— И что это за веник ты притащил? Разве я тебя не учила, что женщине моего возраста дарят розы? Одну, но дорогую. А это… это для школьниц.
Олег поставил на кухонный стол коробку с тортом, проигнорировав выпад матери. Он привык. Зинаида Аркадьевна никогда не начинала разговор с приветствия. Она начинала его с оценки, и оценка эта почти всегда была неудовлетворительной. Он молча достал из бумажной обёртки букет полевых ромашек и поставил его в первую попавшуюся вазу, которую сам же ей дарил на прошлое Восьмое марта.
— Здравствуй, мама. Это тебе. «Прага», твой любимый.
Зинаида Аркадьевна смерила коробку тяжёлым, изучающим взглядом, будто торт мог оказаться подделкой. Она была женщиной внушительной, с прямой, как аршин, спиной и лицом, на котором застыло выражение вечной принципиальности. Её квартира была под стать ей — безупречно чистая, с накрахмаленными салфетками на полированных поверхностях и воздухом, в котором запах мебельного лака смешивался с ароматом свежеиспечённых пирогов.
— Слишком жирный он для моего возраста. Но раз принёс — ставь чайник. Что за повод? У тебя лицо такое, будто ты миллион выиграл.
Олег сел за стол, чувствуя, как праздничное настроение, с которым он ехал сюда, медленно испаряется под её взглядом. Он сделал глубокий вдох, собираясь с силами.
— Повод есть. Мам, я приехал сообщить тебе новость. Важную. Я сделал Кате предложение. Мы женимся.
Тишина, которая наступила после его слов, была густой и почти осязаемой. Зинаида Аркадьевна, которая как раз доставала из серванта фарфоровые чашки, замерла с одной из них в руке. Она не обернулась. Олег видел лишь её напряжённую спину и то, как побелели костяшки пальцев, сжимавших хрупкий фарфор. Прошла целая вечность, прежде чем она медленно поставила чашку на стол, развернулась и села напротив. Лицо её было похоже на маску.
— Я так и знала, — произнесла она ровным, безэмоциональным голосом, который был страшнее любого крика. — Я чувствовала, что эта девица доведёт тебя до глупости. И что она ответила? Согласилась, конечно? Вцепилась в московскую прописку и квартиру?
— Мама, прекрати. Катя любит меня, а я люблю её. Мы хотим создать семью. Свадьбу планируем через месяц. Небольшую, только для самых близких.
Он пытался говорить уверенно, но чувствовал, как его слова вязнут в ледяной атмосфере, которую создавала мать. Она смотрела на него не как на сына, а как на подсудимого, только что выслушавшего обвинительный приговор.
— Семью? — она усмехнулась, но уголки её губ даже не дрогнули. — Ты хоть понимаешь, что такое семья, мальчик мой? Семья — это порядок. Это иерархия. Муж — голова, а жена — шея, которая поворачивает эту голову туда, куда ей укажет старшая и более мудрая женщина. Твоя мать. А твоя Катя… Я на неё насмотрелась за этот год. У неё на всё своё мнение. Она тебе перечит. Она смеет спорить со мной. Она приходит в мой дом и ведёт себя так, будто она здесь ровня. Такая женщина не создаст семью. Она её разрушит.
Она говорила это негромко, чеканя каждое слово. Это был не диалог. Это было оглашение вердикта. Олег молчал, давая ей выговориться. Он знал, что это бесполезно. Любая попытка возразить была бы воспринята как подтверждение её правоты.
— Если твоя Катя такая своевольная, то она за тебя замуж не выйдет, сынок! Жена должна в подчинении у своей свекрови быть, а не делать, что захочет! Пока ты ей этого не объяснишь, никакой свадьбы не будет!
— Мам, просто…
—Она должна вставать, когда я вхожу. Она должна спрашивать моего совета, прежде чем купить новую кастрюлю или приготовить тебе ужин. Она должна понимать, что теперь её жизнь принадлежит не ей, а нашей семье. Твоей и моей.
Зинаида Аркадьевна откинулась на спинку стула. На её лице проступило выражение сурового, но справедливого удовлетворения. Она была подобна полководцу, который только что изложил неоспоримые условия капитуляции и теперь ожидал, когда противник сложит оружие. Она видела, как побледнел её сын, как напряглись желваки на его лице. Сейчас он начнёт спорить, уговаривать, доказывать, что его Катя «не такая», но в конце концов, как и всегда, он сломается. Он всегда ломался. Её слово было фундаментом, на котором держался его мир.
Олег молчал, выдерживая её взгляд. Он смотрел не на мать, а на чужую, властную женщину, которая только что попыталась аннексировать его будущее. Он медленно, почти торжественно кивнул.
— Да, мама, ты права. Свадьбы не будет.
Торжество на лице Зинаиды Аркадьевны стало почти осязаемым. Тонкая, едва заметная улыбка тронула её губы. Она победила. Она снова доказала, кто в доме хозяин, кто устанавливает правила. Сын одумался, понял, на краю какой пропасти стоял. Сейчас он встанет, пообещает провести с невестой «воспитательную беседу» и покорно пойдёт выполнять её волю.
Но Олег не встал. Вместо этого он спокойно достал из кармана телефон. Его движения были подчёркнуто медленными, лишёнными всякой нервозности. Он разблокировал экран и открыл календарь. Зинаида Аркадьевна наблюдала за ним с недоумением. Что за представление? Пальцы Олега неторопливо забегали по экрану, и в наступившей тишине кухни отчётливо послышались тихие щелчки виртуальной клавиатуры. Он создавал новое событие.
— Свадьбы с банкетом, гостями и тамадой действительно не будет, — произнёс он, не отрывая взгляда от телефона, словно зачитывал вслух приговор. — Шумного праздника, на котором ты будешь сидеть во главе стола и принимать поздравления, тоже не будет. Я отменяю бронь в ресторане прямо сейчас.
Он переключился на другое приложение и сделал несколько нажатий. Лицо Зинаиды Аркадьевны начало медленно меняться. Из него уходило торжество, сменяясь сначала недоумением, а затем — холодной тревогой.
— Что ты делаешь? — спросила она, и в её голосе впервые за весь разговор проскользнула неуверенность.
— Я делаю то, что должен был сделать давно, — Олег отложил телефон на стол экраном вверх и посмотрел ей прямо в глаза. Его взгляд был спокойным и твёрдым, как сталь. — В следующую пятницу, в одиннадцать утра, мы с Катей просто распишемся. Вдвоём. А в три часа дня у нас самолёт. Мы улетаем на две недели. Билеты я уже купил.
Он говорил это тем же ровным тоном, каким обычно обсуждал погоду или цены на бензин. И именно это будничное спокойствие делало его слова оглушительными. Зинаида Аркадьевна окаменела. Она смотрела на него, и в её глазах отражалось полное непонимание происходящего. Сценарий, который она проигрывала в голове сотни раз, рассыпался в прах.
— Ты хотела, чтобы я объяснил ей правила. Я объяснил. Ещё вчера. Пересказал ей всё то, что слышал от тебя всю свою жизнь. О подчинении, об иерархии, о том, чьё слово в семье является законом. И знаешь, что она сказала? Она сказала, что в её семью с такими правилами не входят. Что она выходит замуж за меня, а не вступает в секту, где ей придётся поклоняться верховной жрице. Поэтому я решил, что мне проще сменить семью, чем жену.
Он встал из-за стола, аккуратно задвинув за собой стул.
— Так что не жди нас в гости. Никогда.
Он повернулся и пошёл к выходу, оставив на столе нетронутый торт и букет ромашек в вазе. Они выглядели теперь как неуместные атрибуты на поминках по семье, которой больше не существовало.
Два дня квартира Зинаиды Аркадьевны жила в оглушительной тишине. Даже старые часы в гостиной, казалось, тикали с опаской, боясь нарушить плотную, застывшую атмосферу. Недоеденный торт «Прага» отправился в мусорное ведро, а ромашки, так и не дождавшись свежей воды, покорно склонили головы и были выброшены следом. Зинаида Аркадьевна не суетилась, не металась по комнатам. Она сидела в своём любимом кресле, прямая и неподвижная, как изваяние. Её поражение было слишком унизительным, чтобы вызывать слёзы или крик. Оно вызвало холодную, звенящую ярость и методичную работу мысли. Она прокручивала в голове разговор с сыном снова и снова, анализируя каждое его слово, каждый жест. Он был спокоен. Не вызывающе, не нагло, а именно спокоен. И это было хуже всего. Это означало, что решение было не импульсивным, а взвешенным и окончательным. Она поняла, что давить на Олега больше бесполезно. Его обработали, перепрограммировали. Но оставалось слабое звено. Эта девица. Катя. Она наверняка не ожидала такого напора, она не закалена в семейных битвах. Её можно сломать.
Вечером второго дня Зинаида Аркадьевна достала свою старую записную книжку в тиснёном кожаном переплёте. Она никогда не доверяла технике. Все важные номера были записаны здесь, её каллиграфическим почерком. Она нашла страницу на букву «О» — «Олег». Ниже, другим цветом, было приписано: «Катя (его)». Она медленно, с нажимом, набрала номер на своём стационарном телефоне. Она не хотела, чтобы этот разговор оставил какие-либо следы в её мобильном.
Катя ответила после третьего гудка. Она как раз раскладывала на диване новые пляжные полотенца, сравнивая их с фотографиями отеля в телефоне.
— Алло?
— Катенька, здравствуй, деточка. Это Зинаида Аркадьевна, мама Олега. Не отвлекаю тебя?
Голос будущей свекрови был пропитан вкрадчивой, елейной печалью. Катя на мгновение замерла, потом села на диван. Она посмотрела на вторую трубку, которую Олег принёс из своей комнаты, и мысленно поблагодарила его за предусмотрительность. Он предупреждал, что это может случиться.
— Здравствуйте, Зинаида Аркадьевна. Нет, не отвлекаете. Слушаю вас.
— Деточка, я звоню тебе, потому что моё сердце разрывается. Ты же умная девочка, ты должна понимать. Олег совсем потерял голову. Он совершает ужасную ошибку, он рушит свою семью, отказывается от матери. Я понимаю, молодость, любовь, гормоны… Но женщина должна быть мудрее. Женщина — хранительница очага. Она должна направлять мужчину, а не толкать его в пропасть. Он ведь из-за тебя всё это затеял. Ты должна его остановить. Убедить, что нельзя так поступать с родной кровью.
Зинаида Аркадьевна говорила медленно, расставляя акценты, давая каждому слову впитаться, как яду. Она рисовала картину неблагодарного сына и коварной соблазнительницы, которая увела его из любящей семьи.
Катя слушала молча, не перебивая. Она дала Зинаиде Аркадьевне выговориться до конца, дождалась драматической паузы, которая должна была, по замыслу говорящей, быть наполненной раскаянием и стыдом.
— Зинаида Аркадьевна, я вас услышала, — ответила Катя ровным и абсолютно спокойным голосом. — Позвольте мне только уточнить несколько моментов. Олег — взрослый, тридцатидвухлетний мужчина. Он сам принимает решения и несёт за них ответственность. Я не имею ни права, ни желания указывать ему, как общаться с его матерью. Это его выбор.
— Его выбор? — в голосе Зинаиды Аркадьевны прорезался металл. — Ты называешь это выбором? Ты просто настроила его против меня!
— Я никого не настраивала. Я лишь ответила на прямой вопрос вашего сына, готова ли я жить по правилам, где я должна находиться в вашем полном подчинении. Мой ответ был «нет». Олег принял это к сведению и сделал свой собственный вывод. Мне казалось, вы хотели, чтобы он мне всё объяснил. Он объяснил. Результат вам известен.
Эта убийственная логика и спокойствие вывели Зинаиду Аркадьевну из себя. Маска скорбящей матери треснула и осыпалась.
— Ах ты… Да ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Ты его без семьи оставишь! Он один будет, как перст! Ты думаешь, ты ему нужна будешь, когда он поймёт, что из-за тебя потерял всё?
— Семью создаём мы с ним, Зинаида Аркадьевна. Вдвоём. А то, что вы называете семьёй, больше похоже на диктатуру. Я не хочу жить в такой системе, и, как выяснилось, Олег тоже. Мы вам ничего не должны.
— Ты ещё пожалеешь об этих словах! Ты горько пожалеешь, когда поймёшь, кого потеряла!
Катя сделала небольшую паузу, прежде чем нанести последний, выверенный удар.
— Я никого не теряла. Я Олега нашла. А вот вы, кажется, действительно теряете сына. Но это тоже ваш собственный выбор. Всего вам доброго, Зинаида Аркадьевна.
Катя аккуратно положила трубку. В квартире Зинаиды Аркадьевны короткие гудки прозвучали как выстрелы. Она сидела, сжимая в руке холодную пластиковую трубку, и смотрела в одну точку. План провалился. Слабое звено оказалось прочнее камня. И теперь у неё не осталось ничего, кроме выжженной земли и последнего, отчаянного хода.
Пятничное утро заливало кухню мягким, тёплым светом. Пахло свежесваренным кофе и духами Кати — чем-то лёгким, с нотками цитруса и жасмина. Она, уже в простом, но невероятно элегантном белом платье, застёгивала на запястье тонкий браслет. Олег, стоявший позади в светлом костюме, застегнул ей замочек и легко поцеловал в шею. В этой утренней тишине, в предвкушении простого, тихого шага в новую жизнь, было что-то почти священное. Они не суетились, не нервничали. Решение было принято, путь был ясен, и все внешние бури остались где-то там, за пределами их маленькой, уютной вселенной.
— Пора, — тихо сказал Олег, взглянув на часы. — Такси уже ждёт.
Они вышли на лестничную площадку, и Катя крепче сжала его руку. Это был не жест страха, а жест поддержки и единства. Дверь лифта открылась, и они спустились вниз, в залитый солнцем двор. И там, у припаркованной машины такси, их ждала она.
Зинаида Аркадьевна стояла у капота, прямая, как солдат на посту. На ней было тёмное, строгое пальто, совершенно неуместное в этот тёплый день. Она не выглядела расстроенной или заплаканной. Её лицо было непроницаемым, как гранит, а в глазах застыл холодный, оценивающий блеск. В руках она держала большую картонную коробку, перевязанную бечёвкой. На боку коробки старыми, выцветшими чернилами было выведено: «ОЛЕГ. ДЕТСТВО».
Олег и Катя остановились в нескольких шагах от неё. Воздух между ними загустел, стал тяжёлым и вязким. Таксист, почувствовав неладное, деликатно отвернулся, делая вид, что изучает свой телефон.
— Я пришла не для того, чтобы тебя отговаривать, — произнесла Зинаида Аркадьевна ровным, лишённым всяких эмоций голосом. Она обращалась только к Олегу, полностью игнорируя Катю, словно та была пустым местом. — Я пришла вернуть тебе то, что тебе больше не принадлежит. Или, вернее, вернуть то, от чего ты сам отказался.
Она говорила негромко, но каждое её слово падало в утреннюю тишину, как камень в стоячую воду. Олег молчал, его лицо превратилось в маску.
— В этой коробке — мальчик, которого я создала. Я лепила его из ничего, вкладывала в него свои силы, свои ночи, свои надежды. Здесь его первые рисунки, его молочный зуб в спичечном коробке, его школьные дневники, его фотографии, где он счастлив рядом со своей матерью. Этот мальчик любил меня. Он уважал свою семью. Он знал своё место.
Она сделала шаг вперёд, протягивая коробку ему. Олег не двинулся с места, чтобы её взять. Его взгляд был прикован к лицу матери. Увидев, что он не собирается принимать её дар, Зинаида Аркадьевна на мгновение скривила губы в усмешке, лишённой всякого веселья.
— Ты не он, — продолжила она, и её голос стал твёрже. — Ты — чужой мужчина, которого я не знаю. Мужчина, который выбрал себе в хозяйки вот это, — она едва заметно кивнула в сторону Кати, — и решил, что может просто вычеркнуть всё, что было до неё. Ты не можешь вычеркнуть то, что тебе не принадлежит. Поэтому я возвращаю это.
С этими словами она с силой швырнула коробку на асфальт, прямо под ноги Олегу. Не на него, а именно под ноги, как бросают мусор. Картон глухо стукнулся о землю, крышка сорвалась, и содержимое коробки рассыпалось по серому асфальту. Бронзовая гирька — слепок его первой пинетки — откатилась к колесу машины. Веером разлетелись старые чёрно-белые фотографии: вот он, смеющийся карапуз на трёхколёсном велосипеде; вот он — первоклассник с огромным букетом гладиолусов; вот они вместе с ней на море. Стопка его детских рисунков, скреплённая ржавой скрепкой, упала поверх похвальной грамоты за третий класс.
Зинаида Аркадьевна смотрела на это опустошение с суровым удовлетворением. Она совершила свой последний, самый жестокий акт. Она публично отреклась от его прошлого, выбросив его на помойку.
— У меня больше нет сына, — отчеканила она, глядя ему в глаза. — Мой сын остался в этой коробке. Можешь забрать его с собой. Если захочешь.
Олег долго смотрел на разбросанные по земле обрывки своей жизни. На мгновение его плечи дрогнули. Он перевёл взгляд на мать, на её лицо, искажённое холодной, мстительной правотой. Затем он посмотрел на Катю. Она стояла рядом, не говоря ни слова, но её рука в его руке была тёплой и живой. Это было его настоящее.
Не говоря ни слова, он сделал шаг. Он не нагнулся, не попытался ничего поднять. Он аккуратно обошёл разбросанные фотографии, перешагнул через свои детские рисунки, словно это был просто мусор на дороге. Он открыл для Кати заднюю дверь такси, дождался, пока она сядет, а затем сел сам.
— Езжайте, — коротко бросил он водителю.
Машина плавно тронулась с места. В боковом зеркале Олег видел, как удаляется фигура его матери. Она так и осталась стоять посреди двора, одинокая, прямая, несокрушимая, рядом с разбросанными на асфальте руинами того мира, который она когда-то построила и только что сама окончательно разрушила…
