— Пахнет невероятно. Что-то особенное сегодня?
Ирина не обернулась. Лезвие широкого кухонного ножа ходило под её пальцами уверенно и быстро, превращая упругие шляпки шампиньонов в тонкие, почти прозрачные пластинки. Она слышала, как за спиной щёлкнул замок, как на пол в прихожей с глухим стуком упала сумка с ноутбуком, как зашуршала снимаемая куртка. Он не стал разуваться, прошёл на кухню прямо в уличных ботинках, оставляя на светлом ламинате тёмные, влажные следы от подтаявшего снега.
— Запеканка. Картофельная. С грибами, — её голос был ровным, лишённым всякой интонации. Она смахнула нарезанные грибы в глубокую миску, где уже лежали кольца лука, и потянулась за следующей порцией.
Павел подошёл сзади и обнял её за талию, уткнувшись подбородком в плечо. От него пахло морозным воздухом, выхлопными газами и едва уловимым ароматом чужого парфюма — сладковатого, цветочного. Светиного парфюма. Ирина на мгновение замерла, её рука с ножом застыла над разделочной доской. На его лице играла та самая заискивающая, виноватая улыбка, которая появлялась только в двух случаях: когда он сильно провинился или когда собирался попросить о чём-то, в чём ему уже было отказано. Сегодня был второй случай.
— Устала? — промурлыкал он ей в ухо, слегка качнувшись вместе с ней. — День тяжёлый был?
Она молча высвободилась из его объятий, не резко, но настойчиво, и продолжила резать грибы. Этот танец они исполняли уже третий день подряд. Он начинал издалека, с комплиментов, с проявлений нежности, с расспросов о её дне. Он создавал иллюзию заботы, прощупывал почву, искал слабину в её обороне.
— Заезжал к Светке по дороге, — как бы невзначай бросил он, присаживаясь на стул у стола. — Представляешь, у неё опять её колымага встала. Прямо посреди дороги.
Имя сестры прозвучало в воздухе кухни, как щелчок взводимого курка. Ирина взяла со стола крупную головку сыра и тёрку. Монотонный, скрежещущий звук наполнил пространство, идеально заглушая необходимость отвечать. Она тёрла сыр длинными, размеренными движениями, глядя на то, как золотистая стружка нарастает пушистым холмиком. Она знала, что будет дальше. Знала каждое его слово, каждую интонацию.
Павел выдержал паузу, давая ей возможность проявить сочувствие. Не дождавшись, он кашлянул и продолжил, сменив тон на более жалостливый.
— Ир, ну ты только выслушай, не заводись сразу. У Ленки, подруги её лучшей, свадьба в субботу. За городом, в коттеджном посёлке. Ты же понимаешь, такси туда вызывать — разоришься, да и обратно потом как? Ей очень, очень надо. Она просто в отчаянии.
Он говорил, а Ирина продолжала свою монотонную работу. Она видела эту сцену так ясно, будто присутствовала при ней: её золовка Света, заламывающая руки, трагически закатывающая глаза и её брат Павел, сочувственно кивающий и обещающий «всё уладить». Он всегда всё улаживал. За её счёт.
— Ну войди в положение, чисто по-человечески, — его голос стал вкрадчивым, убеждающим. — Всего на два дня. В субботу утром возьмёт, в воскресенье вечером привезёт. Вымытую и с полным баком, я лично прослежу. Она будет как… как с хрустальной вазой с ней обращаться. Даю тебе слово.
Он закончил свою речь и замолчал, ожидая её реакции. Скрежет тёрки прекратился. Ирина отложила остаток сыра, смахнула стружку в миску к грибам и луку, вытерла руки о полотенце. Затем медленно, очень медленно повернулась к нему. Она посмотрела ему прямо в глаза — спокойно, без тени злости или раздражения.
— Паша. В понедельник я сказала «нет» Свете по телефону, когда она позвонила мне с этой же просьбой. Во вторник я сказала «нет» тебе, когда ты звонил с работы и начинал этот разговор. Вчера вечером мы снова это обсуждали, и я снова сказала «нет». Сегодня четверг. Ответ не изменился. Нет.
Она взяла миску с начинкой и, пройдя мимо него, поставила её на столешницу рядом с подготовленной формой для запекания. Она не повысила голоса, не хлопнула дверью, не закатила истерику. Она просто констатировала факт. Для неё этот разговор был закончен. Но она прекрасно знала, что для него он только начинается.
Его заискивающая улыбка медленно сползла с лица, как подтаявшее масло. Мышцы на скулах напряглись. Он откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, и его поза из расслабленной мгновенно превратилась в оборонительную. Тишина на кухне стала плотной, осязаемой. Единственным звуком был тихий гул холодильника и едва слышное шипение в духовке, куда Ирина только что поставила запеканку. Она делала это демонстративно медленно, не глядя на него, но чувствуя его взгляд каждой клеткой кожи.
— То есть, нет? — переспросил он. Голос его стал жёстче, потеряв бархатные, просящие нотки. — Просто «нет»? И всё?
— Это исчерпывающий ответ, — ровно ответила Ирина, закрывая дверцу духовки. Она выпрямилась и повернулась к нему.
— Нет, это не исчерпывающий ответ! — он повысил голос, и его ладонь с силой опустилась на стол. Солонка и перечница подпрыгнули. — Это просто упёртость и жадность! Обыкновенная женская жадность! Тебе жалко дать машину сестре на два дня? Это же семья! Или для тебя это слово вообще ничего не значит? Она что, чужой тебе человек?
Он вскочил со стула, начиная мерить шагами небольшое пространство кухни. Его ботинки теперь оставляли на ламинате не просто следы, а целые грязные разводы.
— Я не понимаю тебя, Ира! Честное слово, не понимаю! Ты ставишь какую-то красную жестянку выше живого человека, выше моей сестры! Она в отчаянии, а ты стоишь тут и рассуждаешь, как будто речь идёт о том, чтобы одолжить тебе почку! Да что с ней случится, с твоей машиной, за два дня?
Ирина молча наблюдала за его метаниями. Она дала ему выговориться, выплеснуть первую волну возмущения. Она не перебивала, не вставляла реплик. Она просто ждала, когда словесный поток иссякнет. Когда он остановился, тяжело дыша, и уставился на неё в ожидании ответа, она сделала шаг ему навстречу.
— Ты хочешь исчерпывающий ответ, Паша? Хорошо. Ты его получишь, — её голос был тихим, но в этой тишине таилось гораздо больше угрозы, чем в его крике. — Давай поговорим о твоей «ответственной» сестре и её отношениях с автомобилями. Её первая машина, помнишь? Она прожила у неё ровно три месяца. Ровно до того дня, как Света решила устроить гонки со скутером доставщика пиццы от светофора. Она тогда очень гордилась, что обогнала его. Правда, забыла, что впереди фонарный столб. Хорошо хоть сама цела осталась.
Павел дёрнулся, будто его ударили. Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но Ирина подняла руку, останавливая его.
— Потом была вторая. Та, что подарили ей ваши родители на тридцатилетие. Посвежее, поприличнее. Её хватило на полгода. До первого визита в торговый центр с многоуровневой парковкой. Твоя сестра, съезжая с пандуса, перепутала педали. Вместо тормоза она до упора нажала на газ. И очень красиво, прямо как в кино, влетела в задний бампер новенького «Лексуса», который как раз парковался. Помнишь, сколько вы потом денег отдавали, чтобы владелец не стал вызывать ГИБДД и оформлять всё официально?
Её голос оставался таким же ровным, почти бесстрастным. Она не обвиняла. Она зачитывала протокол. Протокол человеческой безответственности.
— И наконец, её нынешнее «ведро», как ты выразился. Оно встало не «вдруг». Оно встало, потому что твоя сестра месяц ездила с горящей лампочкой давления масла. Она решила, что это «просто глюк какой-то». Итог — убитый двигатель, ремонт которого стоит дороже самой этой машины. И вот теперь этот человек, который последовательно и методично уничтожил три автомобиля, просит у меня четвёртый. Мой. Который я покупала на свои собственные деньги, работая по двенадцать часов в сутки.
Она подошла к нему почти вплотную, глядя снизу вверх в его побагровевшее от злости лицо.
— Так что, милый мой, давай начистоту.
— Да что ты так прицепилась ко всему этому? Она же…
— Если твоя сестра так хочет покататься на моей машине — пусть покупает её! Просто так она за её руль не сядет, как бы вы оба не упрашивали меня, милый мой!
— Но…
— И дело не в жадности. Дело в брезгливости. Мне омерзительна ваша общая наглость и уверенность в том, что мне больше нечем заняться, кроме как оплачивать последствия её инфантильности.
Слова Ирины повисли в воздухе, словно кристаллы льда. Они не растаяли, не испарились, а впились в Павла тысячами холодных игл. Его лицо, которое до этого было просто красным от злости, пошло нездоровыми, багровыми пятнами. Он смотрел на неё так, будто она заговорила на чужом, непонятном ему языке. Логика, факты, доводы — всё это отскакивало от него, не находя отклика. В его мире существовала только одна аксиома: его сестре надо, а значит, все вокруг должны обеспечить её «надо».
— Брезгливость? — выплюнул он слово, пробуя его на вкус. Оно показалось ему ядовитым. — Наглость? Это ты сейчас мне говоришь? Ты, которая живёт в моей квартире?
— В нашей квартире, Паша, — спокойно поправила она. — Которую мы покупали вместе. И ипотеку за которую, если ты забыл, мы тоже платим вместе. Только вот машину я покупала одна. И это не предмет для торга.
— Ах, вот оно что! Началось! Тыкаешь меня ипотекой! — он перешёл на новый виток, его аргументы становились всё более оторванными от реальности. Он цеплялся за любую возможность уязвить её, перевести стрелки. — Тебе просто нравится меня унижать! Тебе всегда не нравилась моя семья! Ты с самого начала смотрела на Светку свысока, потому что она проще, потому что она не строит из себя бизнес-леди! Это не в машине дело, Ира! Это в тебе дело! В твоём эгоизме!
Он снова начал ходить по кухне, теперь уже не просто меряя шагами пространство, а нарезая круги, как загнанный зверь в клетке. Он размахивал руками, его голос срывался. Ирина смотрела на него и видела не своего мужа, а капризного, взрослого ребёнка, которому не дали игрушку. Он не слышал её. Он не хотел слышать. Он хотел продавить, проломить, заставить её подчиниться его воле, воле его семьи.
— Ты просто не уважаешь меня! — выкрикнул он, ткнув в неё пальцем. — Если бы уважала, ты бы вошла в моё положение! Ты бы поняла, как мне важно помочь сестре! Но тебе плевать! Тебе всегда было плевать на мои чувства, на моих родных!
В этот самый момент в Ирине что-то оборвалось. Не лопнуло со звоном, не взорвалось яростью. Просто оборвалось, как старый, изношенный трос. Она вдруг с абсолютной, леденящей ясностью поняла, что все её слова, вся её логика, все её попытки достучаться — это пустой звук. Это был разговор слепого с глухим. Он никогда не поймёт. Он никогда не признает её правоту, потому что для него её права не существует там, где начинаются желания его сестры. И эта борьба будет вечной. Она будет повторяться снова и снова, по любому поводу, выматывая её, высасывая из неё жизнь.
Она перестала на него смотреть. Её взгляд стал отстранённым, направленным куда-то сквозь него. Павел, заметив эту перемену, на секунду запнулся, но потом продолжил свою тираду, не поняв, что только что проиграл. Проиграл не спор. Проиграл её.
Молча, не говоря ни слова, Ирина развернулась и прошла мимо него в прихожую. Он что-то кричал ей в спину про чёрствость и бессердечность. На маленьком столике у входа стояла керамическая вазочка, где они хранили ключи. Её рука опустилась в вазочку и с тихим, музыкальным звоном извлекла связку. Ключи от её красной машины с брелоком в виде маленькой лисички.
Павел замолчал, увидев ключи в её руке. На его лице промелькнула тень торжества. Он решил, что она сдалась. Что его напор, его крики возымели действие. Он самодовольно ухмыльнулся, готовый принять капитуляцию.
Но Ирина не пошла к нему. Она вернулась на кухню, подошла к окну и резким, отточенным движением повернула ручку. Створка распахнулась, впуская в душную от ссоры кухню порыв ледяного, колючего февральского воздуха. За окном была непроглядная темень, лишь тусклый свет от фонаря во дворе выхватывал из мрака заснеженную парковку и большой, нетронутый сугроб прямо под их окнами.
Не глядя на Павла, она вытянула руку и разжала пальцы. Ключи блеснули в свете кухонной лампы и, описав короткую дугу, беззвучно утонули в рыхлой белой массе сугроба.
Ирина так же молча закрыла окно, отсекая уличный холод. Затем повернулась к своему ошеломлённому, застывшему мужу, челюсть которого медленно отвисала.
— Вот, — произнесла она тихим, абсолютно спокойным голосом. — Идите и ищите. Кто первый найдёт, тот и едет. Можешь даже сестру свою позвать на помощь. Устраивайте семейные поиски.
Она сделала паузу, глядя в его обескураженные, ничего не понимающие глаза, и добавила:
— А я попью чаю. В тишине.
Тишина, наступившая после её слов, была абсолютной. Не звенящей, не тяжёлой, а просто пустой. Вакуумом. Павел стоял посреди кухни, как статуя, его лицо застыло в маске полного, тотального недоумения. Он смотрел то на Ирину, которая с невозмутимым видом достала из шкафчика свою любимую чашку, то на тёмный квадрат окна, за которым только что исчез предмет их спора. Его мозг отчаянно пытался обработать произошедшее, но не мог. Это не укладывалось ни в одну из привычных ему моделей поведения. В его мире женщины могли плакать, кричать, бить посуду, но они не совершали таких холодных, рациональных и совершенно безумных поступков.
Первым из ступора его вывел звук. Щелчок кнопки на электрическом чайнике, который Ирина снова включила. Этот будничный, домашний звук на фоне только что разыгравшейся драмы подействовал на Павла как удар хлыста. Его шок мгновенно сменился яростью — дикой, животной, неконтролируемой.
— Ты… Ты что наделала? — просипел он, и его голос был неузнаваем. — Ты сумасшедшая? Ты просто сумасшедшая!
Он рванул к окну, будто надеялся, что это была всего лишь иллюзия. Вглядываясь в темноту, он видел лишь ровную, нетронутую поверхность сугроба. Ключей не было видно. Он обернулся к Ирине. Она в это время спокойно засыпала в чашку заварку, не обращая на него никакого внимания.
— Ты выбросила ключи! Ты выбросила ключи от машины! — его голос перешёл в крик. Он больше не пытался что-то доказать, он просто констатировал факт, который не умещался у него в голове. — Ты испортила вещь! Нашу вещь!
— Мою вещь, — не оборачиваясь, поправила она, заливая заварку кипятком. Аромат бергамота наполнил кухню, смешиваясь с запахом остывающей злости.
— Да какая к чёрту разница?! — взревел он. — Мы семья! Деньги общие! Ты выбросила наши деньги в снег! Потому что ты — эгоистичная, избалованная дура!
Он ожидал чего угодно: ответных криков, слёз, оправданий. Но Ирина вела себя так, будто его в комнате не было. Это бесило ещё больше. Это обесценивало его гнев, превращало его ярость в бессильную клоунаду. В отчаянии он совершил единственное, что пришло ему в голову, — схватил со стола свой телефон. Он найдёт союзника. Он покажет ей, что она не права, что её поступок — за гранью понимания. Его пальцы, дрожа от гнева, набрали номер сестры. Он нажал на кнопку громкой связи, чтобы Ирина слышала каждое слово.
— Света, ты не поверишь! — выпалил он в трубку, как только послышались гудки. — Она это сделала!
— Что сделала? — раздался из динамика капризный, нетерпеливый голос Светы. — Ты договорился? Она даст машину?
— Нет! Она… она просто взяла и выбросила ключи в окно! В сугроб! Представляешь?! — Павел говорил быстро, захлёбываясь словами.
В трубке на секунду повисла пауза. Затем динамик взорвался визгливым потоком брани.
— Что?! Она совсем рехнулась?! Эта стерва конченая! Я так и знала! Жадная, эгоистичная тварь! Ей лишь бы мне насолить! Лишь бы показать, кто в доме хозяин! Вот же тварь!
Павел с торжеством посмотрел на жену. Вот. Вот оно. Не он один так считает. Весь мир, в лице его сестры, был на его стороне. Но Ирина даже не повернула головы. Она сделала маленький глоток чая и поморщилась — слишком горячо. Затем она поставила чашку на стол, подошла к Павлу, молча взяла из его ослабевших пальцев телефон и поднесла к своему лицу.
— Света, — её голос был тихим, но чистым и отчётливым, как звон стали. В нём не было ни крика, ни истерики. Только холодная, абсолютная констатация. — Слушай сюда внимательно, ты и твой брат-подпевала. Это последний раз, когда вы оба пытаетесь решить свои проблемы за мой счёт. Это последний раз, когда твоё имя звучит в этом доме. Свадьба подруги, сломанная машина, отсутствие денег — это твои проблемы. Учись решать их сама, как взрослый человек. А ты, — она перевела взгляд на Павла, который смотрел на неё с открытым ртом, — если тебе так важна твоя сестра и её комфорт, у тебя есть два варианта. Первый: ты прямо сейчас одеваешься, берёшь фонарик, лопату и идёшь копаться в этом сугробе. Может быть, к утру найдёшь. И тогда вы оба сможете уехать на этой машине куда угодно. Навсегда.
Она сделала паузу, давая словам впитаться.
— Второй вариант: ты собираешь свои вещи. И едешь жить к сестре. Будете утешать друг друга и вместе проклинать меня. У тебя будет сколько угодно времени, чтобы помогать ей, возить её по делам и выслушивать её нытьё. Выбор за тобой. Хотя тут всё сводится к одному.
Она не дожидалась ответа. Нажав кнопку отбоя, она положила телефон на стол экраном вниз. Затем взяла свою чашку с чаем и, не взглянув больше на застывшего посреди кухни мужа, медленно пошла в спальню. Из-за её спины доносился лишь тихий гул холодильника и запах остывающей в духовке картофельной запеканки, которую сегодня, очевидно, никто не будет есть. Скандал был окончен. Не было криков, не было разбитых предметов, не было слёз. Была лишь холодная, мёртвая пустота на месте того, что они когда-то называли семьёй…
