Стылый январский воздух пробирался в квартиру через неплотно закрытое окно. Марина поёжилась, набросила на плечи старую шаль Петра и подошла закрыть раму. Серое небо придавило город, грозя очередным снегопадом. Всего месяц прошёл с похорон, а ей казалось — вечность.
— Петя, как же так… — прошептала она, касаясь пальцами холодного стекла.
Их семейные фотографии всё ещё стояли на комоде — улыбающийся Пётр в санатории, они вдвоем на фоне Чёрного моря, свадебная… Пятнадцать лет совместной жизни. Не самой длинной, но самой счастливой части её судьбы. Они познакомились в пятьдесят — когда уже не ждёшь чудес, но оказалось, что даже в этом возрасте можно начать всё заново.
Звонок в дверь разорвал тишину квартиры. Марина вздрогнула — гостей она не ждала. Может, соседка Валентина решила заглянуть с пирогами? Она часто навещала с тех пор, как не стало Петра.
Накинув шаль плотнее, Марина отодвинула щеколду и открыла дверь.
Перед ней стояли двое. Мужчина лет сорока, в дорогом пальто, с холёным лицом и какой-то брезгливой полуулыбкой. И женщина — чуть старше Марины, с крашеными каштановыми волосами и слишком яркой помадой.
— Вы к кому? — растерянно спросила Марина, хотя внутри уже всё сжалось от нехорошего предчувствия.
— Я Павел Петрович Ковалёв, — представился мужчина. — Сын Петра Сергеевича.
Марина знала о сыне мужа от первого брака. Пётр редко говорил о нём — только то, что они не поддерживали отношений последние годы. Считал, что отец предал их семью. Ушёл и всё тут.
— А я Светлана, — представилась женщина, окидывая Марину оценивающим взглядом. — Бывшая супруга Петра.
— Проходите, — Марина автоматически отступила, пропуская непрошеных гостей.
В тесной прихожей Павел небрежно стряхнул снег с дорогих ботинок на коврик и прошёл в гостиную, даже не спросив разрешения. Светлана семенила за ним, деловито озираясь по сторонам.
— Мы пришли обсудить вопрос наследства, — без предисловий начал Павел, устраиваясь в кресле Петра.
В этот момент что-то оборвалось внутри Марины. Она ещё не понимала, что происходит, но чувствовала — пришла беда.
— Какого наследства? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Павел извлёк из внутреннего кармана пальто сложенные вчетверо листы.
— Вот копия завещания отца. Квартира переходит мне, как единственному прямому наследнику.
Марина побледнела. Она опустилась на край дивана, пытаясь осмыслить услышанное.
— Это невозможно… Пётр обещал мне… Мы говорили об этом…
— Разговоры — это всего лишь разговоры, — вмешалась Светлана с нескрываемым торжеством в голосе. — А документы — это документы. Заверенные нотариально.
Марина посмотрела на дату составления завещания. Два месяца назад — когда Пётр уже лежал с диагнозом, когда был слаб и принимал сильные лекарства.
— Он был болен, когда подписывал это, — тихо сказала она. — Он был не в состоянии принимать такие решения.
Павел усмехнулся.
— Нотариус счёл иначе. Отец был в здравом уме и твёрдой памяти.
Марина медленно поднялась. Внутри неё что-то закипало — не слёзы, нет. Гнев. Чистый, обжигающий гнев.
— Послушайте меня внимательно, — произнесла она, глядя прямо в глаза Светлане. — Эта квартира не достанется вашему сыну, пока я жива.
Светлана отшатнулась, не ожидав такого напора от женщины, которую они, видимо, считали сломленной горем вдовой.
— Вы можете сопротивляться сколько угодно, — процедил Павел, поднимаясь с кресла. — Но закон на моей стороне. Даю вам месяц на сборы. Потом придётся привлекать судебных приставов.
— Пошли вон из нашего дома, — тихо, но твёрдо сказала Марина.
Когда дверь за непрошеными гостями закрылась, она опустилась на пол в прихожей и заплакала — впервые с похорон. Не от горя, а от бессильной ярости. Они отнимали у неё не просто жильё — они пытались стереть последние пятнадцать лет её жизни.
— Законно ли это? — хрипло спросила Марина, отпивая крепкий чай в кухне у Татьяны, дочери от первого брака.
Таня внимательно просматривала документы, принесённые Павлом. Как бухгалтер, она немного разбиралась в юридических тонкостях.
— Мама, всё похоже на настоящее завещание. Печать нотариуса, подпись Петра Сергеевича.
— Не мог он! — Марина с силой стукнула кулаком по столу, чашка подпрыгнула. — Клялся ведь, что позаботится!
Таня накрыла руку матери своей ладонью.
— Но почему вы не оформили брак официально? Всё было бы проще…
Марина вздохнула. Они с Петром не регистрировали отношения — сначала откладывали, потом решили, что штамп в паспорте ничего не изменит в их чувствах. Какая теперь разница…
— Нужно нанять юриста, — решительно сказала она. — Я не отдам квартиру, где всё пропитано нашей жизнью, этому… этому стервятнику.
Адвокат Сергей Михайлович, невысокий мужчина с аккуратной сединой на висках, внимательно выслушал Марину.
— Ситуация непростая, — признал он. — Но у нас есть шансы оспорить завещание. Если докажем, что Пётр Сергеевич находился под воздействием лекарств или давлением со стороны сына.
— Что мне делать? — спросила Марина.
— Для начала нужны свидетельские показания. Кто видел Петра Сергеевича в последние месяцы? Кто подтвердит, что состояние не позволяло ему принять такое решение?
Марина задумалась.
— Соседка Валентина. Она медсестра, часто заходила, помогала с уколами. Ещё лечащий врач из поликлиники. И моя дочь — она привозила лекарства.
— Отлично. Начнём собирать показания. И ещё — не выселяйтесь из квартиры, что бы вам ни говорили. По закону до решения суда вы имеете полное право там находиться.
Когда Марина вышла из конторы адвоката, на улице уже стемнело. Под ногами хрустел снег, морозный ветер пробирался под воротник. Но внутри у неё теплилась надежда — и решимость бороться до конца.
По дороге домой она заглянула к соседке Валентине.
— Мариночка, что же творится! — всплеснула руками та, впуская гостью. — Видела я этого хлыща в подъезде. Так и зыркал на всех свысока, будто уже хозяин.
— Валя, мне нужна твоя помощь. Ты же видела, в каком состоянии был Петя в последние месяцы перед смертью? Особенно в ноябре?
— Конечно! — кивнула Валентина. — Он же еле в сознание приходил после капельниц. Путал дни недели. А однажды меня с покойной матерью своей перепутал, царствие ей небесное.
— Ты сможешь это подтвердить? В суде, если понадобится?
— Да хоть сейчас! — решительно подбоченилась соседка. — Я этому вертихвосту всю правду выскажу. Не знаю, как язык повернулся у отца в таком состоянии наследство требовать.
Следующие недели превратились для Марины в настоящий кошмар. Павел не отступал — засыпал её звонками, требованиями освободить жильё. Однажды она вернулась домой и обнаружила в замочной скважине следы клея — похоже, он пытался заблокировать замок.
После этого Таня настояла, чтобы мать временно переехала к ней.
— Этот человек ни перед чем не остановится, — сказала она. — Лучше пережди здесь, пока суд не примет решение.
Марина сопротивлялась. Уйти из квартиры означало признать поражение. Но после бессонной ночи согласилась.
— Только ненадолго, — предупредила она. — Я не сдаюсь.
В суд Марина пришла с дрожащими руками, но прямой спиной. Рядом сидела Таня, с другой стороны — адвокат. Напротив расположились Павел со Светланой и их юрист — дорогой, судя по костюму и манерам.
Начались слушания. Сухие юридические формулировки, свидетельские показания, даты, цифры. Марине казалось, что речь идёт о чём-то абстрактном, а не о её жизни.
Валентина говорила горячо, сбивчиво, но искренне. Лечащий врач Петра признал, что пациент получал сильные обезболивающие, которые могли влиять на ясность мышления.
— Однако мы не можем утверждать, что во время составления завещания Ковалёв Пётр Сергеевич был недееспособен, — подытожил судья после опроса свидетелей.
Лицо Павла осветилось торжествующей улыбкой.
А потом наступил черёд защиты Павла.
— Господин Ковалёв, расскажите, почему ваш отец решил изменить порядок наследования? — спросил адвокат Павла.
— Отец беспокоился, что его сожительница, — он бросил презрительный взгляд на Марину, — растрачивает его сбережения и пытается отстранить меня от наследства. Он всегда хотел, чтобы квартира осталась в семье, у прямых потомков.
— Ложь! — не выдержала Марина. — Петя никогда не говорил такого!
— Прошу соблюдать порядок в зале суда, — строго сказал судья.
Светлана выступила следом, рассказывая, как Пётр якобы звонил сыну, жаловался, что Марина контролирует каждую копейку, не даёт ему видеться с сыном.
Марина слушала эти выдумки, чувствуя, что задыхается. Неужели эти люди способны так извращать правду?
— Я не верю, — сказала Марина, когда они с Таней вернулись после очередного заседания. — Петя не мог так думать обо мне. Никогда.
Она механически перебирала вещи в старом комоде — вещи Петра, которые не решалась разобрать после его смерти. Шарфы, перчатки, какие-то бумаги…
И вдруг в кармане старого пиджака — конверт. Обычный белый конверт с надписью «Марине» знакомым почерком.
Дрожащими руками она вскрыла его.
«Мариночка, любимая моя.
Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет рядом. Прости, что не смог сказать всё лично — сил говорить почти не осталось.
Я совершил ошибку. Когда Павел пришёл с нотариусом и бумагами, я был очень слаб. Он говорил, что это простая формальность, что так нужно по закону. Я подписал не читая — боль туманила рассудок.
Только потом я понял, что натворил. Я пытался всё исправить, но сил становилось всё меньше…
Прости меня, если сможешь. Я любил тебя каждый день наших пятнадцати лет вместе. Ты была моим солнцем, моим счастьем.
Навсегда твой, Пётр.»
Марина прижала письмо к груди. Слёзы текли по щекам, но в сердце впервые за эти страшные недели воцарился покой. Она знала правду.
— Мама, ты же понимаешь, что письмо не имеет юридической силы? — осторожно спросила Таня, пробежав глазами строчки.
— Понимаю, — поворачивается Марина, бережно складывая листок. — Но главное-то вот оно — Петя любил меня до конца. А остальное… так, шелуха.
В последний день суда Марина спросила слова.
— Честь ваша, я хочу сделать заявление, — сказала она негромко, но твёрдо. — Я отказываюсь от претензий на квартиру.
По залу пронесся шепот. Павел выпрямился в кресле с торжествующей улыбкой.
— Но у меня есть условие, — продолжала Марина. — В доме престарелых на окраине города живёт Анна Петровна Ковалёва, сестра отца Петра Сергеевича. Она прикована к кровати, у нее нет родственников, кроме семьи Ковалёвых. Последние пять лет я оплачивала её содержание и лечение из своей пенсии. Теперь я прошу, чтобы эту обязанность взял на себя Павел Петрович, как прямой наследник.
Улыбка сползла с лица Павла. Он растерянно переглянулся со Светланой.
— Это не имеет отношения к делу, — начал было адвокат Павла.
— Я думаю иначе, — неожиданно возразил судья. — Речь идёт о моральном долге перед родственницей покойного. Господин Ковалёв, вы согласны с условием истицы?
Павел нервно одёрнул пиджак. Все взгляды были устремлены на него.
— Да, согласен, — процедил он сквозь зубы.
Маленькая однокомнатная квартира на другом конце города была скромной, но уютной. Марина расставляла на полках немногие вещи, которые забрала из прежнего дома — в основном, фотографии и книги.
— Мама, может, ещё не поздно вернуться в суд? — спросила Таня, помогая развешивать шторы. — Письмо Петра Сергеевича, новые свидетели…
— Нет, доченька, — покачала головой Марина. — Я приняла решение. Эта борьба забрала бы все мои силы, все мысли. А я хочу жить дальше — с достоинством, с памятью о хорошем.
Она подошла к окну. С пятого этажа открывался вид на парк, где уже пробивалась первая весенняя зелень. Новая жизнь.
— Знаешь, что я поняла за эти месяцы? — задумчиво произнесла Марина. — Не стены делают дом домом. А любовь и воспоминания. Их невозможно отнять — даже по самому хитрому завещанию.
Таня обняла мать за плечи.
— Кстати, я вчера звонила в дом престарелых, — с улыбкой сказала Марина. — Справлялась об Анне Петровне. Знаешь, что мне сказали? Павел заплатил за полгода вперёд и оформил ей отдельную палату с телевизором. Кажется, моё условие заставило его о чём-то задуматься.
— Или он просто хочет убедиться, что ты не вернёшься к разбирательству, — скептически заметила Таня.
— Может быть, — кивнула Марина. — Но я предпочитаю верить в лучшее. Даже в людях, которые пытались отнять у меня память о любви.
Она бережно поставила на тумбочку фотографию, где они с Петром стояли обнявшись на фоне осеннего парка.
— Видишь, Петенька, — тихо сказала она, касаясь пальцами стекла. — Я справилась. И ты всегда будешь со мной, где бы я ни жила.
За окном начинался новый день. День без борьбы, но с чувством собственного достоинства. Такой же, как завтра. И послезавтра. Целая жизнь впереди.
