— Артём, — начала Кира мягко субботним утром, когда ленивое солнце едва пробивалось сквозь неплотно прикрытые шторы, создавая в кухне уютный полумрак.
Они только что закончили завтракать, и аромат свежесваренного кофе ещё витал в воздухе, смешиваясь с запахом поджаренных тостов. Четыре месяца их брака пролетели для Киры как один сладкий сон, и Артём, её Артём, казался воплощением всех девичьих грёз: внимательный, нежный, с прекрасным чувством юмора и, что немаловажно, совершенно не обременяющий её какими-либо бытовыми проблемами.
Он легко согласился переехать в её двухкомнатную квартиру, доставшуюся от бабушки, и их совместная жизнь складывалась на удивление гладко.
— Я тут подумала… может, нам кровать сменить? А то эта, знаешь, совсем уже… — она сделала неопределённый жест рукой в сторону спальни, где старое, ещё бабушкино ложе, действительно давно просилось на покой.
Пружины впивались в бока, а матрас, казалось, помнил контуры всех, кто на нём когда-либо спал. — Спина что-то побаливать стала под утро, да и тебе, наверное, не слишком комфортно. Скинемся пополам, выберем что-нибудь хорошее, современное? Чтобы спать было одно удовольствие.
Кира говорила это с лёгкой улыбкой, ожидая услышать в ответ что-то вроде «Отличная идея, любимая!» или, в крайнем случае, обсуждение бюджета и моделей. Она была готова к любым практическим вопросам, но никак не к тому, что произошло дальше.
Артём, до этого момента расслабленно листающий новостную ленту в телефоне, медленно поднял голову. Лёгкая утренняя улыбка, ещё секунду назад игравшая на его губах, исчезла, словно её и не было. Взгляд, обычно такой тёплый, почти обволакивающий, стал пристальным, каким-то острым и незнакомо холодным. Он отложил телефон на стол, аккуратно, будто это был важный документ, и сцепил пальцы в замок.
— Значит, кровать, говоришь, — протянул он как-то слишком медленно, и в его голосе Кире послышались непривычные, режущие слух металлические нотки. — Старая, неудобная, спина болит. Да, проблема. Только вот, Кира, есть один такой… существенный нюанс.
Он выдержал паузу, внимательно, почти буравя её взглядом. Кира почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок. Что-то в его тоне, в его внезапно изменившемся выражении лица заставило её внутренне напрячься. Атмосфера на кухне, такая уютная и домашняя всего минуту назад, неуловимо изменилась, стала тяжёлой, почти душной.
— Какой нюанс, Тём? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и ровно, хотя сердце уже начинало отбивать тревожный ритм.
Артём чуть качнул головой, словно взвешивая каждое слово, прежде чем его произнести. И затем, чётко артикулируя, он выдал фразу, которая обрушилась на Киру ледяным водопадом, парализуя волю и мысли:
— Если ты мне не отпишешь долю в этой квартире, то я не буду ни за что тут платить! Оно мне надо вообще, вкладываться в никуда?
Кира замерла, как будто её ударили. Мир вокруг сузился до его лица, до этих холодных, расчётливых глаз и жёстко сжатых губ. Она не сразу осознала смысл произнесённых слов, мозг отказывался их принимать. Это казалось каким-то абсурдным, злым розыгрышем.
— Что?.. — только и смогла выдохнуть она, чувствуя, как немеют губы. — Что ты… что ты такое говоришь? Какую ещё долю? Артём, ты в своём уме? Мы… мы же только четыре месяца как муж и жена! Какая может быть доля?
Он криво усмехнулся, и эта усмешка не имела ничего общего с его прежней, располагающей улыбкой.
— А что такого, Кир? Я твой законный муж. И, по-моему, имею полное право чувствовать себя здесь не каким-то временным жильцом или гостем на птичьих правах, а полноправным хозяином. Понимаешь, о чём я? Хотя бы треть этой квартиры, по справедливости, должна принадлежать мне.
Вот тогда и разговор будет совершенно другой. И про новую кровать, и про ремонт, если он вдруг понадобится, и про любые другие улучшения нашего общего, заметь, гнёздышка. А так… вкладывать свои кровные в чужое имущество, сама понимаешь, не очень-то разумно. Я не филантроп.
Слова Артёма, такие будничные по тону, но чудовищные по сути, одно за другим падали в её сознание, разрушая тот идеальный образ, который она так тщательно выстраивала. Пелена влюблённости, окутывавшая её все эти месяцы, рвалась в клочья, обнажая жёсткую, неприглядную реальность. Человек, которого она считала своей опорой и любовью всей жизни, вдруг предстал перед ней расчётливым дельцом.
— Ты… ты это серьёзно сейчас? — голос её дрогнул, но в нём уже слышались не растерянность или страх, а первые нотки подступающего гнева и горькой обиды. — То есть, если я не перепишу на тебя часть моей квартиры, квартиры, которая досталась мне от моей бабушки, квартиры, в которой ты живёшь всего несколько месяцев, ты даже на общую кровать денег не дашь? На наше общее удобство?
— Именно так, дорогая моя, — кивнул Артём с такой деловитой невозмутимостью, будто они обсуждали условия выгодной сделки, а не основы их семейной жизни. — Хочешь новую кровать – пожалуйста, покупай сама, на свои. Мне, в принципе, и на этой неплохо спится.
Я человек неприхотливый, могу и потерпеть. Но если ты рассчитываешь на моё финансовое участие в благоустройстве этого жилья, то будь добра, предоставь мне определённые гарантии. Доля в квартире – это и есть та самая гарантия. Всё по-честному, без обмана.
Кира откинулась на спинку стула, чувствуя, как кровь бросается ей в лицо. Её буквально трясло от смеси ярости, недоумения и какого-то вселенского разочарования.
— Гарантии… — прошептала она, глядя на него расширенными, потемневшими от негодования глазами. — Ты это называешь гарантиями? Артём, ты вообще понимаешь, что ты сейчас несёшь? Это… это же просто низко! Это шантаж чистой воды! Подлость какая-то!
Он лишь равнодушно пожал плечами, нисколько не смутившись её обвинений.
— Называй это как тебе будет угодно, Кира. Для меня важен конечный результат. Либо ты демонстрируешь мне своё доверие и уважение как к законному супругу, и мы становимся полноценными партнёрами во всех аспектах, включая вопросы недвижимости.
Либо… либо каждый из нас остаётся при своих интересах. Ты – со своей квартирой и старой, скрипучей кроватью, а я – со своими деньгами, которые я, уж поверь, найду куда пристроить с большей пользой, чем вкладывать в воздух. Выбор за тобой, любимая. Но я бы на твоём месте не стал слишком долго раздумывать. Терпение, знаешь ли, не самая сильная моя сторона.
Кира смотрела на этого человека, которого, как ей теперь казалось, она совершенно не знала, и с ужасом понимала, что это не конец, а только начало. Начало чего-то уродливого, грязного, что грозило разрушить не только их брак, но и её веру в людей. И её недавнее, такое безоблачное счастье рассыпалось в одно мгновение, как хрупкий стеклянный шар, упавший на каменный пол.
Тишина, повисшая между ними, была густой и липкой, как патока. Кира смотрела на Артёма, и ей казалось, что она видит его впервые.
Тот обаятельный, лёгкий в общении мужчина, за которого она вышла замуж каких-то четыре месяца назад, куда-то исчез, растворился, уступив место этому холодному, расчётливому незнакомцу с жёстким взглядом и стальными нотками в голосе. Её первоначальный шок медленно трансформировался в бурлящую смесь обиды и гнева.
— То есть, ты хочешь сказать, — Кира старалась говорить медленно, чтобы не сорваться на крик, хотя каждое слово давалось ей с огромным трудом, — что все эти четыре месяца, все наши разговоры, наши планы… это всё было ради того, чтобы ты в удобный момент мог предъявить мне счёт за мою же квартиру? Ты ждал подходящего случая? Кровать оказалась этим случаем?
Артём откинулся на спинку стула, приняв нарочито расслабленную позу, которая, однако, совершенно не вязалась с напряжённой атмосферой. Он даже позволил себе лёгкую, снисходительную улыбку, которая окончательно взбесила Киру.
— Ну зачем же так драматизировать, Кир? — протянул он, растягивая слова. — Никто никого не обманывал. Я действительно люблю тебя, и наши отношения для меня очень важны. Но пойми и ты меня правильно. Я мужчина, глава семьи, хоть и будущей, я надеюсь.
И я должен чувствовать себя уверенно, твёрдо стоять на ногах. А как я могу чувствовать себя уверенно, живя, по сути, на птичьих правах? Сегодня ты меня любишь, а завтра, не дай бог, что-то случится, мы поссоримся, и ты просто выставишь меня за дверь с одним чемоданом. И где я окажусь? На улице?
Он развёл руками, изображая крайнюю степень уязвимости, но Киру этот театральный жест нисколько не тронул. Наоборот, в ней всё сильнее разгоралась ярость.
— Выставить тебя за дверь? Артём, да о чём ты вообще говоришь! Мы женаты! Мы строим совместную жизнь! Или, по крайней мере, я так думала… — она сделала горькую паузу. — А ты, оказывается, всё это время просчитывал риски и думал о том, как бы урвать кусок чужого имущества! Это просто омерзительно!
— Омерзительно – это быть наивным и не думать о завтрашнем дне, — парировал Артём, и его голос снова обрёл ту неприятную жёсткость. — Мы живём в реальном мире, Кира, а не в сказке про вечную любовь. И в этом реальном мире каждый должен заботиться о своей безопасности.
Моя доля в квартире – это не прихоть, это моя страховка, моя гарантия того, что я не останусь у разбитого корыта, если наши «высокие чувства» вдруг дадут трещину. И потом, это же справедливо! Мы семья, значит, и имущество, нажитое или используемое в браке, должно быть в какой-то степени общим.
Ты же не хочешь, чтобы я чувствовал себя здесь каким-то альфонсом или приживалой? Чтобы твои подруги или мои друзья за спиной шептались, что я удачно пристроился?
Кира резко встала из-за стола, так что стул с неприятным скрежетом отодвинулся назад. Она больше не могла сидеть напротив него и слушать эти циничные, продуманные речи.
— Приживалой? Альфонсом? Да кто тебя таким считает, кроме тебя самого?! — её голос сорвался, зазвенев от негодования. — Ты сам себя сейчас выставляешь именно таким – мелочным, расчётливым типом, который женился по расчёту!
Ты вообще помнишь, что мы говорили друг другу во время свадьбы и до неё? Или это тоже было частью твоего плана? «Пока смерть не разлучит нас, или пока я не отожму у неё часть квартиры»?!
Артём тоже поднялся, его лицо помрачнело. Терпение, о котором он упоминал, видимо, действительно подходило к концу.
— Перестань истерить, Кира, и включи уже голову, — процедил он сквозь зубы. — Я тебе предлагаю разумный, цивилизованный выход. Ты закрепляешь за мной часть квартиры, и мы живём дальше долго и счастливо, покупаем новую кровать, делаем ремонт, рожаем детей.
Всё как у людей. Или ты упираешься рогом, и тогда… тогда не удивляйся, что наше «долго и счастливо» может очень быстро закончиться. Потому что я не собираюсь жить с женщиной, которая мне не доверяет, которая держит меня за пустое место и не считается с моими законными, по-человечески понятными интересами.
Он подошёл к ней почти вплотную, и Кира почувствовала исходящую от него волну холодного, уверенного в своей правоте давления.
— Законными интересами? — она почти выплюнула эти слова ему в лицо. — Твои законные интересы – это оттяпать кусок моей квартиры! Моей, Артём! Которую моя бабушка зарабатывала всю свою жизнь, а потом оставила мне! Какое ты к этому имеешь отношение? Ты хоть гвоздь здесь вбил за эти четыре месяца? Ты хоть копейку вложил во что-то, кроме продуктов, которые сам же и ел?
— А я и не должен был ничего вкладывать, пока не был уверен, что это имеет смысл! — огрызнулся Артём. — Зачем мне вкладываться в то, что мне не принадлежит и никогда не будет принадлежать? Ты этого не понимаешь? Или не хочешь понимать?
Послушай, Кира, давай по-хорошему. Я не прошу всю квартиру, заметь. Всего лишь треть. Это более чем скромно, учитывая, что я твой муж. Многие на моём месте потребовали бы половину, и были бы правы. Так что цени мою лояльность.
Кира смотрела на него, и ей хотелось то ли рассмеяться ему в лицо истерическим смехом, то ли… Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. С каким же чудовищем она связала свою жизнь! И как она могла быть такой слепой, такой наивной!
— Твоя лояльность? — она покачала головой, чувствуя, как внутри всё закипает от бессильной ярости. — Ты называешь этот ультиматум лояльностью? Артём, ты просто… ты просто мерзавец. Меркантильная ты дрянь! Вот кто ты!
Вместо того чтобы вспылить в ответ на прямое оскорбление, Артём лишь криво усмехнулся, и эта усмешка была хуже любой ругани.
— Как хочешь называй, дорогая, — протянул он с издевательской медлительностью. — Мне, в общем-то, всё равно. Главное, чтобы ты поняла суть моих условий. Либо доля в квартире – и мы продолжаем жить как семья.
Либо… либо спи на своей старой скрипучей кровати сама. И вообще живи как знаешь. Но только учти, что моё терпение небезгранично. И если ты думаешь, что я буду годами ждать твоего благоразумного решения, то ты сильно ошибаешься.
Он развернулся и, не сказав больше ни слова, вышел, оставив Киру одну посреди разгромленного утра, разбитых надежд и ледяного осознания того, в какую ловушку она угодила.
Слова Артёма, брошенные с такой циничной небрежностью, повисли в воздухе кухни, словно ядовитый туман. Кира осталась стоять посреди комнаты, чувствуя, как волна холода прокатывается по телу, несмотря на утреннее солнце, уже вовсю заливавшее пространство светом.
Это был не просто шок, это было крушение всего того мира, который она так тщательно выстраивала последние месяцы, мира, в котором Артём занимал центральное, самое почётное место. Теперь на этом месте зияла чёрная дыра, заполненная разочарованием и отвращением.
Она медленно опустилась на стул, который только что с таким гневом отодвинула. Ноги вдруг стали ватными, а в голове гудело от обилия мыслей, одна страшнее другой. «Меркантильная дрянь» — её собственные слова эхом отдавались в ушах, и она с горечью понимала, что это не просто эмоциональный выпад, а сухая, безжалостная констатация факта.
Человек, которому она доверила своё сердце, свою жизнь, оказался обыкновенным хищником, выжидавшим удобного момента для атаки. И этот момент настал.
Кира попыталась восстановить в памяти их недолгую совместную жизнь, отмотать плёнку назад, найти какие-то знаки, предвестники этой катастрофы. Были ли они? Или она была настолько ослеплена влюблённостью, что не замечала очевидного? Всплывали какие-то мелкие, незначительные на первый взгляд эпизоды.
Помнила, как Артём невзначай расспрашивал её о документах на квартиру: где они хранятся, всё ли в порядке с оформлением наследства от бабушки. Тогда это казалось обычной любознательностью, проявлением заботы. Теперь же эти вопросы обретали совершенно иной, зловещий смысл.
Вспоминались его шутки о том, что «хорошо бы иметь свою крышу над головой, а не просто быть гостем». Она смеялась, воспринимая это как невинное кокетство, как желание подчеркнуть их семейный статус. Как же она ошибалась!
А его друзья? Когда они приходили в гости, Артём всегда с какой-то особой гордостью демонстрировал квартиру, рассказывал о её достоинствах, о районе. Кире это льстило, она думала, что он разделяет её радость от обладания собственным уютным гнёздышком.
А теперь ей казалось, что он просто «примерял» эту квартиру на себя, оценивал её ликвидность, прикидывал, какую выгоду можно извлечь. Возможно, он хвастался перед друзьями не столько женой, сколько её жилплощадью, которая, по его расчётам, вот-вот должна была стать частично и его собственностью.
Самое страшное было осознавать, что вся их нежность, все романтические вечера, все признания в любви могли быть лишь хорошо продуманной игрой, прелюдией к этому сегодняшнему ультиматуму. Неужели он всё это время носил маску?
Неужели каждое его прикосновение, каждый поцелуй были просчитаны, как ходы в шахматной партии, ведущей к одной-единственной цели – заполучить долю в её квартире? От этой мысли становилось физически дурно.
Прошло несколько дней. Дней, наполненных ледяным молчанием и гнетущим напряжением. Артём вёл себя так, будто ничего не произошло. Он по-прежнему уходил на работу, возвращался, ужинал (правда, теперь они ели почти не разговаривая), смотрел телевизор.
Но это была лишь внешняя оболочка прежней жизни. Внутри всё было сломано, отравлено его требованием. Он больше не обнимал её перед сном, не интересовался, как прошёл её день. Он ждал. Ждал её решения, и это ожидание было почти осязаемым, оно висело в воздухе, как дамоклов меч.
Кровать, та самая злополучная кровать, ставшая катализатором этого кошмара, превратилась в немой символ их раздора. Каждую ночь Кира ложилась на свою продавленную половину, чувствуя, как пружины впиваются в спину, и эта физическая боль была ничто по сравнению с той душевной мукой, которую она испытывала.
Она смотрела на спящего рядом Артёма – такого чужого, такого далёкого – и не понимала, как могла так обмануться. Он действительно спал спокойно, как будто его совесть была чиста. Или у него просто не было совести?
Однажды вечером, когда напряжение достигло своего пика, Кира не выдержала. Она сидела в кресле с книгой, но буквы расплывались перед глазами. Артём, развалившись на диване, с отсутствующим видом щёлкал пультом, переключая каналы.
— Артём, — её голос прозвучал неожиданно твёрдо, без прежней дрожи. Она приняла решение, и это придало ей сил. — Я хочу, чтобы ты знал. Я не отпишу тебе никакую долю в своей квартире. Ни треть, ни четверть, ни даже самый маленький уголок. Это моя квартира, и она останется моей.
Артём медленно повернул голову. На его лице не отразилось ни удивления, ни разочарования. Только холодное, оценивающее внимание.
— Я так и думал, — спокойно произнёс он, откладывая пульт. — Значит, ты выбираешь квартиру, а не меня. Не наши отношения. Что ж, это твой выбор. Я его уважаю.
— Не совсем так, Артём, — отрезала Кира. — Я выбираю не квартиру. Я выбираю себя. Своё достоинство. Я не позволю себя шантажировать и использовать. А то, что предлагаешь ты, – это именно шантаж и использование. Наши отношения, если они вообще были настоящими, ты разрушил сам, в тот самый момент, когда озвучил своё требование.
Он усмехнулся. Та самая кривая, неприятная усмешка, которая теперь стала неотъемлемой частью его лица.
— Достоинство… Какие громкие слова, Кира. А по мне, так это обычная женская жадность и упрямство. Боишься поделиться тем, что тебе так легко досталось? Ну что ж, сиди на своём богатстве, как собака на сене. Только не удивляйся потом, что останешься одна. Никому не нужна такая… принципиальная.
— Мне не нужна твоя оценка моих качеств, — холодно ответила Кира. Она чувствовала, как внутри всё сжимается от его слов, но старалась не показывать этого. — И уж тем более мне не нужен муж, который видит во мне не любимую женщину, а объект для извлечения материальной выгоды. Так что, если ты считаешь, что наши отношения на этом закончены, то я с тобой полностью согласна.
Атмосфера в комнате стала ещё более ледяной, если это вообще было возможно. Артём смотрел на неё долгим, тяжёлым взглядом, словно пытаясь прожечь в ней дыру.
Он явно не ожидал такой твёрдости, такого отпора. Возможно, он рассчитывал, что она поплачет, поистерит, а потом, испугавшись его угроз, всё-таки сдастся. Но Кира не плакала. Её глаза были сухими и решительными. Пелена влюблённости окончательно спала, и перед ней был просто чужой, неприятный ей человек.
— Значит, вот так, да? — протянул он наконец. — Ну что ж. Как скажешь. Только вот кровать, боюсь, мы так и не купим. И ремонт, о котором ты так мечтала, тоже откладывается на неопределённый срок. Будем жить так. Как соседи. В одной квартире, но каждый сам по себе. Тебя это устраивает?
Кира пожала плечами, стараясь придать своему лицу самое безразличное выражение.
— Меня это устраивает гораздо больше, чем быть обманутой и униженной. А кровать… Знаешь, я, пожалуй, действительно куплю её сама. Только для себя одной.
Это был вызов. И Артём его принял. Его глаза сузились, а на губах снова появилась та самая зловещая усмешка. Он понял, что лёгкой победы не будет. Но отступать он, похоже, не собирался. Противостояние только начиналось.
С того разговора прошла неделя, превратившая квартиру Киры в настоящее поле битвы, пусть и безмолвной, но оттого не менее ожесточённой. Слова Артёма о том, что они будут жить «как соседи», воплотились в жизнь с пугающей точностью.
Он демонстративно игнорировал любые её попытки заговорить на бытовые темы, которые выходили за рамки простого обмена информацией о наличии продуктов в холодильнике. Если раньше он хотя бы изображал участие, то теперь откровенно подчёркивал свою отстранённость.
Каждый его жест, каждое слово, вернее, отсутствие слов, кричало: «Ты сама этого хотела. Ты не пошла на мои условия – теперь пожинай плоды».
Кира, сцепив зубы, старалась не подавать виду, как её это задевает. Она действительно начала присматривать новую кровать, но уже не для «них», а исключительно для себя. Мысль о том, чтобы делить ложе с человеком, который так цинично пытался её использовать, вызывала физическое отторжение.
Пусть спит на старом диване в гостиной, если ему так хочется демонстрировать свою «неприхотливость» и принципиальность. Она же больше не собиралась терпеть неудобства ради того, кто её ни во что не ставит.
Кульминация наступила в один из вечеров. Кира вернулась с работы уставшая, мечтая только о горячем душе и тишине. Артём уже был дома. Он сидел на кухне и с аппетитом ужинал чем-то, что явно приготовил сам, не предложив ей даже символически.
Запах жареного мяса неприятно ударил в нос. Обычно они ужинали вместе, или, по крайней мере, Артём ждал её. Сегодняшняя сцена была ещё одним кирпичиком в стене отчуждения, которую он так старательно возводил.
— Я заказала доставку новой кровати, — спокойно сообщила Кира, проходя мимо него к холодильнику за бутылкой воды. — Привезут в субботу утром. Нужно будет освободить спальню от старой.
Артём медленно прожевал кусок, отложил вилку и посмотрел на неё с плохо скрываемым торжеством.
— Кровати? — переспросил он, словно не расслышал. — Какой ещё кровати, позволь поинтересоваться? Ты же, кажется, решила, что тебе ничего от меня не нужно? Или я что-то путаю?
— Я решила, что мне не нужна твоя доля в моей квартире, — поправила его Кира, стараясь сохранять ледяное спокойствие. — А кровать мне нужна. Удобная. И я её покупаю. Сама. Как ты и советовал. Так что будь добр, помоги в субботу вынести старую. Или мне грузчиков нанимать и для этого?
На его лице мелькнула тень раздражения. Он явно не ожидал, что она так быстро перейдёт от слов к делу, да ещё и поставит его перед фактом.
— То есть, ты всё-таки решила проявить характер? — усмехнулся он, но в его голосе уже не было прежней уверенности. — Ну-ну. Посмотрим, надолго ли тебя хватит.
Только вот, дорогая моя, с какой стати я должен помогать тебе обустраивать твоё личное гнёздышко, в котором мне, судя по всему, отведена роль случайного соседа? Если кровать твоя, то и проблемы с её установкой и выносом старой – тоже твои. Я в этом участвовать не намерен. Принципиально.
Кира почувствовала, как внутри всё закипает. Эта его мелочная, мстительная «принципиальность» выводила её из себя.
— Ах, вот как? Принципиально? — она подошла к столу и опёрлась на него руками, глядя Артёму прямо в глаза. — То есть, пользоваться моей квартирой, жить здесь на всём готовом, есть мою еду – это для тебя не вопрос принципа? А помочь вынести старую рухлядь, от которой, между прочим, и твоя спина тоже страдала, – это уже выше твоего достоинства? Какая избирательная у тебя принципиальность, Артём!
— Я не пользуюсь твоей квартирой, Кира, — его голос стал жёстче, неприятнее. — Я здесь живу как твой законный муж. И имею на это полное право. А вот вкладываться в твои личные прихоти, будь то кровать или что-то ещё, я не обязан, пока ты не начнёшь считаться с моими интересами. Понятно?
— Твои интересы – это отобрать у меня часть того, что тебе не принадлежит! — не выдержала Кира, повышая голос. — И перестань уже прикрываться этим своим «законным мужем»! Какой ты мне муж после всего этого? Ты просто алчный, расчётливый человек, который думает только о собственной выгоде!
— А ты – жадная эгоистка, которая трясётся над каждым своим метром! — в тон ей ответил Артём, тоже вставая. Напряжение между ними достигло точки кипения. — Думаешь, ты такая умная? Думаешь, я позволю тебе так просто собой манипулировать?
Ты хотела жить как соседи – получай! И не жди от меня никакой помощи или поддержки. Ни в чём! Спи на своей новой кровати хоть поперёк, мне всё равно! Но и ты тогда не рассчитывай, что я буду и дальше играть роль покладистого недоумка!
Его лицо исказилось от злости. Маска обаятельного супруга окончательно слетела, обнажив уродливую гримасу раздражённого хищника, у которого отнимают добычу.
— Если ты мне не отпишешь долю в этой квартире, то я не буду ни за что тут платить и ничего делать! Оно мне надо вообще, вкладываться в никуда?!
Он почти прорычал ту самую фразу, с которой всё началось, но теперь она звучала не как ультиматум, а как констатация полного и окончательного разрыва.
— Я тебе это уже говорил, и я повторяю ещё раз! Ни копейки от меня ты больше не увидишь на нужды этой квартиры, пока не поумнеешь!
— Да мне и не нужны твои копейки, Артём! — выкрикнула Кира, чувствуя, как от обиды и ярости у неё перехватывает дыхание. — Я сама в состоянии себя обеспечить! И квартиру свою содержать! А ты… ты можешь катиться на все четыре стороны со своими жалкими претензиями! Мне такой муж не нужен! Слышишь? Не нужен!
— Да и ты мне не нужна такая жена! — рявкнул он в ответ, его глаза метали молнии. — Которая ценит квадратные метры больше, чем отношения! Которая готова разрушить семью из-за своей упёртости и жадности! Да пошла ты… со своей квартирой!
Он резко развернулся и, не глядя на неё, быстрым шагом вышел из кухни, направившись в гостиную, где, видимо, и собирался провести остаток вечера и последующие ночи на старом диване. Кира осталась одна. Ярость постепенно улеглась, оставив после себя лишь горький привкус пепла и звенящую пустоту.
Она смотрела на недоеденный ужин Артёма, на его опустевший стул, и понимала – это конец. Окончательный и бесповоротный. Никаких компромиссов, никакого примирения быть уже не могло. Они перешли ту черту, за которой осталась только выжженная земля их несостоявшегося семейного счастья.
В субботу утром, когда приехали грузчики с новой кроватью, Артём демонстративно заперся в гостиной, сделав вид, что его это совершенно не касается. Кира, стиснув зубы, сама руководила процессом, сама платила за доставку и сборку.
Когда старое, скрипучее ложе вынесли из квартиры, ей на мгновение показалось, что вместе с ним уходит и часть её прошлого, часть той иллюзии, в которой она жила последние месяцы. Новая кровать, широкая и удобная, заняла своё место в спальне. Она была только её.
И это было единственным утешением в этом разрушенном мире. Она знала, что впереди ещё много трудностей, но одно она понимала точно: она больше никогда не позволит никому так себя унизить и растоптать. Этот скандал, такой жёсткий и беспощадный, стал для неё горьким, но необходимым уроком…
