Алина вернулась из путешествия в горы другим человеком. Солнце, разреженный воздух и тишина — такая тишина, что казалось, можно услышать собственные мысли. Она не помнила, когда в последний раз просто думала о чем-то приятном, не перебирая в уме счета и списки дел.
— Ты светишься, — сказала Лена, когда они стояли в аэропорту Внуково, ожидая багаж. — Серьезно, у тебя даже морщинка между бровями разгладилась.
Алина усмехнулась, потрогав переносицу. Та самая морщинка, которую она заработала за три года работы менеджером в строительной компании. Теперь она — руководитель отдела. Повышение, о котором мечтала, ради которого осваивала управленческий учет по вечерам, ходила на курсы по выходным, пока сестра спала до обеда, а мать смотрела сериалы на кухне.
— Это горы, — ответила Алина. — И то, что я впервые за пять лет не думала о работе целую неделю.
Лена была из тех редких коллег, которые становятся подругами. Когда Алина получила повышение месяц назад, именно Лена предложила:
— Поехали куда-нибудь! Отметим твой триумф как положено. Не в караоке-баре, а по-настоящему.
И они поехали в Приэльбрусье. Жили в маленьком гестхаусе, ходили по тропам, пили вино на террасе с видом на заснеженные вершины. Алина даже телефон почти не проверяла — только раз в день вечером. Мать писала редко: «Как дела?», «Не замерзла?». Сестра Вика не писала вообще.
Такси довезло Алину до панельной девятиэтажки на окраине Москвы за сорок минут. Лифт, как обычно, не работал. Она поднялась на шестой этаж с рюкзаком и сумкой сувениров — привезла маме платок, сестре серьги с местным колоритом.
Квартира встретила ее запахом щей и напряженным молчанием. Мать стояла у плиты, отвернувшись. Вика сидела за столом, уткнувшись в телефон. Обе не подняли головы.
— Привет, — сказала Алина, ставя рюкзак в коридоре. — Я вернулась.
— Видим, — буркнула мать, не оборачиваясь.
Что-то было не так. Алина привыкла к разным настроениям матери — та могла дуться неделями из-за того, что кто-то забыл купить ее любимое печенье. Но сейчас атмосфера была какой-то особенно плотной, почти осязаемой.
— Что случилось? — спросила она, проходя в комнату и начиная разбирать вещи.
Мать наконец обернулась. Лицо у нее было усталое, недовольное — такое знакомое выражение, будто весь мир обязан ей чем-то, но упорно игнорирует свои обязательства.
— Вика хочет съехать, — сказала она резко. — Ей нужна своя квартира. Точнее, съемная. Встречается она там с кем-то.
Алина медленно опустила куртку на кровать.
— И?
— И ей нужны деньги на залог и первый месяц. Пятьдесят пять тысяч.
Алина перевела взгляд на сестру. Вика по-прежнему не отрывалась от телефона, но пальцы ее замерли над экраном. Ей было двадцать четыре — на три года младше Алины. После колледжа она работала администратором в салоне красоты, потом уволилась, потому что «начальница стерва», потом два месяца искала что-то подходящее, потом устроилась в кофейню, но график не понравился. Сейчас она снова была без работы. Уже третий месяц.
— Вика может сама накопить на съемную квартиру, — сказала Алина ровно. — Если устроится на работу.
— Она ищет! — встрепенулась мать. — Не так-то просто сейчас найти что-то приличное.
— За три месяца можно было найти хоть что-то.
Вика наконец подняла глаза. В них читалось привычное упрямство, смешанное с обидой.
— Ты не понимаешь. У меня есть требования к работе. Я не буду работать где попало за копейки.
Алина почувствовала, как внутри что-то сжимается. Эта фраза — «ты не понимаешь» — звучала как приговор. Она слышала ее годами. Когда отказывалась дать сестре деньги на очередную кофту. Когда просила купить продукты на свою карту. Когда намекала, что неплохо бы матери тоже найти подработку — она ведь еще не на пенсии, всего пятьдесят два.
— Я понимаю больше, чем ты думаешь, — сказала Алина, стараясь сохранять спокойствие. — Я понимаю, что мне двадцать семь, и я не помню, когда в последний раз тратила деньги на что-то, кроме счетов, продуктов и ваших просьб.
— Алина! — мать повысила голос. — Мы семья! Как ты можешь так говорить?
— Именно потому, что мы семья, я и говорю, — Алина присела на край кровати, вдруг почувствовав усталость. Горы уже казались далеким сном. — Мама, ты получаешь двадцать восемь тысяч на почте. Вика могла бы работать и получать хотя бы тридцать. Вы могли бы вместе оплачивать часть коммуналки, покупать продукты.
— А где же я, по-твоему, деньги беру на продукты? — возмутилась мать.
— Мама, я плачу за квартиру полностью. Я покупаю продукты, потому что ты покупаешь только самое дешевое и вечно чего-то не хватает. Я оплачиваю интернет и свет. Вике я даю деньги на одежду и косметику. Куда уходит твоя зарплата?
Мать отвернулась к плите, яростно помешивая что-то на сковороде.
— Легко тебе рассуждать. У тебя хорошая работа, зарплата большая. А у меня что — на почте золотые горы? Я еще и Вике помогаю, когда ты отказываешь.
Алина закрыла глаза. Значит, вот куда уходят мамины деньги. Не на отложенную «на черный день» заначку, не на накопления — на Викины прихоти. Сестра давно научилась манипулировать матерью, играть на ее чувстве вины за то, что отец ушел, когда девочкам было десять и семь лет.
— Я только что вернулась из отпуска, — сказала Алина медленно, открывая глаза. — Первого отпуска за пять лет. Я копила на него полгода. Откладывала по пять тысяч в месяц из зарплаты. Знаешь, что я не делала все эти месяцы? Я не покупала себе новую обувь, хотя мои ботинки протекают. Я не ходила в кино. Я не заказывала доставку еды, когда приползала домой в десять вечера. Я хотела подарить себе эту неделю. Всего одну неделю, когда я никому ничего не должна.
— Ну вот, съездила же, — Вика пожала плечами. — Значит, деньги есть. Можешь мне помочь. Я обещаю вернуть, как только устроюсь.
— Ты обещала вернуть деньги за куртку, купленную три месяца назад. И за телефон два года назад. И за билет на концерт. Вика, ты не возвращаешь долги. Ты просто перестаешь о них говорить, а потом обижаешься, если я напоминаю.
Сестра вскочила из-за стола, стул громко скрипнул по полу.
— Знаешь что, Алин? Ты стала жадной. Противной и жадной. Получила свою должность и возомнила себя королевой. А мы для тебя что — прислуга?
— Вика! — Алина тоже встала. — Я не жадная. Я устала. Устала быть для всех банкоматом. Устала чувствовать себя виноватой каждый раз, когда хочу потратить деньги на себя.
Мать повернулась от плиты, и ее лицо было каменным.
— Если можешь себе позволить отпуск, то и сестре деньгами помогай, — заявила она. — Это справедливо. Ты зарабатываешь больше — значит, должна делиться. Мы же семья.
Эта фраза повисла в воздухе. Алина смотрела на мать, на сестру и вдруг поняла с пронзительной ясностью: так будет всегда. Сколько бы она ни зарабатывала, какой бы должности ни достигла — они будут требовать больше. Потому что в их картине мира она обязана. Обязана, потому что может. Обязана, потому что семья.
— Знаешь что, мам? — Алина говорила тихо, но в голосе ее необычная для женщины твёрдость. — Ты права. Это несправедливо. Но не так, как ты думаешь.
Она развернулась и пошла в свою комнату. Достала из шкафа большую сумку и начала складывать вещи. Документы, ноутбук, одежда, косметика. Движения были четкими, без суеты.
— Что ты делаешь? — мать появилась в дверях.
— Съезжаю.
— Что?!
— Ты слышала. Я снимаю квартиру. Вика хочет свое пространство для личной жизни — пусть живет здесь. У нее будет целая комната. А я устрою свою жизнь отдельно.
Мать побледнела.
— Ты не можешь! А квартира? А деньги?
— На квартиру вам хватит твоей и Викиной зарплаты, если она, конечно, соизволит найти работу. Остальное — ваши проблемы. Я буду помогать продуктами иногда, но не деньгами.
— Ты бросаешь нас? — в голосе матери прозвучали слезы. — Родную мать и сестру?
Алина остановилась, глядя на женщину в дверях. На ее усталое лицо, дешевый халат, седые корни отросших волос. Ей было жаль ее. Искренне жаль. Но жалость больше не была достаточной причиной, чтобы оставаться.
— Я не бросаю вас, мам. Я просто перестаю позволять вам использовать меня. Это разные вещи.
Вика появилась следом, ее лицо было красным.
— Из-за меня, да? Ты все из-за меня! Я попросила помочь, а ты устраиваешь истерику тут!
— Нет, Вик. Не из-за тебя. Из-за меня. Потому что я имею право жить свою жизнь. Строить карьеру, ездить в отпуска, тратить деньги на то, что мне нравится. Без чувства вины и упреков.
— Эгоистка! — выкрикнула сестра.
Алина застегнула сумку и повернулась к ним.
— Может быть. Но я больше не могу жертвовать собой ради тех, кто даже спасибо не скажет. Вы не цените то, что я делаю. Для вас это само собой разумеется. Я должна, потому что зарабатываю. Должна, потому что старшая. Должна, потому что могу. Но знаешь, что, мама? Я никому ничего не должна. Даже вам.
Она взяла сумку и пошла к выходу. Мать схватила ее за руку.
— Алина, подожди! Давай поговорим нормально! Может, мы что-то придумаем…
— Мам, мы говорили уже сотни раз. Каждый раз все заканчивается одинаково: я плачу, вы берете. Я устала.
— Но куда ты пойдешь? У тебя же нет квартиры!
— Сниму. Или у Лены поживу, пока не найду. Она предлагала, если что.
Алина высвободила руку и вышла в коридор. Надела куртку, взяла сумку. Обернулась напоследок. Мать стояла, прислонившись к стене, по щекам ее текли слезы. Вика смотрела исподлобья, сжав кулаки.
— Я не бросаю вас, — повторила Алина. — Я просто выбираю себя. Надеюсь, когда-нибудь вы это поймете.
Дверь захлопнулась за ней мягко, без хлопка. На лестничной площадке она достала телефон и написала Лене: «Можно к тебе переночевать? Объясню при встрече».
Ответ пришел через минуту: «Конечно! Приезжай. У меня как раз вино осталось с гор».
Алина спустилась по лестнице, вышла на улицу. Октябрьский вечер был прохладным, небо — чистым. Она глубоко вдохнула и вдруг почувствовала то же самое, что в горах: легкость. Невесомость. Свободу.
Лена открыла дверь в пижамных штанах и объемном свитере, из-за ее спины доносился запах жареного чеснока.
— Господи, ты серьезно? — выдохнула она, глядя на сумку Алины. — То есть ты прямо вот так взяла и съехала?
— Прямо так.
— Проходи быстрее, чего ты стоишь!
Квартира Лены была однокомнатной, но уютной: книжные полки, комнатные растения, мягкий плед на диване. На маленькой кухне на сковороде шипели креветки с чесноком.
— Садись, ешь, рассказывай, — Лена налила вина в два бокала. — Хотя нет, сначала поешь. Ты бледная какая-то.
Алина осознала, что действительно голодна. Она не ела с самолета. Села за стол, и Лена поставила перед ней тарелку с креветками и салатом.
— Моя мать сказала, что если я могу позволить себе отпуск, то могу и сестре деньгами помогать, — Алина взяла креветку, но есть не стала, просто вертела в пальцах. — И я вдруг поняла, что да, именно так они всегда и думали. Что мои деньги — это какой-то семейный общий котел. Что я не имею права тратить на себя, если у них есть потребности.
Лена сочувственно кивнула.
— Токсичные семейные установки — это жесть. Моя мама хотя бы спрашивает, когда нужны деньги, и возвращает. А у твоих даже мысли такой нет, да?
— Даже мысли. Для них это норма.
— И что теперь?
— Снимем что-нибудь вместе? — Алина посмотрела на подругу. — Если не против, конечно. Я готова платить больше, если надо. Просто… мне нужно время найти что-то свое.
Лена рассмеялась.
— Ты серьезно? Алин, я как раз думала предложить тебе! Мне тут надоело одной, честно. Скучно. И снимать вдвоем дешевле — можно что-то побольше найти. С двумя комнатами, чтоб у каждой свое пространство.
— Правда?
— Абсолютно! — Лена чокнулась с ней бокалом. — За свободу от токсичных семей! За отдельное жилье! За то, чтобы тратить деньги на себя без чувства вины!
Алина рассмеялась, и ей стало легче. По-настоящему легче — так, как не было уже очень давно.
Они нашли квартиру через две недели. Двухкомнатная в новом доме, недалеко от метро. Светлая, с большими окнами и приличным ремонтом. Аренда была высокой, но пополам это было вполне терпимо — даже меньше, чем Алина тратила раньше на семью.
Мать звонила три раза за эти две недели. Первый раз — с упреками и слезами. Второй — с попыткой манипуляции («у меня давление поднялось, врач сказал, из-за стресса»). Третий — уже спокойнее, почти деловито: «Вика устроилась кассиром в супермаркет. График жесткий, платят хоть и мало, но стабильно. Мы справимся».
Алина была рада слышать это. Искренне рада. Но возвращаться не собиралась.
В день переезда Лена притащила коробку с посудой, которую копила «на будущую совместную квартиру с кем-нибудь», а Алина купила кофемашину — ту самую, о которой мечтала года два, но никак не решалась потратить деньги.
— Это же дорого, — говорила она себе каждый раз в магазине. — Лучше отложить. Вдруг что-то понадобится.
Теперь кофемашина стояла на их общей кухне, и Алина каждое утро варила капучино, наслаждаясь процессом.
— Ты знаешь, что изменилось? — сказала она Лене как-то вечером, когда они сидели на диване с бокалами и смотрели сериал. — Я перестала чувствовать себя виноватой. Каждый раз, когда трачу деньги на себя, я просто… счастлива. Не виновата, не тревожна. Просто счастлива.
— Это нормально называется, — Лена усмехнулась. — Нормальная здоровая реакция на собственные траты. Представляешь, да? Большинство людей так и живет.
— Не представляю, если честно. Я всю сознательную жизнь копила не на себя, а на всех вокруг.
— Теперь будешь копить на себя. На путешествия, на машину, на что захочешь.
Алина кивнула. За окном шел снег — первый в этом году. Квартира была теплой, уютной, наполненной запахом свежесваренного кофе и ванили. В спальне лежал новый плед, который она купила просто потому, что он ей понравился. В ванной — дорогой крем, который раньше казался непозволительной роскошью. В холодильнике — любимый сыр, красная рыба, свежие овощи.
Ничего особенного. Обычная жизнь обычного работающего человека. Но для Алины это было откровением.
Вика написала ей через месяц: «Можем встретиться? Поговорить?»
Они встретились в кофейне недалеко от Алининой работы. Сестра выглядела усталой, похудевшей. На ней была старая куртка — та самая, за которую Алина когда-то заплатила.
— Привет, — Вика села напротив, не глядя в глаза.
— Привет.
Официант принес заказ: латте для Алины, американо для Вики. Повисла неловкая пауза.
— Я хотела извиниться, — наконец сказала Вика. — За то, как себя вела. За все эти годы, если честно.
Алина молчала, давая сестре договорить.
— Я не понимала, — продолжила Вика. — Думала, что ты просто жадничаешь. Что можешь помочь, но не хочешь. А потом я начала работать. Знаешь, каково это — вставать в семь утра, весь день стоять на ногах, улыбаться хамоватым покупателям? И получать копейки? Из которых нужно ещё оплатить коммуналку, купить продукты, одежду… И остается, блин, ничего.
— Теперь понимаешь?
— Да. — Вика подняла глаза, и в них блестели слезы. — Я понимаю, что ты работала, как проклятая, и тянула нас всех. И мы были неблагодарными сволочами. Мама до сих пор обижается, кстати. Говорит, что ты предала семью.
— Я не предала семью, Вик. Я выбрала себя.
— Я знаю. Я теперь понимаю. Алин, я не прошу вернуться. Не прошу денег. Просто… прости. Пожалуйста. Мне стыдно за то, какой я была.
Алина посмотрела на сестру. На ее покрасневшие от усталости глаза, обветренные руки, дешевую куртку. Она чувствовала много эмоций: обиду, сожаление, даже злость. Но еще — облегчение. Вика, наконец, столкнулась с реальностью. И это меняло все.
— Я не злюсь на тебя, — сказала Алина. — Серьезно. Я злилась, но прошло. Ты выросла в среде, где это было нормой — брать у меня. Мама тоже так считала. Ты просто не знала другого.
— Но ты-то знала.
— Я научилась. Потому что мне пришлось. Работать с восемнадцати лет, тянуть на себе семью, считать каждую копейку — это научило меня понимать цену деньгам. И цену собственной жизни.
Вика кивнула, вытирая слезы салфеткой.
— Я хочу стать лучше. Хочу не быть обузой. Может, мы… можем иногда видеться? Просто общаться, как сестры? Без денег, без просьб. Просто… по-человечески?
Алина улыбнулась.
— Можем. Я бы хотела.
Они допили кофе, разговаривая уже о другом: о Викиной работе, о коллегах, о смешных случаях с покупателями. Алина рассказала про новые проекты на работе, про квартиру с Леной, про планы на Новый год. Это был первый их разговор за много лет, когда они говорили друг с другом, а не кричали друг на друга.
К Новому году Алина уже полностью обустроилась. Квартира с Леной стала настоящим домом: они готовили вместе по выходным, смотрели фильмы, приглашали коллег на посиделки. У каждой была своя комната, свое пространство, но и общее время тоже ценилось.
На работе Алина курировала два крупных проекта и получала комплименты от руководства. Зарплата выросла еще на пятнадцать тысяч. Теперь она откладывала не пять, а двадцать тысяч в месяц — на следующий отпуск, на будущее, на мечты.
Мать так и не смирилась до конца. Звонила раз в неделю, причитала, что они с Викой еле сводят концы с концами, что здоровье плохое, что вот раньше-то было лучше. Алина слушала, сочувствовала, но денег не давала. Только иногда привозила продуктов — когда сама хотела, а не по требованию.
— Ты стала жесткой, — сказала мать как-то.
— Нет, мам. Я стала честной. С собой и с вами.
Канун Нового года Алина встречала в компании Лены и нескольких друзей. Они накрыли стол, украсили елку, включили музыку. В полночь она стояла у окна с бокалом шампанского, смотрела на салюты над городом и думала о том, каким странным и одновременно правильным был этот год.
Год, когда она перестала быть удобной. Год, когда выбрала себя. Год, когда поняла простую истину: помогать близким — это хорошо, но жертвовать собой ради тех, кто не ценит — это разрушительно.
— За что бокал поднимем? — Лена подошла сзади, обнимая за плечи.
— За свободу, — улыбнулась Алина. — За право жить свою жизнь. За отпуска, мечты и кофемашины.
— За кофемашины! — рассмеялась Лена. — Самый важный пункт.
Они чокнулись, и за окном грохотали фейерверки, окрашивая небо в золотые и алые цвета. А Алина думала о том, что впереди — целый год. Год возможностей, планов, свободы. Год, который она проживет для себя. И это было самым честным подарком, который она могла себе сделать.
