь очень талантливый человек. Просто невероятно талантливый.
— Ой, да, она у нас такая! — обрадовалась Нина.
— Она гениальная актриса. Я хочу показать вам ее… дебют.
Светлана замерла.
— Мамо, что вы… что вы делаете? Выключите!
— Что, Света? Я еще даже не включила.
Я нажала кнопку.
Экран телевизора ожил. На нем появилась наша кухня.
И я. И Светлана с тарелкой супа.
— Ой, мамо, — протянула Светлана на экране с преувеличенным сочувствием. — Руки-крюки у меня.
А потом ее смех. И ее слова, громкие в звенящей гостиной:
— «Ешь с пола, старая»…
Нина Петровна перестала улыбаться. Она медленно повернула голову к дочери. «Светонька…» — прошептала она, но в голосе не было защиты, только ужас.
Игорь Степанович, до этого молчавший, резко выпрямился. Его руки, лежавшие на коленях, сжались.
Андрей… Андрей не дышал.
— Это… это монтаж, — пролепетала Светлана. — Она… она меня ненавидит! Это подделка!
— Монтаж? — спросила я. — Хорошо. Давай посмотрим следующий «фильм».
Я включила «Рецепт 35».
Вот ледяная кухня. Вот Светлана, шипящая: «Это вчерашний день, мамо. Как и вы».
А вот входит Андрей.
И вот заплаканная Света: «Андрюша, она так кричала на меня! Сказала, что я плохая жена!»
Андрей на диване закрыл лицо руками. Он смотрел сквозь пальцы на себя самого, утешающего лгунью.
— Света? — прошептала Нина Петровна. — Доченька… что это?
— Мама, она меня довела! — взвизгнула Светлана. — Вы не понимаете! Она ведьма!
— Я ведьма, — согласилась я. — И у меня есть финальный «рецепт». Мой любимый.
Я включила «Видео 36. Финал».
Вот кухня. Вот рука Светланы, срывающая со стены рисунок.
Вот она рвет его. Методично. С наслаждением. «Королевскую семью».
Вот она вытирает стену.
Андрей вскочил.
Он подошел к телевизору вплотную, словно не веря. Он смотрел, как его детство, его ладошка, его «портрет» летят в мусорное ведро.
— Мои… рисунки? — его голос был едва слышен.
Он обернулся.
Он посмотрел не на Светлану. Он посмотрел на меня.
В его глазах стояли слезы.
— Мам… — прошептал он. — Мама… почему ты… почему ты молчала? Почему ты сказала, что сама…
— Я не хотела, чтобы ты выбирал, — сказала я твердо, глядя ему в глаза. — Я думала, ты должен быть счастлив. Я думала, моя боль — это моя плата за твое счастье.
Я встала.
— Но я ошиблась. Счастье, построенное на такой лжи, — это не счастье. А унижение одного — это не фундамент для семьи.
Игорь Степанович поднялся. Не быстро. Он посмотрел на дочь.
— Светлана. Встала. Мы уходим.
— Но, папа…
— Я сказал, домой. — его голос не предвещал ничего хорошего.
Нина Петровна подошла ко мне.
— Зинаида Ефимовна… Простите нас. Если сможете.
Они ушли. Светлана, рыдая, поплелась за ними.
Андрей остался стоять посреди комнаты.
Он не ушел за ней.
Он подошел ко мне и просто опустился на колени. Положил голову мне на колени, как делал в детстве.
— Прости меня, мам. Прости…
Андрей не развелся со Светланой.
Ее отец «лечил» ее долго. Говорят, он просто запер ее на даче на месяц, без телефона, и разговаривал. Он поставил ей ультиматум. Его репутация, его «крепкое» имя, было для него дороже капризов дочери.
Она вернулась через месяц.
Тихая. Бледная. С потухшими глазами.
Она вошла в квартиру и первым делом подошла ко мне.
— Зинаида Ефимовна. — она не смотрела на меня. — Я… Я прошу прощения. За все.
Я промолчала.
На следующее утро я проснулась не от «лаванды». Я проснулась от запаха свежего кофе.
Светлана стояла у плиты.
— Я приготовила завтрак, — тихо сказала она. — Вам с сахаром?
Я села за стол.
Это не было раскаянием. Это был страх. Страх, что «папка с рецептами» может пополниться.
Андрей тоже изменился. Он больше не бежал с работы в свою комнату.
Он садился со мной на кухне. Мы пили чай. Он рассказывал про работу. Он спрашивал про мое давление.
Он слушал меня.
Он стал внимательнее к мелочам. Он сам начал покупать мой кефир и «забывал» купить любимый йогурт Светланы. Маленькие, тихие выборы, которые он делал каждый день. Он перестал быть слепым.
Светлана живет с нами. Она идеальная невестка. Она «ангелочек».
Она убирает, готовит, первая предлагает мне помощь.
Иногда, когда она думает, что я не вижу, я ловлю ее взгляд.
В нем нет раскаяния. В нем злоба и бессилие.
Но она знает, что в углу кухни, над шкафом, все еще висит маленькая черная точка. Моя «кошка-няня».
Она знает, что любой ее шаг может стать новым «рецептом».
Я не простила ее. И она это знает. Мы просто заключили перемирие.
И в этом перемирии, купленном такой ценой, я наконец-то смогла дышать в своем доме.
Прошел год.
Год в нашем тихом, стерильном перемирии.
Автоматический освежитель «Горная Лаванда» давно исчез. Теперь на кухне пахло либо кофе, который Света варила мне по утрам, либо нейтральным чистящим средством.
Никаких резких запахов. Никаких духов.
Светлана научилась быть незаметной. Она не просто стала «ангелочком», она превратилась в тень.
Она похудела, ее острая, яркая красота потускнела. Она перестала громко смеяться и разговаривать по телефону на кухне.
Она делала все. Убирала, готовила, стирала. Она предугадывала мои желания: приносила мне плед, не дожидаясь, пока я скажу, что замерзла; покупала мой любимый кефир без напоминаний.
Идеальная невестка. Идеальная сиделка. Идеальная дрессированная тигрица.
Ее родители, Нина Петровна и Игорь Степанович, больше не приходили к нам в гости. Никогда.
Думаю, они встречались с Андреем и Светой на нейтральной территории. В кафе. В парке. Где угодно, только не в этой квартире.
Андрей… Он был самым большим изменением.
Он не просто слушал меня. Он начал меня видеть.
Он настоял, чтобы мы все вместе ужинали. Каждый вечер. За тем самым кухонным столом.
Эти ужины были пыткой для Светланы и странным утешением для меня.
— Мам, как твое давление сегодня? — спрашивал Андрей.
— Нормально, сынок, — отвечала я.
— Светик, пюре сегодня отличное, — говорил он жене.
— Спасибо, — тихо отвечала Светлана, не поднимая глаз.
Он пытался. Он изо всех сил пытался склеить то, что было не просто разбито, а разорвано в клочья.
Я знала, что он любит ее. Но я также знала, что он больше никогда не сможет ей верить.
Тот вечер с телевизором сломал не только ее. Он сломал и его. Его веру в идеальную жену, в идеальную семью.
Однажды я застала Светлану на кухне поздно вечером. Она стояла на табуретке и протирала пыль на верхних шкафчиках.
Как раз там, где висела камера.
Она не знала, что я стою в дверях.
Она остановилась. Ее рука с тряпкой замерла в сантиметре от маленького черного «глазка».
Она смотрела на него. Долго.
В ее глазах не было страха. Там была такая концентрированная, ледяная ненависть, что у меня по спине пробежал холодок.
Она ненавидела не меня. Она ненавидела его. Этот объектив.
Потом она медленно, очень аккуратно, протерла его. Смахнула пылинку.
И так же медленно слезла с табуретки.
Она знала, что я там.
— Зинаида Ефимовна, — сказала она, не оборачиваясь. — Я завтра хочу шторы в вашей комнате постирать. Вы не против?
— Не против, Светочка, — ответила я.
Она не пыталась избавиться от камеры. Она ухаживала за ней.
Она поняла правила игры. Камера была не моим оружием. Она была ее поводком.
Вечером я открыла папку «Рецепты» на своем телефоне.
Там все еще было 36 видео. Я не добавила ни одного нового.
Не было нужды.
Я пролистала их. «Суп». «Лаванда». «Рисунки».
Я посмотрела на свои руки. Они больше не дрожали.
Я не стала свободной, как пишут в глупых романах. Я не пошла на танцы и не начала новую жизнь.
Я осталась в своей квартире. Со своим сыном. И с его женой.
Я не простила. Бог простит, если сочтет нужным.
Я просто навела порядок. В своем доме. В своей жизни.
И в этом холодном, выверенном порядке, где каждый знал свое место и свою цену, я наконец-то обрела то, что было дороже прощения.
Покой. Холодный, как февральское окно. Но мой.
