— Вот этот смотри, Вить. Отзывы хорошие, и по размеру нам в нишу встанет идеально, — Анна ткнула пальцем в экран ноутбука, на котором была открыта страница интернет-магазина. Она сидела на диване, поджав под себя одну ногу, и выглядела вполне довольной. Вечер обещал быть спокойным.
Виктор склонился над её плечом, вглядываясь в технические характеристики. Он пожевал губу, провёл пятернёй по затылку, приглаживая и без того короткие волосы, и неопределённо хмыкнул.
— Ну да, вроде неплохо. Диагональ приличная, звук пишут объёмный… Я сейчас маме ссылку кину, она в технике лучше шарит. Пусть глянет, скажет своё мнение, чтобы мы ерунду не купили.
Анна замерла. Она не пошевелилась, но Виктор, находившийся совсем рядом, почти физически ощутил, как всё её тело напряглось, будто окаменело. Её плечи, до этого расслабленные, стали острыми. Она медленно, с подчёркнутой, почти церемониальной аккуратностью, опустила крышку ноутбука. Громкий щелчок замка прозвучал в вечерней тишине комнаты как выстрел.
— Ты серьёзно? — её голос был тихим, лишённым всяких эмоций, и от этого он казался ещё более опасным. Она смотрела не на него, а прямо перед собой, на своё искажённое отражение в тёмной глянцевой крышке.
Виктор так и не понял её реакции. Он недоумённо захлопал глазами, пытаясь поймать её взгляд.
— А что такого? Пусть оценит. Её не обманешь всякими этими маркетинговыми уловками. Помнишь, как она нам микроволновку помогла выбрать? Сказала, берите вот эту модель, без гриля, он вам не нужен. И ведь права оказалась! До сих пор работает как часы, ни одной поломки.
И тут Анну прорвало. Словно прорвало плотину, которую она много лет строила и укрепляла, заделывая трещины терпением и компромиссами. Накопившееся за годы раздражение, которое она старательно давила в себе, прикрывая его то усталостью, то мигренью, то нежеланием скандалить, выплеснулось наружу одним обжигающим потоком. Она резко вскочила с дивана, заставив его качнуться.
— Если тебе так надо постоянно выслуживать перед твоей мамочкой, то возвращайся жить к ней! Меня уже достала твоя зависимость от неё, от её мнения! У нас давно своя семья, у нас дочь скоро в школу пойдёт, а ты как был маменькиным сынком, так и остался!
Виктор опешил от такого напора. Он даже слегка съёжился, вжал голову в плечи и поднял руки в нелепом примирительном жесте, будто защищаясь от удара.
— Ань, ты чего завелась? Я же просто посоветоваться… При чём тут вообще…
— Посоветоваться? — она перебила его на полуслове, делая шаг к нему. Её лицо исказилось. — Как со школой для Даши, да? Мы выбрали ту, что прямо под окнами, новую, современную! А твоя мама сказала, что лучше возить на другой конец города, потому что там «учителя старой закалки» и «настоящие знания дают»! И мы возим! Каждое утро, по пробкам, я срываю ребёнка на час раньше! Как с отпуском, когда мы уже забронировали отель в Греции, а она нашла «вариант получше» в Анапе, потому что «нечего по заграницам мотаться в такое время»? И ты заставил меня всё отменять, теряя деньги на брони и выслушивая от туроператора! Это тоже был просто совет?
Он смотрел на неё, как на совершенно чужую женщину, и не находил слов. В его голове не укладывалось, как обычное, житейское дело могло вызвать такую бурю. В его системе координат советоваться с матерью было проявлением уважения и здравого смысла. Он всегда так жил, и его никогда даже не посещала мысль, что это может быть ненормально. Для него это было естественным продолжением семейных отношений, где старший всегда прав и обладает непререкаемым авторитетом.
— Это не зависимость, Ань, это уважение к старшим, к её опыту, — наконец выдавил он из себя, всё ещё не понимая масштаба катастрофы. — Она нам плохого не посоветует.
— Это не уважение, Виктор! Это инфантилизм! Я замуж выходила за мужчину, с которым мы будем строить свою жизнь и принимать свои решения! Свои, понимаешь? А не за приложение к твоей матери!
— Инфантилизм? Ань, ты уже перегибаешь, — Виктор попытался придать голосу твёрдости, но получилось не слишком убедительно. Он остался сидеть на диване, в то время как она нависала над ним, и эта поза уже сама по себе делала его положение проигрышным. — Уважать мать — это не инфантилизм. Это нормально. Ты просто её почему-то сразу не взлюбила.
— Не взлюбила? — Анна усмехнулась, но в этой усмешке не было и грамма веселья. — Я не взлюбила её, когда мы три месяца назад делали ремонт на кухне? Мы с тобой выбрали плитку, съездили в магазин, оплатили. А потом приехала она, «посмотреть, как у вас дела», и заявила, что этот цвет слишком маркий, а рисунок будет меня полнить. Тебя не смутило, что рисунок на кухонном фартуке будет меня полнить?
Виктор поморщился, вспоминая тот разговор. Он помнил, как неловко себя чувствовал.
— Ну, она просто высказала своё мнение. Она же по образованию почти дизайнер, хоть и не работала по специальности. Она хотела как лучше, чтобы мы потом не жалели.
— И ты на следующий же день поехал и сдал эту плитку! А потом мы две недели выбирали новую, но уже по каталогу, который она прислала тебе на почту! Моё мнение тебя не интересовало, потому что я «ничего в этом не понимаю»! Её мнение — это закон, а моё — так, фоновый шум, который можно игнорировать.
Он встал, чтобы быть с ней на одном уровне. Скандал разрастался, и сидеть дальше было уже невозможно.
— Это другое. Ремонт — дело серьёзное, на годы. А ты выбрала первую попавшуюся плитку, потому что она «миленькая». Мама подошла к вопросу практично. И кухня в итоге получилась отличная. Ты сама говорила.
— Да! Говорила! Чтобы прекратить этот ад! Чтобы в моём собственном доме наконец закончился этот бесконечный экзамен, который я сдаю твоей матери! — Анна перешла на более низкий тон, но от этого её слова стали только весомее. — Даже борщ, Вить! Даже чёртов борщ! Я варю кастрюлю, ты ешь, говоришь «спасибо, вкусно». А на следующий день приходишь с работы и как бы невзначай говоришь: «А мама сказала, что в настоящий борщ нужно класть больше свёклы и меньше картошки, тогда цвет будет насыщеннее». Ты понимаешь, как это выглядит? Ты пришёл ко мне с рецензией на мой суп от своей мамы!
Виктор отвёл взгляд. Этот эпизод он тоже прекрасно помнил. Ему и в голову не пришло, что это может её так задеть. Он просто передал информацию, полезный совет.
— Я просто передал её слова. Я же не сказал, что твой борщ невкусный.
— Ты обесценил всё, что я делаю! — в голосе Анны зазвучали жёсткие, стальные ноты. — Любое моё действие, любое моё решение, от выбора школы до рецепта супа, проходит твою материнскую цензуру. И ты приносишь мне её вердикт. Ты не мой муж в эти моменты, ты её рупор, её почтальон! Ты не создаёшь со мной семью, ты пытаешься встроить меня в ту семью, из которой ты так и не смог уйти.
Он почувствовал, что его загнали в угол. Все её аргументы были убийственно точны, и у него не было контраргументов, кроме одного, самого слабого.
— Ты просто ищешь повод для скандала. Всё было нормально, пока мы не сели выбирать этот дурацкий телевизор. Тебе просто хочется поругаться.
Анна посмотрела на него долгим, тяжёлым взглядом.
— Нет, Виктор. Дело не в телевизоре и не в ремонте. И даже не в борще. Дело в том, что в нашей семье три человека принимают решения: ты, я и твоя мама. И мой голос в этом трио — всегда последний. Ты этого либо не понимаешь, либо не хочешь понимать. И я не знаю, что из этого хуже.
Виктор смотрел на её холодное, решительное лицо, и в его голове, привыкшей к простым и понятным командам, к чётким инструкциям от авторитетного человека, лихорадочно формировался единственный доступный ему план спасения. Он должен был позвонить тому, кто всегда знал, что делать.
Загнанный в угол её убийственно точными формулировками, Виктор сделал то единственное, что умел делать в критической ситуации, — потянулся за спасательным кругом. Он вытащил из кармана джинсов телефон. В его представлении это был логичный и правильный шаг: сейчас он позвонит маме, она, как человек мудрый и опытный, приведёт пару веских технических доводов в пользу своей точки зрения, и Анна, столкнувшись с неоспоримой логикой, успокоится и признает свою неправоту. Конфликт будет исчерпан.
Анна просто наблюдала за его действиями. Она не пыталась выхватить телефон, не кричала. На её лице застыло странное выражение — смесь любопытства и презрения, как у исследователя, который наблюдает за предсказуемой реакцией подопытного животного.
— Давай. Звони, — сказала она тихо. — Пожалуйся маме, что злая жена тебя обижает и не даёт купить правильный телевизор. Пусть главный арбитр решит наш семейный спор.
— Я не жаловаться, — пробормотал Виктор, лихорадочно листая список контактов. — Я просто по технической части проконсультируюсь, раз ты не хочешь слушать меня.
Он нашёл заветный номер и нажал на вызов. Анна стояла напротив, скрестив руки на груди, и ждала. Гудки в трубке казались неуместно громкими. Наконец, на том конце раздался мелодичный, воркующий голос.
— Витюша, сынок, что-то случилось? Ты поздно.
— Мам, привет. Да нет, всё в порядке, — его голос предательски дрогнул, и он поспешно откашлялся. — Мы тут с Аней телевизор выбираем, я тебе ссылку хотел скинуть. Помнишь, мы говорили?
— Громкую связь, — произнесла Анна. Это был не вопрос, а приказ, сказанный ровным, безжизненным тоном.
Виктор растерянно посмотрел на неё, потом на телефон и, помедлив секунду, нажал на иконку динамика. Голос матери заполнил комнату.
— А, телевизор! Конечно, помню. Ну что вы там надумали? Ссылку я посмотрю, но ты хоть скажи, что за модель. Не тот ли, про который ты говорил, корейский?
— Да, мам, он. Там и диагональ хорошая, и…
— Витюша, я же тебе объясняла, — мягко, но настойчиво перебила она. — Это всё переплата за бренд. Они ставят те же матрицы, что и обычные китайцы, а цену задирают вдвое. Тебе сейчас нужно экономить, а не на модные штучки деньги спускать. Анечка тоже там? Передай ей, чтобы не горячилась. Молодость всегда хочет всё самое яркое и дорогое, но надо же и голову включать.
Анна сделала шаг вперёд, к телефону, лежавшему на журнальном столике.
— Мария Игоревна, здравствуйте. Мы сами разберёмся, за какой бренд нам переплачивать, а за какой нет, — её голос прозвучал так холодно, что даже Виктор почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
На том конце провода на мгновение воцарилась тишина.
— Анечка? Я же не со зла, деточка. Я о вас же забочусь, о вашей семье. Витюше сейчас и так непросто на работе, а ты его на лишние траты толкаешь. Мужа надо поддерживать, а не разорять. Взяли бы модель попроще, на сэкономленные деньги Дашеньке что-нибудь полезное к школе купили бы.
Виктор стоял между ними, как парализованный. Он хотел что-то сказать, вмешаться, но слова застряли в горле. Он открывал и закрывал рот, но не мог издать ни звука. Он привёл в свой дом, в самый центр своего семейного конфликта, тяжёлую артиллерию, и теперь она методично расстреливала его позиции, не оставляя ему ни единого шанса на отступление.
— Спасибо за совет, Мария Игоревна. Мы вас услышали, — отчеканила Анна и, не глядя на мужа, нажала на экране кнопку отбоя.
Он опустил телефон. Теперь в комнате было действительно тихо. Но это была не та умиротворяющая тишина, на которую он рассчитывал. Это была тишина операционной после того, как хирург констатировал, что пациент безнадёжен. Анна молчала. Она смотрела на него долго, изучающе, и в её взгляде больше не было ни гнева, ни обиды. Искра ярости, горевшая в её глазах всего десять минут назад, погасла. На её месте появилось что-то гораздо более страшное: холодная, отстранённая оценка. Будто она смотрела не на мужа, а на предмет мебели, который окончательно сломался и не подлежит ремонту.
После того как она нажала отбой, Виктор опустил руку с телефоном, словно она внезапно стала неподъёмно тяжёлой. Теперь в комнате было действительно тихо. Но это была не та благословенная тишина после ссоры, в которой можно отдышаться и найти слова для примирения. Это была вакуумная, высасывающая воздух тишина операционной после того, как хирург констатировал, что пациент безнадёжен.
Анна молчала. Она смотрела на него долго, изучающе, и в её взгляде больше не было ни гнева, ни обиды. Искра ярости, горевшая в её глазах всего десять минут назад, погасла. На её месте появилось что-то гораздо более страшное: холодная, отстранённая оценка. Будто она смотрела не на мужа, а на сложный механизм, который окончательно вышел из строя и ремонту не подлежит.
— Ань… — начал он, но голос его был слабым и неуверенным. — Ну, может, она и погорячилась. Она просто…
Анна не дала ему договорить. Она не перебила его, не закричала. Она просто развернулась и молча вышла из комнаты. Виктор остался стоять посреди гостиной, растерянно глядя ей в спину. Он услышал, как в спальне открылась дверца шкафа-купе. Не понимая, что происходит, он поплёлся за ней.
Она стояла перед открытым шкафом, где на одной штанге висели его рубашки и её платья. С верхней полки она сняла большую спортивную сумку, которую они брали в тренажёрный зал, и бросила её на кровать. Затем она методично, без единого лишнего движения, начала снимать его рубашки с вешалок, аккуратно их складывать и укладывать в сумку. Одна, вторая, третья. Её движения были механическими, лишёнными какой-либо эмоции. Так пакуют вещи на складе, так стюардесса раскладывает спасательные жилеты.
— Что ты делаешь? — его голос прозвучал как шёпот.
Она не ответила. Дойдя до конца ряда рубашек, она открыла ящик комода и начала доставать его футболки. Она не рылась в них, не комкала. Она брала их стопкой, ровно складывала и отправляла в сумку следом за рубашками. Потом пошли носки, нижнее бельё.
— Аня, прекрати. Давай поговорим, — он сделал шаг к ней, попытался взять её за руку.
Она отстранилась от его прикосновения — не резко, не брезгливо, а просто уклонилась, как от неодушевлённого препятствия, мешающего пройти.
— Завтра утром поговорим, когда остынем. Это же просто глупость, из-за телевизора…
Она наконец остановилась и посмотрела на него. Её взгляд был абсолютно пустым.
— Дело не в телевизоре, Витя. И никогда в нём не было. Ты только что, на моих глазах, попытался решить наш с тобой конфликт с помощью своей мамы. Ты привёл её в нашу спальню, чтобы она объяснила мне, как я неправа. Ты сделал свой выбор.
— Какой выбор? Я никого не выбирал! Я просто позвонил!
— Ты выбрал. Ты не способен быть мужчиной в этой семье, потому что это место уже занято твоей матерью. А я не могу быть замужем за вами обоими, — она говорила это ровным, бесцветным голосом, как будто зачитывала прогноз погоды. — Ей нужен сын, которого можно контролировать и опекать. А тебе нужна мама, которая будет решать за тебя все проблемы. Вы идеально подходите друг другу.
Она подошла к туалетному столику, взяла его зубную щётку, тюбик пасты, бритву и бросила их в боковой карман сумки. Затем застегнула молнию. Этот звук прорезал тишину комнаты, как финальный аккорд. Она взяла сумку, которая оказалась довольно тяжёлой, и вынесла её в прихожую. Поставила на пол у самой двери. Виктор следовал за ней, как тень, не в силах произнести ни слова.
Она вернулась, взяла с тумбочки его кошелёк и ключи от машины. Подошла к нему и вложила их ему в руку. Его пальцы были холодными и непослушными.
— Иди, Виктор. Тебя там ждут. Там твой дом. Там тебе всегда скажут, как правильно жить.
Она не выгоняла его, не толкала в спину. Она просто развернулась и пошла на кухню. Он услышал, как чиркнула конфорка на плите и как на неё поставили чайник. Словно его уже не было в квартире. Словно он был пустым местом, призраком.
Виктор стоял в прихожей ещё несколько минут. Он смотрел на сумку у своих ног, на ключи в своей руке. Он ждал крика, хлопанья дверью, хоть какой-то реакции. Но с кухни доносилось лишь тихое шипение закипающей воды. И в этой бытовой, оглушающей тишине он наконец начал осознавать, что это конец. Не скандальный, не бурный, а тихий и методичный, как ампутация. Его просто отрезали. Аккуратно и навсегда…
