— Слава, нам нужно поговорить о деньгах.
Анна произнесла это, когда он с аппетитом доедал вторую котлету. Фраза не упала на стол, а аккуратно легла рядом с его тарелкой, как ещё один столовый прибор — холодный и неуместный. Вечерняя кухня была уютной, пахло жареным луком и укропом, жёлтый свет абажура смягчал тени. Слава жевал, лениво глядя на жену. Он только что пришёл с работы, расслабился, и любая тема, выходящая за рамки «как прошёл день» и «что посмотрим вечером», казалась ему чрезмерным усилием.
— Ань, давай не сейчас, а? — он проглотил и неопределённо махнул вилкой. — Такой вечер хороший. Я устал как собака.
Она не стала настаивать. Она просто смотрела на него. Её тарелка была пуста, нож и вилка лежали на ней идеально ровно, как у воспитанницы пансиона благородных девиц. Она никуда не торопилась. Этот её спокойный, выжидающий взгляд действовал на Славу куда сильнее, чем любые уговоры. Он вздохнул, отодвинул тарелку и вымученно улыбнулся.
— Ладно, давай свою денежную пытку. Что там?
— Твой отец, — начала она ровным, почти безэмоциональным тоном, словно зачитывала сводку погоды. — Прошло три месяца. Деньги он так и не вернул. Сумма, я напомню, крупная. Мы договаривались на два.
Слава поморщился, как от зубной боли. Эта тема всплывала уже не в первый раз, и каждый раз он успешно уводил разговор в сторону. Он потёр переносицу, собираясь с мыслями для очередного маневра.
— Ань, ну ты же знаешь отца. У него сейчас не лучшие времена с его этой мастерской… Он отдаст. Куда он денется. Он человек слова.
— Он человек слова, который третий месяц не отвечает на мои сообщения по этому поводу, — парировала она без тени раздражения.
И тут Слава совершил ошибку. Вместо того чтобы пообещать, что сам серьёзно поговорит с отцом, он решил, что лёгкая, обезоруживающая искренность сработает лучше всего. Он наклонился вперёд, и на его лице расплылась та самая глуповатая, обезоруживающая улыбка, которую Анна когда-то находила милой.
— Слушай, я с ним говорил на той неделе… В общем, он, кажется, не совсем правильно всё понял. Он думал, что это… ну… как бы подарок.
Анна не шелохнулась. Только её взгляд стал более сфокусированным.
— Подарок? — переспросила она.
— Ну да! — обрадовался Слава, решив, что она готова понять. — Вроде как благодарность от невестки. За то, что они с матерью меня вырастили. Такого замечательного сына, — он подмигнул, ожидая, что она оценит шутку и напряжение спадёт.
Он не угадал. В этот самый момент что-то в её глазах, до этого просто спокойных, погасло. Словно внутри неё выключили свет, оставив только холодную, идеально работающую машину. Она смотрела не на мужа, а сквозь него. На её лице не отразилось ни обиды, ни гнева. Ничего. Пустота. И от этой пустоты Славе вдруг стало не по себе.
Она медленно откинулась на спинку стула и произнесла фразу, от которой тёплый кухонный воздух покрылся инеем. Каждое слово было отдельным куском льда.
— Если твой отец не вернёт мне долг, Слава, то я сама заберу у него машину, которую он покупал на мои деньги!
— Ты с ума сошла?! Это мой отец! — взвился Слава, мгновенно сбросив с себя всю расслабленность. Его лицо покраснело.
— А это — мои деньги, — отчеканила Анна. Она встала, подошла к комоду, где у них хранились документы, и достала тонкую пластиковую папку. Она вернулась к столу, открыла её и извлекла один-единственный лист, аккуратно сложенный вдвое. Она положила его на стол перед Славой. Это была расписка, написанная размашистым почерком Николая Петровича. С суммой, датой и подписью. — У твоего отца есть время до пятницы. Вечер. Потом я не буду ему звонить. Я пойду сразу в суд, потому что у нас с ним всё заверено, и он не выполняет условия договора. И им будет всё равно, чей он отец.
Расписка лежала на клеёнке кухонного стола не как документ, а как улика. Маленький белый прямоугольник, исчерченный синими чернилами, в одночасье превратил уютную семейную кухню в зал суда, где Слава оказался одновременно и обвиняемым, и защитником, и совершенно беспомощным присяжным. Шок, ударивший его под дых, быстро сменился горячей волной негодования, которая обожгла горло. Это была не его Аня. Его Аня пекла пироги, смеялась над его дурацкими шутками и просила помочь с верхней полки. Эта женщина, сидевшая напротив, с прямой спиной и холодными глазами, была самозванкой.
— Ты в своем уме?! — вырвалось у него. Голос не сорвался, а стал жёстким, как проволока. — Это мой отец, а не какой-то посторонний мужик с улицы! Есть же какие-то понятия о приличиях! Семья, в конце концов!
Анна даже не моргнула. Она лишь слегка качнула головой, словно объясняя ребёнку очевидную вещь.
— Понятия о приличиях — это когда ты берёшь в долг и возвращаешь. Особенно у семьи. А не прячешься. На бумаге его подпись, Слава. Он согласился и взял деньги.
Он вскочил со стула, прошёлся по крошечной кухне — два шага туда, два обратно. Ему нужен был воздух, пространство, но стены давили на него. Он остановился за её спиной, хотел положить руки ей на плечи, смягчить, вернуть всё в привычное русло, но что-то его остановило. От её фигуры веяло таким ледяным отчуждением, что он побоялся обжечься. Он сменил тактику, его голос стал ниже, в нём появились вкрадчивые, умоляющие нотки.
— Аня, послушай… Мы же… мы же не чужие люди. Ну ошибся старик, ну ляпнул не подумав. Нельзя же так. Нельзя из-за этого всё рушить. Какие-то суды… Ты понимаешь, что ты говоришь? Ты хочешь натравить приставов на моего отца?
— Я хочу вернуть свои деньги, — просто ответила она, не оборачиваясь. — А как это будет происходить — зависит исключительно от Николая Петровича.
Слава почувствовал, как внутри него что-то обрывается. Все его приёмы — гнев, логика, взывание к чувствам — всё это разбивалось о её непробиваемое спокойствие. Она уже всё решила. Этот разговор был для неё не переговорами, а лишь формальным уведомлением о приведении приговора в исполнение. От бессилия он снова разозлился. Он выхватил из кармана телефон.
— Хорошо. Ладно. Я сейчас ему позвоню. Прямо сейчас. И он тебе всё объяснит. Что ты не права. Что так не делается.
Он быстро нашёл в контактах «папа» и нажал на вызов, включив громкую связь. Он сделал это намеренно, чтобы Анна слышала голос разума, голос старшего, который поставит её на место. После нескольких длинных гудков в трубке раздался бодрый, чуть ворчливый голос Николая Петровича.
— Да, сынок, слушаю.
— Пап, привет. Ты извини, что поздно, — начал Слава, бросая торжествующий взгляд на затылок жены. — Тут у нас с Аней разговор… насчёт тех денег на машину. Недоразумение какое-то вышло.
— Какое ещё недоразумение? — беззаботно хмыкнул отец. — Машина бегает, я доволен. Спасибо твоей жене, уважила старика.
У Славы похолодело внутри. Он ожидал чего угодно — обещаний, оправданий, но не этого железобетонного самодовольства.
— Пап, она говорит, что это был долг… — выдавил он.
В трубке на секунду повисла пауза. А затем голос Николая Петровича изменился. Бодрость исчезла, сменившись оскорблённой, звенящей гордостью.
— Что значит «долг»? Я у неё ничего не просил. Она сама предложила! «Николай Петрович, возьмите, вам нужнее». Я что, должен был на колени падать и в ножки кланяться? Я думал, у меня невестка нормальная, благодарная. За то, что я ей такого сына вырастил, одного этого достаточно! Что она, обеднеет? Мелочная какая-то стала. Ты ей там скажи, чтобы глупостями не занималась.
Слава молча нажал на отбой. Телефон в его руке показался неимоверно тяжёлым. Он медленно опустил его на стол рядом с распиской. Громкая связь не понадобилась — каждое слово отца отпечаталось в воздухе кухни, как клеймо. Он посмотрел на Анну. Она повернула голову и впервые за весь вечер встретилась с ним взглядом. В её глазах не было злорадства. В них не было ничего. И Слава понял, что он в ловушке. Он оказался зажат между двумя глыбами, двумя правдами, и его отчаянная попытка столкнуть их лбами привела лишь к тому, что они начали сдвигаться, чтобы раздавить его самого.
Николай Петрович не позвонил. Он явился. На следующий день, ближе к обеду, в дверь позвонили — не коротко и вежливо, а долго и требовательно, словно звонивший был уверен, что ему не просто откроют, а красную дорожку перед ним выстелят. Слава открыл. На пороге стоял отец — кряжистый, плотный, в своей лучшей куртке, с лицом, которое выражало не смущение или вину, а суровую отцовскую решимость навести порядок в непутёвом дочернем государстве.
Он вошёл в квартиру, не дожидаясь приглашения, стянул с ног ботинки и прошёл прямо в гостиную, бросив на ходу сыну:
— Где она?
Анна сидела в кресле с книгой. Она не подняла головы, когда свёкор вошёл, лишь перелистнула страницу. Этот жест — спокойный, почти демонстративный — мгновенно взвинтил Николая Петровича. Он проигнорировал её присутствие, как игнорируют назойливую муху, и обратился к Славе, который топтался в проходе, как испуганный подросток.
— Сын, что здесь происходит? Что за ультиматумы? Я тебя растил, вкладывал в тебя душу, а теперь твоя жена будет мне указывать, как жить и что делать? В приличных семьях так вопросы не решаются. Деньги — это пыль, бумага. А родство — это кровь. Она что, этого не понимает?
Он говорил громко, наполняя собой всё пространство комнаты. Это была не беседа, а проповедь, обращённая к единственному, по его мнению, достойному слушателю. Слава страдальчески посмотрел на жену, потом на отца.
— Пап, ну давай спокойнее… Тут просто недопонимание…
— Какое недопонимание?! — отрезал Николай Петрович, делая шаг к сыну. — Всё предельно понятно! Человеку сделали добро, от чистого сердца помогли, а она теперь этим добром в лицо тычет! Выставила меня каким-то мошенником перед собственным сыном!
Анна закрыла книгу, аккуратно заложив страницу пальцем. Она подняла глаза. Взгляд её был ясным и совершенно спокойным. Она не смотрела на свёкра как на разгневанного родственника. Она смотрела на него как на контрагента, нарушившего условия сделки.
— Николай Петрович, добрый день, — её голос прозвучал ровно и прохладно, разрезая его патетическую тираду. — Вы привезли деньги?
Свёкор остолбенел. Он на секунду потерял дар речи, глядя на неё так, будто с ним заговорил предмет мебели. Он ожидал слёз, оправданий, криков — чего угодно, но не этого ледяного, делового тона.
— Ты… ты с кем так разговариваешь? — просипел он, повернувшись к Славе, ища у него поддержки. — Слава, ты это слышишь? Ты позволишь ей так говорить с твоим отцом?
Но Анна не дала Славе вставить ни слова. Она медленно встала с кресла, положила книгу на подлокотник и сделала шаг вперёд. Она была ниже и тоньше свёкра, но в её фигуре было столько несгибаемой стали, что массивный Николай Петрович вдруг показался рыхлым и неуверенным.
— Я разговариваю с человеком, который взял у меня в долг крупную сумму и теперь делает вид, что так и должно быть. В документе, который вы подписали, нет ни слова о семейных ценностях или благодарности за сына. Там есть сумма и дата возврата. Пятница. У вас осталось два дня.
Слова падали в комнате, как тяжёлые камни. Николай Петрович побагровел. Вся его напускная патриархальная мудрость слетела, обнажив простое, грубое хамство.
— Да я… Да ты…
— Папа, Аня, перестаньте! — наконец взорвался Слава. Его голос прозвучал жалко и неубедительно. Он метался между ними, как растерянный ребёнок между двумя дерущимися взрослыми, и в этот момент был противен им обоим. Отцу — своей мягкотелостью. Жене — своей беспомощностью.
Николай Петрович тяжело дышал, глядя на непроницаемое лицо невестки. Он понял, что его авторитет, его статус главы клана, вся эта привычная система координат, в которой он был царём и богом, здесь не работает. Она играла по другим правилам. И тогда он сделал то единственное, что ему оставалось. Он тяжело опустился на диван, демонстративно закинув ногу на ногу.
— Хорошо. Я отсюда не уйду. Буду сидеть здесь до пятницы. Посмотрим, как ты вызовешь своих бандитов-приставов в мой дом. В дом моего сына.
Пятница наступила не как конец рабочей недели, а как крайний срок. Воздух в квартире за двое суток пропитался густым, вязким напряжением. Николай Петрович, верный своему слову, не уехал. Он превратил диван в гостиной в свой командный пункт, откуда вёл молчаливую войну, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами с сыном и полностью игнорируя Анну. Слава исхудал и осунулся. Он метался между работой и домом, который превратился в поле боя, и каждый час в его собственной квартире был для него пыткой. Он пытался говорить то с одним, то с другой, но его слова, как мелкие камушки, бесследно тонули в трясине их молчаливого противостояния.
Вечером, около восьми, когда стало ясно, что день почти закончился, Николай Петрович решил, что пора завершать эту комедию. Он с кряхтением поднялся с дивана, подошёл к журнальному столику, перед которым в кресле сидела Анна, и с видом победителя извлёк из внутреннего кармана куртки пачку денег, перетянутую аптечной резинкой. Пачка была нарочито тонкой.
— На, — бросил он, и деньги шлепнулись на полированную поверхность столика. Он не передал их, а именно бросил, как подачку собаке. — Возьми. На булавки. Надеюсь, твоя мелкая душонка теперь успокоится.
Слава, стоявший в дверях, увидел в этом жест примирения. На его лице промелькнула слабая, измученная надежда.
— Ань, ну вот видишь… Папа…
Анна не посмотрела на деньги. Она медленно подняла взгляд на свёкра, потом перевела его на мужа. На её лице не было ни удовлетворения, ни злости. Там по-прежнему была та пугающая, нечеловеческая пустота. Она молча взяла со столика свой телефон. Николай Петрович усмехнулся, победоносно глядя на сына. Слава нервно сглотнул. Они оба ждали, что сейчас она позвонит матери, подруге, кому-то, кому можно будет пожаловаться и поплакать. Это был бы понятный, предсказуемый женский ход.
Но Анна не стала никому жаловаться. Её палец уверенно скользнул по экрану. Она поднесла телефон к уху.
— Здравствуйте, — произнесла она в трубку спокойным, деловым тоном, который был бы уместен в офисе на совещании. — Я по поводу срочного выкупа автомобиля. Да, всё верно. «Лада Веста», седан, цвет «платина», прошлого года. Пробег минимальный, состояние идеальное.
Николай Петрович замер, его усмешка сползла с лица. Слава перестал дышать.
— Владелец — пожилой человек, — невозмутимо продолжала Анна, глядя прямо в глаза окаменевшему свёкру. — Возникли, скажем так, непредвиденные финансовые трудности. Поэтому готовы на очень серьёзную скидку при условии, что сделку оформят завтра утром. Да, прямо с утра. За наличные.
Она сделала паузу, слушая ответ.
— Отлично. Куда можно подъехать для осмотра? Ах, вы сами подъедете? Замечательно. Записывайте адрес.
Она назвала их домашний адрес. Чётко. По слогам. Потом добавила: «Да, машина будет здесь», — и повесила трубку, положив телефон на стол рядом с презрительно брошенной пачкой денег.
На секунду в комнате не осталось ни одного звука. Даже уличный шум, казалось, стих. И потом тишину разорвало. Это был не крик, а рёв раненого зверя. Николай Петрович вскочил, опрокинув журнальный столик. Деньги разлетелись по ковру.
— Не понял… Ты мою машину собралась продать? — возмущённо спросил Николай Петрович.
— Не вашу, а мою! По условиям расписки, она зарегистрирована на мою маму, пока вы не выплатите долг. Но, как мы выяснили уже, выплачивать вы его не собираетесь, а значит, я таким способом верну их. Завтра приедут покупатели смотреть машину, и скорее всего они её и заберут. Так что можете вытряхивать оттуда своё барахло. А надумаете уехать в ней — я подам заявление на угон машины, потому что у меня доверенность есть от мамы моей.
— ТЫ ЧТО НАДЕЛАЛА, ГАДИНА?!
Но страшнее был даже не его рёв. Страшнее был тонкий, сдавленный звук, который издал Слава. Он смотрел на жену так, словно видел её в первый раз в жизни, и в его глазах был не гнев, а бездонный, животный ужас. Он понял. Он понял всё. Это был не блеф. Это не было способом вернуть долг. Это была публичная казнь. Уничтожение. И он, Слава, был не просто зрителем. Он был эшафотом, на котором только что обезглавили его семью.
— Я защищаю себя и свою собственность от таких жуликов, как вы! Подарочек он захотел в размере почти полутора миллиона! Ага! Сейчас вот! Или вы прямо сейчас отдаёте мне деньги, или я продаю машину! А если будете мне препятствовать — вас обеспечат новой жилплощадью! Всё ясно?! — тоже переходя на повышенный тон, заявила невестка.
— Аня… — прошептал он, и в этом единственном слове прозвучал окончательный приговор их браку, их прошлому и любому возможному будущему.
— Что «Аня»?!
— Не надо так… Это же мой отец…
— Да мне плевать, кто это, Слава! Если тебе что-то не нравится, то можешь прямо сейчас собирать свои манатки и валить из моей квартиры вместе с этим старым жуликом! Потому что я не собираюсь и дальше гробить свою жизнь с человеком, который не может отстоять меня перед своим отцом! Ты жмёшься тут и пищишь, как побитая собака! Да лучше я просто собаку из приюта возьму! Толку и благодарности больше будет! Да и животные всегда были лучше людей во всех отношениях!
— Собирайся, сынок! Пусть подавится своими деньгами и своим домом! А мы с матерью тебе найдём лучше нормальную жену, которая будет так же обеспечивать всё, но не будет требовать долги, которые должна прощать родным людям!
Война закончилась. На руинах их общей жизни остались стоять трое совершенно чужих друг другу людей.
Слава пошёл собирать вещи, а Аня снова взялась за книгу, только перед этим она забрала у свёкра ключи от машины, которую завтра же и продаст, чтобы не было никакого напоминания об этой неблагодарной семейке…
