— Миша, соберись! Не мямли! «У лукоморья дуб зелёный; златая цепь на дубе том…» Ну! Что дальше? Опять забыл? — голос Тамары Ивановны, резкий и лишённый всякой теплоты, сверлил пятилетнего мальчика, который сидел на ковре и с явной тоской смотрел на свой разбросанный конструктор.
Вероника, устроившаяся на диване с книгой, которую она уже десять минут не читала, чувствовала, как напрягаются мышцы на её спине. Воскресенье. День, который должен был быть днём отдыха, снова превратился в пытку под названием «визит свекрови». Тамара Ивановна, вместо того чтобы просто поиграть с внуком или спросить, как у него дела, каждый раз устраивала ему импровизированный экзамен. Экзамен, который Миша, по её мнению, неизменно проваливал.
— Я не хочу, — тихо пробормотал мальчик, ковыряя пальцем ворс ковра и старательно избегая смотреть на бабушку.
— Что значит «не хочу»? Это классика! Все дети в твоём возрасте уже целые поэмы наизусть рассказывают, а ты двух строк связать не можешь! — чеканила Тамара Ивановна. Её палец, увенчанный крупным перстнем с тусклым камнем, настойчиво тыкал в раскрытую книгу с пушкинскими сказками, лежавшую у неё на коленях. — Егор, ты посмотри на него! Совершенно неразвитый ребёнок! Я же для его блага стараюсь, хочу, чтобы он вырос образованным человеком, а не…
Егор, комфортно развалившийся в глубоком кресле, оторвал взгляд от экрана телефона ровно на секунду, чтобы окинуть сцену мутным, незаинтересованным взглядом.
— Мам, да нормально всё. Отстань от него, — лениво бросил он и снова погрузился в свой светящийся прямоугольник, давая понять, что его участие в «воспитательном процессе» на этом исчерпано.
«Нормально всё», — мысленно передразнила его Вероника, с такой силой сжимая обложку книги, что побелели костяшки пальцев. Её сын сейчас съёжился под напором властной бабки, её муж вёл себя как дорогой, но абсолютно бесполезный предмет мебели, а ей предлагалось считать это нормой.
Тамара Ивановна поджала губы, поняв, что поддержки от сына не будет, а внук окончательно ушёл в себя. Она с демонстративным стуком захлопнула книгу.
— Бесполезно. Абсолютно бесполезно. Что ты из него растишь, Вероника? Маугли? Ему же в школу скоро, над ним же все смеяться будут с таким развитием!
Вероника медленно подняла на неё холодный взгляд, но ничего не сказала. Любое её слово было бы немедленно использовано против неё, превратившись в часовую лекцию о том, что она плохая мать, неблагодарная невестка и совершенно ничего не понимает в воспитании настоящих мужчин. Она научилась молчать. До поры до времени.
Через полчаса Тамара Ивановна наконец засобиралась домой, не забыв на прощание ещё раз напомнить Егору, какой у него «запущенный» и «капризный» сын. Когда за ней закрылась входная дверь, и в квартире остался только тяжёлый, удушливый запах её духов, Вероника выждала минуту и подошла к мужу. Он всё так же сидел в кресле, его большой палец ритмично скользил по экрану.
— Ещё раз твоя мама назовёт моего ребёнка «глупым» и «невоспитанным», и я ей напомню, каким «воспитанным» вырос её собственный сын, который в тридцать лет живёт за счёт жены!
Егор поморщился, словно от назойливой мухи, и даже не поднял на неё глаз.
— Ой, началось. Вероник, ну что ты каждый раз заводишься из-за ерунды? Не обращай внимания, она же по-стариковски, для пользы дела.
— Для пользы дела? Она унижает моего сына в моём же доме, а ты мне предлагаешь «не обращать внимания»? Ты вообще слышал, что она сказала? Что он «неразвитый»?
— И что? — он наконец оторвался от телефона и посмотрел на неё с откровенным, неприкрытым раздражением. — Тебе трудно было заставить его выучить этот дурацкий стих, чтобы она отвязалась раз и навсегда? Ты же сама провоцируешь её своим попустительством.
В этот момент Вероника поняла нечто очень важное. Дело было не в Тамаре Ивановне, не в её методах и не в её словах. Дело было в нём, в Егоре. Он был не просто пассивным наблюдателем. Он был её соучастником, молчаливо одобрявшим всё происходящее. И договариваться с ним было так же бессмысленно, как пытаться убедить стену сдвинуться с места.
Значит, действовать придётся по-другому. Она больше ничего не сказала. Просто развернулась и пошла в детскую, где на ковре сидел её сын и молча строил высокую башню из кубиков. Он был единственным, кто имел здесь значение. И его нужно было защищать. Любой ценой.
Слова Егора, брошенные с таким ленивым раздражением, не растворились в воздухе. Они повисли в комнате, как густой, ядовитый туман, и Вероника поняла, что это был их последний настоящий разговор на эту тему. Она перестала с ним спорить. Перестала что-либо доказывать. В тот вечер она просто молча приготовила ужин, молча поела и молча легла спать, отодвинувшись на самый край кровати, создавая между ними физическую пропасть, которая лишь отражала ту бездну, что уже разверзлась в её душе.
Для Егора наступило благословенное затишье. Он воспринял молчание жены как капитуляцию. Наконец-то она успокоилась, перестала «пилить» его из-за пустяков и портить ему единственный выходной. Он расслабился. Всю неделю он приходил с работы, ужинал, утыкался в свой телефон или ноутбук, не замечая, что жена больше не спрашивает, как прошёл его день.
Её ответы на его редкие вопросы стали односложными: «да», «нет», «нормально». Она двигалась по квартире — их общей, но купленной на её деньги квартире — с эффективностью хорошо отлаженного механизма, словно его и не существовало вовсе. Он был лишь частью интерьера, которую нужно было накормить и обстирать.
Вероника же в это время вела свою, внутреннюю, жизнь. Она наблюдала. Наблюдала за мужем, который беззаботно смеялся над каким-то видео, пока она укладывала сына спать. Наблюдала за тем, как он с аппетитом ест приготовленный ею ужин, ни разу не подняв глаз и не сказав простого «спасибо». Она смотрела на этого тридцатилетнего, физически крепкого мужчину и не чувствовала ничего, кроме холодной, отстранённой ясности. Гнев, который кипел в ней в воскресенье, выгорел дотла, оставив после себя твёрдый, как сталь, стержень решимости. Она поняла, что пыталась достучаться не просто до глухого, а до того, кто сознательно заткнул уши.
Всю свою нерастраченную нежность и заботу она теперь направляла на Мишу. Они вместе читали книги, которые нравились ему, а не те, что считала «полезными» свекровь. Они часами возились с конструктором, строя невероятные замки и космические корабли. В один из таких вечеров, сидя на полу среди россыпи ярких деталей, Миша вдруг затих и спросил, глядя на неё своими серьёзными глазами:
— Мам, а бабушка опять придёт в воскресенье? Мне не нравится, когда она приходит.
Вероника отложила деталь, которую держала в руке, и погладила сына по голове.
— Не переживай, малыш. В это воскресенье всё будет по-другому. Я обещаю.
Она не кричала, не угрожала. Она произнесла это спокойно, почти буднично, но в её голосе была такая непоколебимая уверенность, что Миша сразу поверил ей и снова весело принялся за игру. А Вероника смотрела на него и понимала, что обратного пути нет. Она больше не будет просить, убеждать или взывать к совести своего мужа.
Она не будет терпеть унижение своего ребёнка ради сохранения иллюзии нормальной семьи. Защищать своего сына придётся ей. Одной. И методы она выберет сама. Неделя тянулась медленно, как обратный отсчёт перед запуском. Каждый прошедший день лишь укреплял её в принятом решении. Воскресенье приближалось. Неотвратимо.
Воскресенье наступило по расписанию. Ровно в полдень раздался звонок в дверь — пронзительный, требовательный, не оставляющий сомнений в личности гостя. Миша, игравший на ковре, вздрогнул и посмотрел на мать. Егор лениво потянулся в кресле. — Вероник, открой, это мама, — бросил он, не отрываясь от экрана ноутбука, стоявшего у него на коленях.
Вероника медленно поднялась с дивана. Внутри у неё было абсолютно тихо и пусто. Ни страха, ни остатков вчерашнего гнева — только холодная, звенящая решимость. Она подошла к двери, сын неслышно пристроился за её спиной, держась за штанину. Она повернула ключ и распахнула дверь.
На пороге стояла Тамара Ивановна во всём своём великолепии: в новом пальто, с идеально уложенной причёской и выражением лица, будто она пришла с инспекцией в неблагополучную семью.
— Ну что, лентяи, ещё не проснулись? — прогремела она вместо приветствия, проходя в прихожую и скидывая на руки Веронике своё пальто, словно та была прислугой. — А наш гений сегодня порадует бабушку стихами? Или мы всё ещё в дикарей играем?
Её взгляд, цепкий и неприятный, уже выискивал в комнате Мишу. Но дойти до него она не успела.
Вероника не произнесла ни слова. Она молча повесила пальто свекрови на вешалку, а затем, развернувшись, шагнула вперёд. Её движение было плавным, но стремительным. Прежде чем Тамара Ивановна успела что-либо понять, рука Вероники мёртвой хваткой вцепилась в её локоть, чуть выше сгиба. Хватка была стальной, неожиданной для женщины, которую свекровь привыкла считать тихой и безропотной.
— Что… что ты делаешь? — изумлённо пролепетала Тамара Ивановна, пытаясь выдернуть руку, но пальцы Вероники сжимались лишь сильнее, причиняя ощутимую боль.
Вероника ничего не ответила. Её лицо было абсолютно спокойным, почти безразличным. Она просто развернула ошеломлённую свекровь на сто восемьдесят градусов и повела её обратно к выходу. Она не толкала её, не тащила. Она именно вела — властно и неумолимо, как ведут нашкодившего щенка, тыча носом в лужу. Сила, с которой она это делала, была унизительной.
— Пусти! Ты с ума сошла?! Егор! — взвизгнула Тамара Ивановна, когда её ноги зацепились за порог.
Егор наконец оторвал голову от ноутбука, но увидел лишь спину своей жены, которая уверенно выставляла его мать за дверь. Он даже не успел подняться с кресла.
Вероника вывела свекровь на лестничную клетку, разжала пальцы, а затем, так же молча, закрыла перед её носом дверь. Повернула верхний и нижний замки. Щелчки прозвучали в наступившей тишине оглушительно громко. Она прислонилась лбом к холодному металлу двери, за которой слышалось возмущённое, сбивчивое бормотание.
— Ты… ты что творишь? — раздался за спиной ошарашенный голос Егора, который наконец встал с кресла. — Ты зачем мать выгнала?
Вероника медленно обернулась. Она посмотрела на мужа долгим, тяжёлым взглядом, от которого он невольно поёжился.
— Я навела порядок, — тихо, но отчётливо произнесла она.
Затем она обошла его, подошла к сыну, который всё это время стоял как вкопанный, и, взяв его за руку, повела в комнату.
— Пойдём, Миша. Достроим твой замок.
Воскресенье продолжалось. Но теперь оно было их.
Егор простоял посреди прихожей ещё несколько секунд, переводя ошарашенный взгляд с закрытой двери на спину уходящей жены. Он слышал, как за дверью Тамара Ивановна что-то гневно крикнула, а затем застучали по лестнице её удаляющиеся каблуки. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашёл слов. Мир, в котором он комфортно существовал, только что треснул.
Остаток дня прошёл в густой, вязкой тишине. Вероника с Мишей спокойно занимались своими делами в детской, словно ничего не произошло. А Егор ходил из угла в угол, как зверь в клетке, периодически бросая на жену взгляды, полные сдерживаемой ярости. Он ждал. Ждал, когда она начнёт оправдываться, извиняться, объяснять свой безумный поступок. Но она молчала.
Развязка наступила вечером, когда Миша уже спал. Егор сидел на кухне, мрачно уставившись в чашку с остывшим чаем. Он ждал звонка от матери весь день, и когда телефон наконец завибрировал, он схватил его так резко, словно тот был спасательным кругом. Вероника, вошедшая на кухню за стаканом воды, видела, как менялось его лицо во время разговора: от растерянности к багровой злости. Он почти ничего не говорил, только слушал, поддакивал и сжимал телефон в руке так, что побелели костяшки.
Закончив разговор, он швырнул аппарат на стол.
— Ну что, ты довольна? — прорычал он, поднимая на жену налитые кровью глаза. — Мать в шоке, у неё давление подскочило! Она говорит, ты её чуть с лестницы не спустила! Да как у тебя вообще рука поднялась?! Она старше тебя, она моя мать!
Вероника медленно отпила воды, поставила стакан и посмотрела на него. Её спокойствие выводило его из себя ещё больше, чем сам её поступок.
— Она моя мать, Вероника! Понимаешь ты это или нет? Ты проявила чудовищное неуважение!
Она смотрела на него так, будто видела впервые. Не как на мужа, а как на чужого, взрослого, но совершенно неразумного человека.
— Неуважение? — тихо переспросила она. Голос её был ровным и холодным, как лезвие ножа. — Давай поговорим о неуважении, Егор. Когда твоя мать приходит в мой дом и называет моего сына неразвитым — это уважение? Когда ты сидишь в кресле и молча одобряешь это унижение — это уважение?
— Это другое! Она хотела как лучше, она о нём заботится! — выпалил он заученную фразу, которая всегда работала раньше.
Но сегодня она не сработала.
— Нет, Егор. Это не другое. Это главное. А теперь я задам тебе несколько простых вопросов, и ты постарайся на них ответить. Эта квартира. Чья она, Егор?
Он запнулся, ошарашенный сменой темы.
— Что?.. Ну… твоя… но мы же семья…
— Моя. Она досталась мне от моих родителей. Деньги, на которые мы живём, которые ты тратишь на свои гаджеты и пиво с друзьями. Чьи они, Егор?
Его лицо начало терять свой гневный румянец, сменяясь бледностью.
— Я ищу работу… ты же знаешь…
— Я знаю только то, что я работаю, а ты уже год «ищешь». Так чьи это деньги? Он молчал, опустив глаза.
Вероника сделала шаг к нему, и он невольно отшатнулся.
— Так вот, запомни раз и навсегда. В моём доме, который я содержу на свои деньги, никто, слышишь, никто не смеет унижать моего ребёнка. И твоя мать не исключение. Ты кричишь о сыновнем долге? А где твой мужской и отцовский долг? Где он был, когда твоего сына унижали? — она сделала паузу, давая словам впитаться в него.
— Ещё раз твоя мама назовёт моего ребёнка «глупым» и «невоспитанным», и я ей напомню, каким воспитанным вырос её собственный сын, который в тридцать лет живёт за счёт жены!
Последняя фраза прозвучала не как угроза, а как констатация факта. Холодная, безжалостная и абсолютно правдивая. Егор поднял на неё взгляд, и в его глазах больше не было гнева. Только пустота и осознание полного, сокрушительного поражения. Он понял, что всё изменилось. Навсегда.
Он ничего не ответил. Просто молча встал, взял свою грязную чашку и впервые за много лет отнёс её в раковину. Больше эта тема в их доме не поднималась. Как и Тамара Ивановна больше не появлялась на их пороге. В квартире стало тихо. И Вероника с сыном были этому очень рады…
