Лицо Валентины Степановны перекосило так, словно она хлебнула уксуса. Глаза, обрамлённые тяжёлыми веками, скрылись за толстыми стёклами очков, но и без того было ясно — свекровь готова разразиться тирадой, которая навсегда останется в семейной летописи как Великое Извержение 2025-го года.
— Что, прости? — её голос, тихий и вкрадчивый, разлился по кухне, как ртуть — смертельно опасная субстанция в безобидной упаковке.
Кира сделала глубокий вдох, досчитала мысленно до пяти, чтобы не наговорить лишнего, и повторила:
— Я сказала: эта ваша родня, вот вы их и кормите. А я вам не прислуга.
Валентина Степановна откинулась на спинку стула. Деревянное изделие отреагировало протяжным скрипом — словно само приготовилось к неминуемой буре. Кухня, залитая апрельским солнцем, внезапно словно потемнела. За окном беззаботно чирикали птицы, не подозревая о том, что внутри квартиры на Васильевском острове разворачивается драма почище шекспировских страстей.
— Двадцать лет на заводе, — начала свекровь свой любимый зачин, который Кира могла повторить с любого места, — начальник цеха со знаком качества, ветеран труда! И теперь какая-то… — она осеклась, подбирая цензурное слово, — фифа мне будет указывать, кого мне в собственном доме кормить!
— Во-первых, это не ваш дом, а наш с Максимом, — спокойно парировала Кира, выкладывая на тарелку оставшийся кусок запеканки. — Во-вторых, если вы считаете допустимым приглашать вашу троюродную племянницу с мужем и двумя детьми на воскресный обед, не предупредив меня, то будьте добры — готовьте сами.
Валентина Степановна сжала губы в тонкую линию. Её руки, с выступающими венами и крупными костяшками, сложились в замок — верный признак того, что старая гвардия готовится к контрнаступлению.
— Это Верочка! — воскликнула она, словно это имя должно было открыть все двери, разрушить все стены и заставить Киру немедленно броситься к плите. — Ты хоть представляешь, как редко она бывает в Питере? Ей негде остановиться, а ты…
— А я, — перебила Кира, чувствуя, как внутри поднимается волна, которую она сдерживала последние три года совместной жизни с Максимом, — с шести утра на ногах, отработала смену в клинике, забрала Алису из садика, приготовила ужин, перестирала гору белья, и всё это — на восьмом месяце беременности. И теперь, вместо того чтобы отдохнуть хотя бы час, я должна кормить людей, которых вижу второй раз в жизни?
За спиной Киры хлопнула входная дверь. По коридору прошелестели знакомые шаги — вернулся Максим, который удачно пропустил первый акт драмы, отлучившись в магазин за минералкой для «дорогих гостей».
— О! — его голос, полный наигранного энтузиазма, ворвался в кухню раньше него самого. — А вот и я! Как тут мои любимые женщины?
Он застыл на пороге, мгновенно считав наэлектризованную атмосферу. Его взгляд метнулся от пунцового лица матери к бледному — жены.
— Что-то случилось?
— Твоя жена, — начала Валентина Степановна с той особой интонацией, которая превращала слово «жена» в синоним слова «узурпатор», — отказывается кормить Верочку с семьёй!
Максим перевёл взгляд на Киру, и та увидела в его глазах ту же самую растерянность, которая сопровождала все их семейные конфликты — словно тридцатипятилетний мужчина внезапно превращался в маленького мальчика, вынужденного выбирать между мамой и любимой игрушкой.
— Кира, солнышко, — начал он примирительным тоном, который она уже ненавидела всей душой, — Верочка так редко…
— Так редко бывает в Питере, да-да, я уже слышала, — Кира отодвинула стул и тяжело поднялась, придерживая живот. — Максим, твоя очередь. Вот, — она указала на холодильник, — есть куриное филе, картошка и овощи. В морозилке — пельмени. Корми свою маму и свою Верочку сам. А я пойду прилягу.
Она развернулась и направилась к выходу из кухни, игнорируя сдавленный вздох свекрови, который был призван продемонстрировать всю глубину нанесённой обиды.
— Кирочка, — Максим сделал шаг вперёд, пытаясь перехватить её за локоть, — ну не уходи так, давай…
— Давай что? — она остановилась, глядя ему прямо в глаза. — Давай я снова промолчу? Давай я снова буду хорошей девочкой, которая всё стерпит? Нет, Максим. Не в этот раз.
История Киры и Максима начиналась как сказка — по крайней мере, так казалось им обоим. Она — молодой перспективный врач, он — успешный архитектор. Встретились на выставке современного искусства, где оба скучали, разглядывая непонятные инсталляции. Заговорили, рассмеялись над общей шуткой, а через час уже сидели в кафе напротив, забыв и об искусстве, и о времени.
Их роман развивался стремительно — через три месяца Максим познакомил Киру с матерью, а ещё через полгода они сыграли свадьбу. Валентина Степановна на торжестве была сдержанна, но доброжелательна. Лишь изредка её цепкий взгляд из-под очков в роговой оправе останавливался на Кире дольше необходимого, словно производя сканирование, результаты которого пока не были обнародованы.
Первые звоночки прозвучали, когда молодые вернулись из свадебного путешествия. Валентина Степановна, которая согласилась «приглядеть за квартирой», пока они отдыхали в Греции, встретила их с распростёртыми объятиями… и полностью переставленной мебелью в гостиной.
— Так удобнее, — отрезала она в ответ на недоуменный взгляд Киры. — И свет падает правильно.
Максим лишь пожал плечами — мол, какая разница, где стоит диван? Кира промолчала, решив не начинать семейную жизнь с конфликта. В конце концов, это была всего лишь мебель.
Но за мебелью последовали занавески («эти слишком мрачные»), затем посуда («в приличных домах не пользуются такими тарелками»), а затем и сама кухня стала полем сражения, когда Валентина Степановна, придя в гости на выходных, молча выбросила любимые специи Киры, заявив, что «от них изжога».
Вскоре появилась Алиса — светловолосый ураган энергии, так похожая на отца улыбкой и на мать — упрямым характером. И тогда Валентина Степановна развернулась по-настоящему.
— Почему ребёнок в таком комбинезоне? Он же дешёвка!
— Эта каша неполезна для детского желудка.
— В наше время детей так не воспитывали.
— Максимушка в её возрасте уже знал алфавит!
Кира стискивала зубы и напоминала себе, что это бабушка их дочери, и что она, Кира, взрослый человек, способный справиться с ситуацией. Максим же каждый раз разводил руками: «Ну что ты, мама просто беспокоится. Она желает нам добра».
А затем Валентина Степановна овдовела. Её муж, молчаливый Иван Петрович, с которым Кира виделась от силы десяток раз за все годы, внезапно ушёл из жизни — тихо и незаметно, как и жил. И тогда Максим произнёс фразу, которая изменила их жизнь:
— Мама не может жить одна. Она переедет к нам.
Это не был вопрос. Это было утверждение.
Два года, проведённые под одной крышей с Валентиной Степановной, научили Киру двум вещам: молчанию и терпению. Она молчала, когда свекровь перекладывала вещи в шкафах «по системе». Терпела, когда та вторгалась в спальню без стука. Сжимала зубы, когда Валентина Степановна отчитывала её при дочери за «неправильное воспитание».
Ситуация изменилась лишь год назад, когда мать Максима неожиданно встретила «старого друга» — подтянутого военного пенсионера Григория Аркадьевича, который смотрел на неё с таким обожанием, что даже Кира, измученная совместным проживанием, не могла не улыбнуться. Влюблённые, которым на двоих было почти полтораста лет, решили съехаться — к огромному облегчению Киры и лёгкому недоумению Максима.
— Не понимаю, зачем им это, в таком-то возрасте, — бормотал он, помогая матери паковать вещи.
— Затем же, зачем и нам, — тихо ответила Кира, впервые за долгое время чувствуя, как с плеч падает неподъёмный груз.
Но полной свободы не наступило. Валентина Степановна хоть и переехала к своему Григорию, но ключи от квартиры сына оставила при себе. И, словно компенсируя отсутствие ежедневного контроля, стала устраивать регулярные «инспекции» — внезапно появляясь то в выходной день, то посреди недели, когда Максим был на работе.
— Я просто посмотрю, всё ли в порядке, — говорила она с той особой интонацией, которая предполагала, что, конечно же, ничего не в порядке и вряд ли будет, пока бразды правления находятся в руках Киры.
И вот теперь — эта Верочка. Троюродная племянница, о существовании которой Кира узнала лишь неделю назад, когда Валентина Степановна впервые упомянула о возможном визите «любимой родственницы».
— Она будет проездом в Питере, — сказала свекровь как бы между прочим, помешивая чай. — Надо бы её принять, показать наш город.
Кира кивнула, не придав значения этой фразе. Мало ли родственников приезжает в Санкт-Петербург? Ни о каком размещении в их квартире речи не шло.
И вот сегодня, когда она вернулась с работы, еле переставляя опухшие ноги, у них на кухне уже восседала упомянутая Верочка — полная женщина лет сорока с ярко-рыжими волосами, её муж — худощавый лысеющий мужчина с бегающими глазами, и двое детей-подростков, не отрывающих взгляда от смартфонов.
— А вот и Кира! — радостно возвестила Валентина Степановна, словно объявляя выход главной звезды вечера. — Сейчас она нас всех накормит!
И это стало последней каплей.
Максим нашёл её в спальне. Кира лежала на кровати поверх покрывала, глядя в потолок и машинально поглаживая выпирающий живот.
— Эй, — он осторожно присел на край кровати, — ты как?
— Нормально, — ответила она, не глядя на него. — Как там твоя мама и её гости? Накормил?
Максим вздохнул и потёр переносицу — жест, который появлялся у него в моменты стресса.
— Заказал доставку из ресторана. Мама, конечно, сказала, что это «не по-домашнему», но выбора особого не было.
Кира хмыкнула, но промолчала.
— Слушай, — Максим положил руку ей на плечо, — я понимаю, что ты устала. Но мама просто хотела…
— Что, Максим? — Кира резко села, поморщившись от боли в пояснице. — Что она хотела? Продемонстрировать, что эта квартира по-прежнему её территория? Что я — обслуживающий персонал? Что ты до сих пор её маленький мальчик, который будет потакать любой прихоти?
Максим отшатнулся, словно от пощёчины.
— Это несправедливо, Кира. Она просто старой закалки, у неё свои представления о…
— О чём? О том, как невестка должна пресмыкаться перед свекровью? О том, что можно заявиться в чужой дом с оравой родственников без предупреждения? О том, что я, беременная, с маленьким ребёнком, работающая на полную ставку, должна ещё и развлекать её гостей?
Она почувствовала, как к горлу подступают слёзы, и сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Гормоны бушевали, усиливая эмоции, и последнее, чего она хотела — это разрыдаться посреди важного разговора.
— Ты не понимаешь, — начал Максим с той интонацией, которая всегда выводила её из себя — словно объяснял что-то очевидное несмышлёному ребёнку. — Мама одинока, ей нужно общение, а Верочка…
— Стоп! — Кира подняла руку. — Во-первых, твоя мама не одинока. У неё есть Григорий Аркадьевич, который на неё надышаться не может. Во-вторых, у неё полно подруг, с которыми она ходит на свои курсы гимнастики и в театр. В-третьих, она прекрасно может общаться с кем угодно — просто не за мой счёт.
Максим открыл рот, чтобы возразить, но Кира не дала ему такой возможности:
— Три года, Максим. Три года я молчала. Когда она перекладывала мои вещи. Когда она критиковала моё воспитание Алисы. Когда она вламывалась в нашу спальню без стука. Когда она выбрасывала мои любимые вещи, потому что они ей «не нравились». Я всё это терпела, потому что она — твоя мать, и я уважаю это. Но есть предел, Максим. И сегодня он достигнут.
В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь приглушёнными голосами с кухни, где Валентина Степановна, вероятно, рассказывала своей Верочке о «невоспитанной невестке».
— Что ты хочешь? — наконец спросил Максим, и в его голосе звучала усталость.
— Я хочу, чтобы ты поговорил с матерью, — твёрдо сказала Кира. — Объяснил ей, что так больше продолжаться не может. Что мы — отдельная семья. Что у нас свои правила. Что нельзя приводить гостей без предупреждения. Что нельзя командовать в чужом доме.
— Это и её дом тоже, — тихо сказал Максим. — Эта квартира досталась мне от родителей.
Кира почувствовала, как внутри что-то обрывается. Формально он был прав — трёхкомнатная квартира на Васильевском острове перешла к нему после смерти отца. Но за эти годы они полностью сделали ремонт, поменяли мебель, обустроили детскую для Алисы… И всё это — на общие деньги.
— Значит, вот как, — медленно произнесла Кира. — Что ж, тогда у меня другое предложение.
Она встала, подошла к шкафу и достала сумку.
— Что ты делаешь? — Максим вскочил с кровати.
— Собираю вещи, — спокойно ответила Кира. — Свои и Алисины. Поеду к родителям.
— Ты с ума сошла? — он схватил её за руку. — Из-за такой ерунды?
— Ерунды? — Кира высвободила руку. — То, что твоя мать не уважает меня в моём собственном доме — это ерунда? То, что ты не можешь встать на мою сторону даже в такой очевидной ситуации — это ерунда?
— Я просто пытаюсь найти компромисс…
— Компромисс — это когда обе стороны идут на уступки, Максим. А у нас только я иду на уступки. Три года подряд.
Она начала складывать вещи в сумку — методично, спокойно, словно собираясь в деловую поездку, а не покидая мужа.
— Кира, — в голосе Максима появились нотки паники, — давай обсудим это, когда все уедут. Ты не можешь просто так уйти. Ты беременна, подумай о ребёнке…
— Я думаю о детях, — она подчеркнула множественное число. — О том, какой пример мы им подаём. Алиса растёт, она всё видит и понимает. Я не хочу, чтобы она считала нормальным такое отношение. И я не хочу, чтобы наш сын, — она положила руку на живот, — вырос таким же бесхребетным, как…
Она осеклась, но было поздно. Слово повисло в воздухе невысказанным, но абсолютно ясным.
Лицо Максима побледнело, затем покраснело. Он сжал кулаки, затем медленно разжал их.
— Значит, вот что ты обо мне думаешь.
Это не был вопрос.
Кира вздохнула и присела на край кровати, внезапно ощутив всю тяжесть своего положения — и в прямом, и в переносном смысле.
— Я думаю, что ты замечательный человек, Максим. Заботливый отец. Отличный специалист. Но когда дело касается твоей матери, ты превращаешься в пятилетнего мальчика, который боится её расстроить.
Максим молчал, глядя в пол.
— Я люблю тебя, — продолжила Кира тише. — Но я не могу так больше. Мне нужен муж, а не маменькин сынок.
Она поднялась и направилась к двери.
— Куда ты? — голос Максима звучал глухо.
— За Алисой. Она смотрит мультики в детской.
— Я не отпущу вас, — он преградил ей путь. — Не сейчас. Не так.
Они стояли друг напротив друга — она с решимостью в глазах, он — с отчаянием. И в этот момент дверь спальни распахнулась без стука.
— Что здесь происходит? — Валентина Степановна возникла на пороге, как грозное видение. — Почему вы тут препираетесь, когда у нас гости?
Кира перевела взгляд на свекровь, затем снова на мужа. Это был момент истины. Сейчас она узнает, кого выберет Максим — её или мать.
Но Максим молчал, глядя куда-то между ними, словно надеялся найти ответ в узоре обоев.
— Значит, вот так, — тихо сказала Кира. — Что ж, я всё поняла.
Она развернулась к свекрови:
— Валентина Степановна, я благодарна вам за то, что вы вырастили такого сына. Но сейчас он — мой муж и отец моих детей. И если вы не можете уважать меня и наш брак, то лучше нам ограничить общение.
Лицо свекрови пошло пятнами.
— Да как ты смеешь! — голос взлетел на октаву выше. — Я его мать! Я имею право…
— На что? — спокойно спросила Кира. — На то, чтобы вторгаться в нашу жизнь? Командовать в нашем доме? Приводить гостей без предупреждения?
— Максим! — Валентина Степановна повернулась к сыну. — Скажи ей! Объясни, что значит уважение к старшим!
Все взгляды обратились к Максиму, который стоял, опустив голову. Секунды тянулись, как часы. Наконец, он поднял взгляд — и Кира с удивлением увидела в его глазах что-то новое. Решимость.
— Мама, — его голос звучал непривычно твёрдо, — Кира права.
Валентина Степановна отшатнулась, словно от удара.
— Что?
— Кира права, — повторил Максим громче. — Нельзя приводить гостей без предупреждения. Нельзя командовать в чужом доме. Нельзя требовать, чтобы беременная женщина, вернувшаяся с работы, готовила на толпу незнакомых людей.
— Но я твоя мать! — воскликнула Валентина Степановна, словно это всё объясняло.
— Да, ты моя мать, и я тебя люблю, — Максим сделал шаг вперёд, становясь рядом с Кирой. — Но она — моя жена. Мать моих детей. И если ты заставляешь меня выбирать между вами, то это очень жестоко с твоей стороны.
Валентина Степановна застыла с открытым ртом, явно не ожидая такого поворота.
— Я… я не заставляю тебя выбирать, — наконец выдавила она. — Я просто хочу, чтобы эта… чтобы Кира относилась ко мне с уважением.
— Уважение нужно заслужить, — тихо сказал Максим. — С обеих сторон.
В комнате повисла тишина. Валентина Степановна переводила взгляд с сына на невестку, словно пытаясь понять, когда её маленький мальчик успел так вырасти.
— Мы можем обсудить это завтра, — наконец сказала она с достоинством. — Сейчас нам нужно заняться гостями.
— Нет, мама, — Максим покачал головой. — Мы обсудим это сейчас. Гости подождут.
И тут на пороге появилась новая фигура — рыжеволосая Верочка, чей нос по-лисьи дёрнулся, почуяв семейную драму.
— Всё в порядке? — спросила она с плохо скрываемым любопытством. — Ужин скоро?
Максим повернулся к ней:
— Верочка, извини, но у нас семейная ситуация. Я вызову вам такси до гостиницы. За мой счёт, конечно.
— Гостиницы? — переспросила та, растерянно моргая. — Но Валя сказала, что мы остановимся у вас…
Кира почувствовала, как внутри поднимается новая волна гнева, но Максим опередил её:
— Это невозможно. У нас нет места. К тому же, Кира на последнем месяце беременности, ей нужен покой.
— Но мы уже распаковали вещи, — растерянно пробормотала Верочка. — И дети настроились…
— Я помогу вам собраться, — твёрдо сказал Максим и обернулся к матери: — Мама, это не обсуждается. Я забронирую им номер в гостинице поблизости.
Валентина Степановна стояла, словно громом поражённая. Впервые в жизни её сын открыто противостоял ей — и не по какому-то мелкому вопросу, а по фундаментальному принципу семейной иерархии.
— Хорошо, — наконец произнесла она с таким видом, словно проглотила лимон. — Но мы ещё поговорим об этом.
— Обязательно, — кивнул Максим. — Завтра. А сейчас, пожалуйста, помоги Верочке собрать вещи.
Когда обе женщины вышли из комнаты — Верочка с обиженным видом, Валентина Степановна с оскорблённым, — Кира повернулась к Максиму и глубоко вздохнула.
— Спасибо, — тихо сказала она.
Максим подошёл ближе и осторожно обнял её.
— Нет, это мне нужно благодарить тебя. За то, что не ушла. За то, что заставила меня наконец повзрослеть.
Они стояли так несколько минут — в тишине, нарушаемой лишь приглушёнными голосами из коридора, где Валентина Степановна, судя по интонациям, отчитывала Верочку за что-то.
— Я вызову такси, — Максим отстранился и достал телефон.
Следующие два дня прошли в напряжённом молчании. Валентина Степановна не звонила — впервые за долгое время. Максим был задумчив, но решителен. Он забрал у матери ключи от их квартиры — «для перенастройки сигнализации», как он объяснил ей, когда привёз Верочку и её семью в гостиницу.
На третий день раздался звонок в дверь. Кира, которая взяла отгул на работе, чтобы отдохнуть перед родами, с тяжёлым вздохом пошла открывать.
На пороге стоял Григорий Аркадьевич — подтянутый, как всегда безукоризненно одетый, с небольшим букетом ромашек.
— Кирочка, — он церемонно поклонился, — разрешите войти?
Она посторонилась, впуская его в квартиру. Несмотря на все сложности с Валентиной Степановной, её спутника Кира всегда искренне уважала — за его такт, деликатность и умение гасить конфликты.
— Чаю? — предложила она, когда они расположились на кухне.
— С удовольствием, — кивнул он, поглаживая аккуратно подстриженную бороду. — Знаете, Кира, я пришёл поговорить о Валентине.
Кира напряглась, но промолчала, заваривая чай.
— Она очень расстроена, — продолжил Григорий Аркадьевич. — Не спит третью ночь, всё плачет.
— Мне жаль, — искренне сказала Кира, — но…
— Нет-нет, позвольте мне закончить, — он поднял руку. — Дело в том, что я с вами полностью согласен.
Кира удивлённо моргнула.
— Валентина — прекрасная женщина, — продолжил он с нежностью в голосе. — Умная, энергичная, верная. Но у неё есть один большой недостаток — она привыкла всем командовать. Это профессиональное, знаете ли. Двадцать лет начальником цеха — это накладывает отпечаток.
Он отпил чай и одобрительно кивнул.
— Отличный чай, благодарю. Так вот, я пытался ей объяснить, что семья — это не завод, и невестка — не подчинённая. Но, боюсь, Валентина поймёт это только на собственном опыте.
— И что вы предлагаете? — осторожно спросила Кира.
Григорий Аркадьевич улыбнулся — тепло и с хитринкой:
— Я предлагаю дать ей этот опыт. Знаете, у меня тоже есть сын от первого брака. И невестка. И когда Валентина встретится с ними в эти выходные…
Он не договорил, но его глаза озорно блеснули. Кира не смогла сдержать улыбки, представив Валентину Степановну в роли свекрови, которую невестка ставит на место.
— Это жестоко, — заметила она.
— Это педагогично, — парировал Григорий Аркадьевич. — Иногда людям нужно увидеть себя со стороны, чтобы понять, где они ошибаются.
Они помолчали, допивая чай.
— Вы её действительно любите, — сказала Кира, глядя на этого подтянутого пожилого мужчину с блеском в глазах.
— Больше жизни, — просто ответил он. — Поэтому и хочу, чтобы она стала лучше. И счастливее. А счастливой она может быть, только если наладит отношения с сыном и его семьёй.
Когда Григорий Аркадьевич ушёл, Кира долго стояла у окна, глядя, как он идёт по улице — прямой, как струна, с военной выправкой. Возможно, в их историю с Валентиной Степановной ещё рано ставить точку.
Две недели спустя, когда Кира вернулась из роддома с маленьким Артёмом, их встретил не только сияющий Максим, но и Валентина Степановна — непривычно тихая, с подарочным пакетом в руках.
— Можно? — спросила она с несвойственной ей неуверенностью, глядя на запелёнатого младенца.
Кира кивнула, и свекровь осторожно взяла на руки внука. Её глаза наполнились слезами.
— Копия Максимушки, — прошептала она. — Такой же носик…
Она подняла взгляд на Киру:
— Я тут подумала… У вас теперь двое детей, работа… Может быть, я могла бы иногда помогать? По выходным, например. Если вы не против.
Её голос звучал непривычно мягко, без обычных командных ноток.
Кира переглянулась с Максимом и увидела в его глазах то же удивление, что испытывала сама.
— Мы были бы рады, — осторожно ответила она. — Если вы не будете…
— Я всё поняла, — перебила Валентина Степановна. — Никаких непрошеных советов. Никакого командования. Я просто бабушка, которая хочет помочь.
Она помолчала, а затем добавила так тихо, что Кира едва расслышала:
— И мне очень жаль. За всё.
Кира не знала, что именно произошло за эти две недели — может быть, Григорий Аркадьевич осуществил свой хитрый план, может быть, Валентина Степановна сама пришла к каким-то выводам — но что-то определённо изменилось.
Вечером, когда дети уснули, а Валентина Степановна ушла (впервые не попытавшись перестелить постельное бельё или перемыть посуду), Максим и Кира сидели на кухне, наслаждаясь редкой тишиной.
— Как думаешь, что с ней случилось? — спросил Максим, вертя в руках чашку с чаем. — Она как будто… другой человек.
Кира пожала плечами:
— Может быть, просто поняла, что есть вещи важнее, чем контроль. Например, возможность видеть внуков.
Максим кивнул и вдруг усмехнулся:
— Знаешь, а ведь ты ей высказала всё, что копилось годами. «Эта ваша родня, вот вы их и кормите, а я вам не прислуга».
— Да, — Кира тоже улыбнулась, вспоминая тот момент кристальной ясности, когда она наконец решила, что с неё хватит. — И я это сделала.
— И ты это сделала, — эхом отозвался Максим. — И, знаешь, я рад. Рад, что ты не сдалась. Не ушла. Заставила нас всех посмотреть правде в глаза.
Он протянул руку через стол и накрыл её ладонь своей:
— Обещаю, больше никаких сюрпризов от мамы. Никаких гостей без предупреждения. Никаких указаний, как нам жить. Это наш дом и наша семья.
Кира сжала его руку, чувствуя, как внутри разливается тепло. Не от победы над свекровью — нет. От того, что они с Максимом наконец стали настоящей семьёй. Единым целым. И эта целостность стоила всех испытаний последних лет.
— Кстати, — вдруг вспомнил Максим, — а что случилось с той Верочкой? Ты знаешь?
Кира рассмеялась:
— Григорий Аркадьевич рассказал. Оказывается, когда твоя мама привезла их в гостиницу и начала отчитывать за то, что они «не так себя вели», Верочка не выдержала и высказала ей всё, что о ней думает. Прямо там, в холле гостиницы. При всех.
— Серьёзно? — Максим присвистнул. — И что было?
— А что было? — Кира пожала плечами. — Твоя мама впервые в жизни оказалась на месте человека, которого отчитывают на публике. Думаю, это многое ей объяснило.
Они помолчали, представляя эту сцену.
— Мне её даже немного жаль, — признался Максим. — Маму, в смысле.
— Мне тоже, — кивнула Кира. — Но иногда жёсткий урок — это именно то, что нужно.
За окном опускалась ночь — тихая, безмятежная. В детской посапывали Алиса и новорождённый Артём. В соседнем доме горели окна — там тоже жили свои истории, свои драмы, свои преодоления.
Кира подумала о том, как много всего случилось за эти годы, и как много ещё впереди. О том, что отношения — это постоянная работа, а не данность. О том, что иногда нужно дойти до предела, чтобы начать всё заново.
— Знаешь, что самое важное? — тихо сказала она.
— Что? — Максим поднял на неё взгляд.
— Что мы теперь действительно семья. Не просто муж и жена с детьми, а семья. Когда вместе против проблем, а не друг против друга.
Максим кивнул и поднёс её руку к губам:
— И это стоило каждой минуты борьбы.
За окном пролетела падающая звезда — быстрая вспышка в тёмном небе. Когда-то давно Кира загадала бы на неё желание. Сейчас она просто улыбнулась, глядя на мужа. Всё, что ей было нужно, уже сбылось.
