— Мама на следующей неделе приезжает. На месяц, может, чуть больше, — произнесла Карина, не отрываясь от экрана ноутбука.
Слова упали в вечернюю тишину комнаты, как камешки в стоячую воду. Они не утонули сразу, а создали расходящиеся круги напряжения, которые мгновенно достигли Егора. Он сидел в кресле напротив, лениво листая каналы на пульте, и на секунду замер. Он даже не сразу повернул голову, пытаясь убедиться, что ему не послышалось. Ноутбук тихо гудел, на экране мелькали какие-то таблицы, а Карина продолжала методично стучать по клавишам, будто сообщила не о грядущем стихийном бедствии, а о том, что завтра на завтрак будет овсянка.
— В каком смысле приезжает? — Егор положил пульт на подлокотник. Голос был ещё спокойным, но в нём уже прорезались металлические нотки. — Мы же вроде договаривались. Мы же говорили об этом.
— Мы ни о чём не договаривались, — Карина наконец оторвала взгляд от экрана и посмотрела на него. Прямо, без тени сомнения или извинения. — Ты говорил, что не хочешь. Я тебя услышала. Но это моя мама, и она приедет.
Егор поднялся. Кресло под ним протестующе скрипнуло. Он начал ходить по комнате — от окна к двери и обратно. Три шага туда, три обратно. Сжатый, выверенный маршрут зверя в клетке.
— Услышала? Ты издеваешься? Твоя мама в прошлый раз месяц рассказывала мне, что я неудачник! Что я не могу обеспечить её дочь! Что я одеваюсь, как бомж, а взгляд не амбициозный! Она ходила за мной по пятам и комментировала каждый мой шаг! Я не хочу, чтобы в моём доме мне выносили мозг!
Он остановился посреди комнаты, тяжело дыша. Словосочетание «в моём доме» прозвучало особенно громко, как вызов. Он бросил его в неё, как перчатку. Карина не пошевелилась. Она лишь закрыла крышку ноутбука с мягким, почти бесшумным щелчком. Этот звук подействовал на Егора сильнее, чем любой крик. Он означал, что рабочий процесс окончен и сейчас начнётся другой.
Она смотрела, как он ходит, как раздуваются его ноздри, как он жестикулирует, выплёскивая всё, что копилось в нём с прошлого визита Тамары Павловны. Она дала ему выговориться до конца, до последней капли, до того момента, когда его запал иссяк и он просто замолчал, ожидая её реакции — ссоры, уговоров, компромисса. Чего угодно, но только не того, что последовало.
— Я понимаю твоё нежелание, дорогой, — её голос был ровным и тихим, как будто она обсуждала деловую сделку. — И я уважаю твоё право на комфорт. Ты много работаешь, ты устаёшь, и тебе, конечно, нужен покой. Я не хочу, чтобы ты страдал.
Егор недоверчиво посмотрел на неё. Этот заход был ему незнаком. Он ожидал битвы, а ему предложили перемирие. Но интуиция подсказывала, что это лишь манёвр перед решающим ударом.
— Поэтому я не буду заставлять тебя терпеть мою маму, — продолжила Карина, и в её глазах не было ни грамма тепла.
— И как же это?
— Если тебе не нравится, что к нам приедет пожить моя мама, милый мой, то можешь сам на время её приезда найти себе другое жильё, потому что она всё равно приедет, хочешь ты этого или нет!
— Эй, погоди…
— У тебя есть родители в пригороде, есть друг с пустующей дачей. Можешь снять квартиру на месяц. Отдохнёшь от нас, от быта, от всего, что тебя так раздражает. А когда моя мама уедет, мы с тобой решим, хочешь ли ты вообще возвращаться в дом, где тебе всё так не нравится.
Она произнесла это и снова открыла ноутбук, давая понять, что разговор окончен. Для неё он был окончен. А для Егора всё только что рухнуло. Воздух в комнате вдруг стал плотным и тяжёлым, его стало трудно вдыхать. Он смотрел на её затылок, на строгий пучок волос, на ровную спину, и осознавал, что ему не просто указали на дверь. Его только что взвесили, оценили и признали незначительным. Его бунт, его крики, его мужское «я» — всё это было обнулено одной спокойной, вежливой фразой. Он всё ещё стоял посреди комнаты, которую считал своей, но уже чувствовал себя в ней посторонним. Временным жильцом, чьё право на мнение только что было аннулировано настоящей хозяйкой.
Следующие два дня превратились в тягучую, молчаливую пытку. Егор не ушёл. Он не собрал сумку и не хлопнул дверью. Это было бы слишком просто, слишком ожидаемо. Он остался, выбрав стратегию выжидания, наивно полагая, что Карина остынет, что абсурдность её ультиматума станет очевидна ей самой. Он пытался вести себя как обычно: уходил на работу, возвращался, ужинал, смотрел телевизор. Но каждый жест, каждое слово теперь проходило через фильтр холодной войны, которую она ему объявила. Атмосфера в квартире стала плотной, как сжатый газ, готовый взорваться от малейшей искры.
Он предпринял ещё одну попытку прорвать оборону вечером в среду. Карина сидела на диване и составляла список покупок в телефоне. Егор сел не в своё кресло, а рядом с ней, нарушая установленную дистанцию.
— Карин, давай поговорим. Без вот этого всего. Как взрослые люди. Мы же семья.
Она не подняла головы, продолжая водить пальцем по экрану.
— Мы уже поговорили. Я тебе всё сказала. Ты свой выбор, кажется, сделал — ты остался. Значит, ты со всем согласен.
— Я не согласен! Я просто не хочу разрушать то, что мы строили, из-за месячного визита. Неужели тебе всё равно? Неужели её комфорт для тебя важнее нашего с тобой мира в доме?
Вот тут она оторвалась от телефона. Она посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, будто видела впервые.
— Мир в доме? Егор, ты называешь миром ситуацию, когда я должна выбирать между мужем и матерью? Когда я должна оправдываться в собственном доме за желание её видеть? Это не мир. Это твоё личное удобство. И да, оно для меня не в приоритете.
Её спокойствие было страшнее любой ссоры. Оно было как стена из полированного гранита — гладкая, холодная и абсолютно непробиваемая. Он понял, что его аргументы о семье, любви и компромиссах разбиваются об эту стену, не оставляя даже царапины. Он пытался воевать на поле чувств, а она вела сражение на своей территории — территории логики и права собственности.
Апогей этой холодной войны наступил на следующий вечер. Егор читал книгу в кресле, когда Карина, пройдя мимо него, взяла свой телефон и набрала номер. Он сразу понял, кому она звонит. Её голос мгновенно изменился, стал мягким, почти мурлыкающим, каким он его не слышал уже несколько дней.
— Мамочка, привет! Да, всё в силе, жду тебя в субботу утром. Билет купила? Отлично. Я уже всё тут готовлю. Комнату я тебе почти освободила, твою любимую, ту, что на солнечную сторону. Помнишь, Егор там свои железки для рыбалки держал? Ну вот, я его попросила всё убрать, чтобы тебе просторнее было.
Егор замер, сжимая книгу так, что побелели костяшки пальцев. Гостевая комната была его маленьким святилищем. Там стояли его удочки, ящики с блеснами, там он мог спокойно посидеть в тишине. И теперь её, не спрашивая, отбирали. Но это было только начало.
— Да, он здесь, рядом сидит, читает. Конечно, рад, а как же! Ждёт не дождётся, — она сделала паузу, и Егор физически ощутил, как по проводам на тот конец летит снисходительная улыбка. — По поводу еды не волнуйся, я уже всё придумала. Куплю твою любимую форель, сливки, сыр с плесенью. Не переживай, с Егором мы как-нибудь перебьёмся, он у меня парень неприхотливый, ему и гречка с сосиской за счастье.
Она говорила это так, будто обсуждала меню для собаки. Обесценивающе, снисходительно, публично унижая его перед самым главным для неё зрителем. Он сидел в метре от неё и слушал, как его превращают в незначительную, неприхотливую деталь интерьера, которую можно потерпеть. Он чувствовал, как внутри него закипает уже не просто гнев, а чёрная, ядовитая ярость. Он молчал, потому что любое слово сейчас превратило бы его в того самого истерика, каким она его выставляла.
Закончив разговор, Карина положила телефон и с довольным видом направилась на кухню, что-то напевая себе под нос. Она даже не посмотрела в его сторону. Она не просто выиграла раунд, она наслаждалась своей победой, демонстрируя ему его полное бессилие. Егор отложил книгу. Он понял. Это больше не была его квартира. Это не была их семья. Это было её королевство, в котором ему была отведена роль придворного шута, чьё мнение никого не волнует. И тихий, спокойный ужас этого открытия был гораздо сильнее первоначального шока. Война перешла в новую стадию. Теперь речь шла не о компромиссе, а о выживании.
Субботнее утро было ясным и холодным. Егор проснулся отчётливо, без будильника, с неприятным предчувствием, будто за ночь из квартиры выкачали весь кислород. Он знал, что сегодня день вторжения. В десять часов раздался звонок в дверь — не резкий и требовательный, а короткий и уверенный, как у человека, который пришёл не в гости, а домой. Карина, уже одетая и накрашенная, порхнула в прихожую. Егор остался на кухне, механически помешивая ложкой остывающий кофе. Он слышал восторженные возгласы, шуршание пакетов, звук поцелуя.
Когда Тамара Павловна вошла на кухню, она принесла с собой облако дорогих духов и волну деятельной энергии, которая тут же начала вытеснять привычный уклад. Она была подтянутой, ухоженной женщиной с цепким, оценивающим взглядом, который скользнул по Егору, по его домашней футболке, по чашке с кофе и тут же переключился на более важные объекты.
— Егорушка, здравствуй! — она протянула ему руку с безупречным маникюром. Её рукопожатие было коротким и формальным, будто она визировала документ. — Совсем заработался, похудел даже. Кариночка, его хоть кормят здесь?
Не дожидаясь ответа, она начала хозяйничать. Сумки были водружены на кухонный стол, и из них, как из рога изобилия, посыпались баночки с домашними соленьями, свёртки с копчёной рыбой, контейнеры с едой.
— Это тебе, доченька, твой любимый паштет. А это сырники, чтобы ты не тратила время на завтраки. Я же знаю, у тебя дел по горло, пока некоторые отдыхают.
Последняя фраза была брошена в воздух, но предназначалась очевидно Егору. Он молча допил свой кофе и поставил чашку в раковину. Тамара Павловна тут же взяла её и начала мыть.
— Не оставляй посуду, Егорушка. Порядок — это прежде всего дисциплина ума.
Следующие несколько дней превратились в методичную оккупацию его территории. Тёща не сидела на месте. Она не критиковала его в лоб, не устраивала скандалов. Её оружие было тоньше и гораздо эффективнее. Она «помогала». Утром она переставила все крупы и специи на полках «по алфавиту и по логике», так что Егор полчаса не мог найти соль. Она вынесла из его бывшей гостевой комнаты, а теперь её спальни, коробку с его зимней леской, заявив, что «этот хлам собирает пыль и мешает позитивной энергии циркулировать». Карина на всё это лишь кивала с благодарной улыбкой.
Они создали непробиваемый союз. Они говорили на своём языке, состоящем из намёков, общих воспоминаний и взглядов, которыми они обменивались поверх его головы. За ужином они обсуждали своих дальних родственников, которых Егор никогда не видел, или вспоминали отдых в Италии пятилетней давности, куда он не ездил. Он сидел за столом, механически пережёвывая пищу, и чувствовал себя невидимым. Его присутствие не просто игнорировали — его методично вычёркивали из семейного уравнения.
— Мама, помнишь дядю Витю? — щебетала Карина, намазывая на хлеб привезённый паштет.
— Конечно, помню! Вот это был мужчина! Рукастый, всё в доме сам делал. Никогда бы не позволил, чтобы кран капал больше часа. Золотые руки, не то что нынешние…
Тамара Павловна многозначительно замолкала и отправляла в рот кусочек огурца. Егор чувствовал, как напрягаются мышцы на его челюсти. Он молчал. Он знал, что любое его слово будет использовано против него. Любой протест будет истолкован как грубость и неблагодарность по отношению к «заботливой» женщине, которая приехала помочь.
Они говорили о нём в третьем лице, даже когда он сидел в двух метрах от них.
— Кариночка, а он всегда так поздно с работы приходит? Нужно следить за режимом.
— Ой, мама, это бесполезно. Я уже и так, и эдак пробовала. Характер такой.
Егор вставал из-за стола, не доев, и уходил в спальню — единственное место, где он ещё мог укрыться. Но и там его настигало их приглушённое хихиканье из гостиной. Он ложился на кровать и смотрел в потолок. Это не было похоже на ссору. Ссора — это диалог, пусть и на повышенных тонах. А это было удушение. Медленное, вежливое, под соусом семейной заботы. И самым страшным было то, что Карина не просто позволяла этому происходить. Она была дирижёром этого жуткого оркестра. Каждый день он чувствовал, как невидимые петли затягиваются на его шее всё туже, и понимал, что точка кипения уже совсем близко. Вопрос был не в том, произойдёт ли взрыв, а в том, когда именно.
Прошла неделя. Неделя, состоящая из вежливых улыбок, ядовитых комплиментов и звенящего напряжения. Егор научился передвигаться по квартире почти бесшумно, стараясь как можно реже попадаться на глаза двум женщинам, которые превратили его дом в свой штаб. Взрыв произошёл в пятницу, за ужином. На столе стояла запечённая форель в сливочном соусе — фирменное блюдо Тамары Павловны. Она источала аромат достатка и благополучия, контрастируя с гнетущей атмосферой.
— Кариночка, я тут говорила с Ириной Викторовной, помнишь, с третьего этажа? — начала тёща, изящно отделяя вилкой кусочек рыбы. — Они с мужем в круиз по Средиземноморью собираются. Представляешь, какая красота! Венеция, Рим, Афины… Вот что значит, когда мужчина любит свою женщину. Он не просто слова говорит, он ей мир к ногам кладёт.
Карина мечтательно вздохнула, подперев подбородок рукой.
— Да, мама, это было бы чудесно. Увидеть что-то, кроме работы и этого вечного ремонта у соседей.
Егор медленно положил вилку и нож на тарелку. Металл тихо звякнул о фаянс. Этот звук прорезал их щебетание, как скальпель. Обе женщины замолчали и посмотрели на него. Карина — с лёгким раздражением, Тамара Павловна — с любопытством хищника, почуявшего кровь.
— Значит, мир к ногам, — произнёс Егор. Голос был тихим, но в нём не было ни капли прежней неуверенности. В нём была сталь. — Это когда удочки, которые я сам купил, называют «хламом» и выносят из комнаты, чтобы не мешать «позитивной энергии»? Или когда меня за столом обсуждают так, будто я пустое место?
Он повернул голову к Тамаре Павловне.
— Вы приехали в этот дом и за неделю методично выжили меня из каждого угла. Вы переставили вещи на кухне, вы решили, что моя комната нужнее вам. Вы постоянно даёте понять, что я здесь никто.
Затем его взгляд впился в Карину. Вот куда был направлен главный удар.
— А ты… Ты сидишь и поддакиваешь. Ты улыбаешься, когда меня унижают в моём же присутствии. Когда насмехаются над моей едой, над моим заработком, над тем, как я живу. Ты позволила ей превратить нашу жизнь в этот балаган. Тебе это нравится, да? Чувствовать свою власть? Наблюдать, как я сжимаюсь под вашими взглядами?
Он поднялся из-за стола. Не резко, а с тяжёлой, медленной усталостью человека, который принял окончательное решение.
— Так вот, я не буду в этом участвовать. Ты хотела, чтобы я нашёл себе другое жильё? Чтобы не мешал вам с мамой? Отлично. Можешь считать, что я его нашёл.
Карина смотрела на него. В её глазах не было ни страха, ни раскаяния. Только холодное, трезвое любопытство. Она дождалась, пока он закончит, пока в воздухе повиснет его вызов. Она аккуратно промокнула губы салфеткой, положила её рядом с тарелкой и сложила руки на столе. Её спокойствие было абсолютным.
— Ты закончил? — спросила она так, будто выслушала отчёт подчинённого. — Хорошо. Потому что ты во многом прав. Тебе здесь действительно неуютно. Тебя не уважают так, как ты этого хочешь. Твоё мужское эго страдает. И знаешь что? Мне всё равно.
Она наклонилась вперёд, и её голос стал ещё тише, но от этого только более весомым.
— Помнишь, неделю назад я тебе сказала: «Если тебе не нравится, что к нам приедет пожить моя мама, милый мой, то можешь сам на время её приезда найти себе другое жильё, потому что она всё равно приедет, хочешь ты этого или нет»? Ты тогда подумал, что это просто ссора. Что это приглашение к торгу. Ты ошибся. Это не было предложением. Это было констатацией факта. Факта, что твоё мнение в этом доме больше не имеет значения.
Она сделала паузу, давая словам впитаться.
— Ты думаешь, ты сейчас принял какое-то решение? Сам уходишь? Не смеши меня, Егор. Я это решение приняла за тебя ещё в тот самый вечер. Пока ты тут ходил и дулся, надеясь на что-то, я уже смотрела варианты. Я даже звонила риэлтору. Я не собиралась решать, «хочешь ли ты возвращаться». Я собиралась решить, хочу ли я, чтобы ты вернулся. И я решила.
Тамара Павловна одобрительно кивнула, отпивая из бокала белое вино. Она была зрителем в первом ряду на премьере, исход которой знала заранее.
— Так что не нужно этой дешёвой драмы, — закончила Карина, поднимаясь. — Собирай свои вещи. Не только удочки, а всё. Можешь не торопиться, я даю тебе время до завтрашнего вечера. А мы с мамой пока доедим эту прекрасную рыбу. Нам нужно обсудить, какого цвета будут обои в её спальне. В твоей бывшей комнате для того хлама.
Она села обратно за стол и с улыбкой посмотрела на мать.
— Мам, передай, пожалуйста, лимон.
Они продолжили ужин. Егор стоял посреди комнаты, оглушённый не криком, а этой ледяной, деловитой жестокостью. Его только что не просто выгнали. Его аннулировали. Списали со счетов, как неудачный актив. И он понял, что вся его борьба, весь его бунт были лишь последними конвульсиями в заранее проигранной войне. Он был не игроком. Он был всего лишь фигурой на доске, которую только что смахнули небрежным движением руки…
