— Ты сейчас серьёзно? После всего, что было? — голос Тани был тихим, но в нём звенела сталь. Она даже не повернулась к Игорю, продолжая смотреть в окно на мокрый, блестящий от фонарей асфальт.
Игорь переминался с ноги на ногу в коридоре, не решаясь войти в комнату. Он только что вернулся с работы, и этот разговор был последним, чего ему хотелось. Но откладывать его дальше было невозможно.
— Тань, ну пойми, это же моя мама. Она просто хочет приехать на пару недель. Повидаться с нами, с внучкой будущей или внуком.
Таня медленно обернулась. Её взгляд был усталым и колючим.
— Во-первых, никакой внучки или внука ещё нет и в ближайшее время не предвидится. Не надо манипулировать тем, чего не существует. А во-вторых, мы уже проходили «пару недель» с твоей тётей Галиной. Эти «пару недель» растянулись на три месяца, в течение которых я у себя дома чувствовала себя гостьей. Забыла, как она учила меня правильно мыть посуду и вздыхала, что я перевожу продукты?
— Но мама — это другое, — с нажимом сказал Игорь. — Она не такая.
— Да что ты? — Таня усмехнулась без капли веселья. — Твоя мама — это тяжёлая артиллерия. Она не будет учить меня мыть посуду. Она просто молча создаст такую атмосферу, что я сама сбегу из своей же квартиры, лишь бы не видеть её скорбного лица и не слышать укоризненных вздохов. Игорь, я тебя люблю. Но твоя родня — это испытание, к которому я не готова. Особенно сейчас.
Он подошёл ближе, попытался обнять её за плечи, но Таня мягко уклонилась.
— Я просто хочу, чтобы мы были нормальной семьёй. Чтобы моя мама могла приехать к своему сыну.
— Мы и есть нормальная семья. Здесь. Вдвоём. А это, — она обвела рукой комнату, — моя квартира. И я не хочу превращать её в проходной двор и поле для тихих семейных войн. Твоя мама может приехать. Сними ей квартиру на две недели. Или гостиницу. Мы будем ходить к ней в гости каждый день, я не против. Но жить она будет не здесь.
Игорь отступил, его лицо помрачнело.
— У меня нет денег на гостиницу. Ты же знаешь, я отдал долг за машину.
— Знаю. И я сейчас тоже не могу себе этого позволить, — спокойно ответила Таня. — У меня все свободные деньги уходят на ипотеку. На эту самую квартиру, в которой ты живёшь и в которую так настойчиво пытаешься заселить всю свою родню.
Это был удар ниже пояса, и оба это понимали. Они жили вместе уже три года. Игорь вкладывался в продукты, оплачивал часть коммунальных услуг, делал всю мужскую работу по дому, но основное бремя — ипотечные платежи за однокомнатную, но просторную квартиру в новостройке — лежало на Тане. Она купила её сама, задолго до их знакомства, вложив все свои сбережения в первый взнос.
— Я понял, — глухо сказал Игорь. — Я поговорю с мамой.
Он ушёл на кухню, и Таня услышала, как он набирает номер. Она прислонилась лбом к холодному стеклу. Она не была монстром. Она просто отчаянно защищала свои границы, своё личное пространство, которое досталось ей таким трудом. Ей было тридцать четыре, и эта квартира была её единственной крепостью, её личным достижением.
Разговор Игоря с матерью был коротким. Таня не слышала слов, только приглушённый бубнёж. Когда он вернулся в комнату, на нём не было лица.
— Она обиделась. Сказала, что я подкаблучник, и что она не ожидала от меня такого. Что сын вырос, а мать ему стала не нужна.
Таня молчала. Любой её комментарий сейчас прозвучал бы злорадно.
— Она сказала, что тогда приедет её двоюродная сестра, Зоя. У неё тут какие-то дела в городе, и ей нужно где-то остановиться буквально на три-четыре дня. Сказала, уж сестру-то родную ты из дома не выгонишь, не чужие люди.
Таня смотрела на него во все глаза.
— Игорь. Ты сейчас издеваешься?
— Тань, это всего на три дня! Зоя — женщина тихая, незаметная. Мы её и не заметим. Пожалуйста. Это для меня важно. Чтобы перед мамой не выглядеть совсем уж… ну, ты понимаешь.
Таня долго смотрела на него, на его умоляющее лицо, на то, как он нервно теребит край своей футболки. И в этот момент она почувствовала не злость, а острую, пронзительную жалость. И к нему, и к себе. Она сдалась.
— Хорошо. Три дня. Не больше.
— Спасибо! — он бросился к ней, обнял, уткнулся носом в волосы. — Спасибо, родная! Ты у меня самая лучшая! Я знал, что ты поймёшь!
Таня не ответила. Она просто стояла в его объятиях и чувствовала, как ледяной комок тревоги сжимается у неё в груди. Она поняла одно: это было только начало.
Тётя Зоя оказалась невысокой, полноватой женщиной лет пятидесяти с цепким, оценивающим взглядом маленьких глазок. Она говорила мало, больше наблюдала. Привезла с собой огромный баул, который едва втиснулся в коридор, и несколько увесистых сумок.
— Ой, Танечка, спасибо, что приютили, — проговорила она с порога, оглядывая квартиру. — А у вас тут миленько. Просторно. Игорь рассказывал, да я не представляла.
Все три дня она действительно вела себя тихо. Сидела на кухне, пила чай, смотрела в окно. С Таней почти не разговаривала, только отвечала односложно. Но её молчаливое присутствие давило. Таня чувствовала себя под микроскопом. Ей казалось, что тётя Зоя оценивает каждую чашку, каждую пылинку, каждый её жест.
На третий день вечером, когда Таня вернулась с работы, её ждал сюрприз. В её квартире, помимо тёти Зои, находились ещё двое. Пожилая, но властная женщина, в которой Таня безошибочно узнала свекровь, Валентину Петровну, и молодая девушка лет двадцати с вызывающе скучающим видом.
— А вот и наша хозяюшка! — фальшиво-радостно воскликнула Валентина Петровна, поднимаясь с дивана. — Танечка, здравствуй! А мы решили сюрприз сделать. Раз уж Зоя тут, думаем, и мы подтянемся. Познакомься, это Леночка, Игоря сестра двоюродная.
Таня застыла на пороге, сжимая в руке ключи. Она посмотрела на Игоря, который стоял у окна с видом побитой собаки. Он виновато отвёл взгляд.
— Что здесь происходит? — ледяным тоном спросила Таня, обращаясь исключительно к нему.
— Тань, ну так получилось, — заюлил он. — Мама с Леной приехали. У Лены тут поступление в колледж, дела… Они буквально на пару дней.
— Пару дней? — переспросила Таня, и её голос опасно задрожал. — В моей однокомнатной квартире? Впятером?
— Ну что ты, Танечка, как неродная, — вмешалась Валентина Петровна, обнимая её за плечи. От неё пахло какими-то резкими духами и нафталином. — В тесноте, да не в обиде. Мы на полу постелем, мы не гордые.
Таня стряхнула её руку.
— Я так не думаю. Игорь, иди сюда.
Она прошла на кухню и плотно закрыла за собой дверь. Игорь вошёл следом.
— Это что такое? — прошипела она. — Ты же мне обещал!
— Они просто приехали! Что я должен был сделать, на вокзал их отправить? Это моя мать!
— Да! Твоя мать, которую ты должен был предупредить, что здесь не ночлежка! Ты использовал тётю Зою как троянского коня, чтобы затащить их сюда!
— Никого я не использовал! Они сами…
— Не ври мне, Игорь! — Таня ударила ладонью по столу. Посуда в сушилке звякнула. — Ты всё знал. Ты знал, что они приедут. Ты просто побоялся мне сказать.
Он молчал, и это молчание было громче любого признания.
— Значит, так, — отчеканила Таня, чувствуя, как внутри неё всё замерзает. — У тебя есть час. Чтобы их здесь не было. Никого из них. Иначе уйдёшь ты. Прямо сейчас.
— Куда я их поведу? На ночь глядя? — в его голосе зазвучало отчаяние.
— Это твои проблемы. Ты их создал — ты их и решай. Сними им номер в гостинице. Попроси денег у своей мамы. Отвези их на вокзал. Мне всё равно. Через час я хочу остаться в своей квартире одна.
Она вышла из кухни, оставляя его одного. Прошла в комнату, демонстративно взяла из шкафа чистое постельное бельё, полотенце и ушла в ванную. Она закрылась на замок, включила воду на полную мощность и села на край ванны, обхватив голову руками. Шум воды заглушал звуки из квартиры, но она всё равно слышала обрывки фраз, повышенные тона, возмущённый голос Валентины Петровны.
Она просидела так почти час. Когда вода в бойлере стала остывать, она вышла. В квартире было тихо. В коридоре не было ни баула тёти Зои, ни сумок её матери. На кухне на столе стояла одинокая чашка, из которой пил Игорь. Он выглядел постаревшим лет на десять.
— Они уехали, — сказал он, не поднимая головы. — Я снял им квартиру посуточно. На неделю. Занял у Кольки с работы.
— Хорошо, — бесцветным голосом ответила Таня.
Она прошла в комнату и легла на диван, отвернувшись к стене. Она не хотела ни говорить, ни видеть его. Она чувствовала себя опустошённой и преданной.
Следующая неделя превратилась в ад. Игорь приходил поздно, уходил рано. Он был мрачным и молчаливым. Таня знала, что всё свободное время он проводит с роднёй, решая их проблемы. Пару раз он пытался заговорить, начать издалека.
— У Ленки там с колледжем не всё просто. Нужно за подготовительные курсы платить…
— У Ленки есть родители, — отрезала Таня.
— Мама говорит, что ты её ненавидишь. Что настроила меня против неё…
— Твоя мама может говорить всё, что угодно. Меня это не интересует.
Отношения трещали по швам. Пропала лёгкость, нежность, общее пространство, которое они строили три года, стремительно зарастало колючей проволокой отчуждения.
В пятницу Игорь пришёл домой раньше обычного. И не один. С матерью. Таня как раз разбирала пакеты с продуктами на кухне.
— Танечка, нам надо серьёзно поговорить, — без предисловий заявила Валентина Петровна, проходя в комнату и садясь в её любимое кресло.
Игорь остался стоять в дверях, не решаясь войти.
Таня медленно выпрямилась.
— Мне кажется, мы уже всё обсудили.
— Нет, не всё, — в голосе свекрови появились металлические нотки. — Я хочу понять, почему ты так относишься к семье моего сына? Мы что, прокажённые? Почему мы не можем приехать в его дом?
— Потому что это не его дом, — спокойно и отчётливо произнесла Таня. — Это моя квартира. Игорь здесь живёт со мной, потому что я его люблю. Но это не даёт ему права превращать её в филиал дома его мамы.
— Ах, вот как! — Валентина Петровна поджала губы. — Значит, ты его попрекаешь квартирой! Я так и знала! Бедный мой мальчик, связался с мещанкой, для которой квадратные метры важнее человеческих отношений!
— Это не мещанство, а уважение к личным границам, — Таня чувствовала, как начинает закипать. — Понятие, которое вам, видимо, незнакомо.
— Игорь! — взвизгнула Валентина Петровна, поворачиваясь к сыну. — Ты слышишь, как она со мной разговаривает? Ты будешь это терпеть? Скажи ей! Скажи, что это и твой дом тоже! Скажи, что твоя мать будет здесь, когда захочет!
Игорь посмотрел на мать, потом на Таню. Его лицо было серым.
— Мам, перестань, — тихо попросил он.
— Что «перестань»?! — не унималась она. — Ты мужчина или кто? Или она тебя совсем под каблук загнала? Посмотри на неё! Она же тебя ни во что не ставит! Выгоняет твою родню за порог!
Таня смотрела на Игоря. Весь мир сузился до его лица. Сейчас. Вот он, момент истины. Что он скажет? Что сделает?
Игорь глубоко вздохнул. И сказал то, чего Таня не ожидала.
— Мама. Пожалуйста, иди домой. В съёмную квартиру. Нам с Таней нужно поговорить. Одним.
Валентина Петровна застыла с открытым ртом.
— Что?.. Ты меня… выгоняешь? Из-за неё?
— Я никого не выгоняю. Я прошу тебя уйти, потому что этот разговор касается только нас двоих. Ты сама всё усложняешь.
Он подошёл к матери, взял её под локоть и мягко, но настойчиво повёл к выходу. Она что-то шипела ему, брызгала слюной, но он молча открыл дверь и вывел её на лестничную площадку.
Когда он вернулся и закрыл за собой дверь, в квартире повисла звенящая тишина.
— Вот, — сказал он, устало глядя на Таню. — Я сделал выбор.
Таня смотрела на него, и впервые за эту неделю в её душе что-то дрогнуло. Может быть, ещё не всё потеряно? Может, он понял?
— И что дальше? — тихо спросила она.
— Я люблю тебя, — сказал он. — И я хочу быть с тобой. Но я не могу вычеркнуть свою семью. Они… они другие. Они не понимают слов «границы», «личное пространство». Они понимают только «семья — это одно целое». И они не изменятся.
— Я и не прошу их меняться. Я прошу тебя защищать нашу семью. Нас с тобой.
— Я пытаюсь. Но у меня есть идея, как решить всё раз и навсегда, — он подошёл к ней совсем близко. — Тань, у них же есть деньги. Они продали дом в своём городе. Не очень большой, но всё же. Они хотели Ленке на учёбу и на первый взнос на ипотеку в будущем отложить.
Таня напряглась.
— И?
— И я подумал… — он говорил быстро, сбивчиво, боясь, что она его перебьёт. — Мы могли бы… сложить эти деньги с твоими. Продать твою однушку. И купить большую, трёхкомнатную квартиру! В ипотеку, конечно, но… Понимаешь? Одна комната наша, одна для будущего ребёнка, а одна… гостевая. Для них. Чтобы они могли приезжать, когда захотят. И у нас бы была своя территория, и они бы не чувствовали себя ущемлёнными. Мы бы стали настоящей большой семьёй!
Он смотрел на неё сияющими глазами, полными надежды. Он явно считал свой план гениальным. Беспроигрышным.
А Таня смотрела на него, и ледяной холод, который отступил было на минуту, снова сковал её сердце, на этот раз окончательно. Она всё поняла. Он не выбрал её. Он не выбрал и мать. Он попытался найти лазейку, компромисс, в котором он бы усидел на двух стульях. Он не понял сути. Он не понял, что дело не в квадратных метрах. А в том, что она хотела быть с ним, а не с его семьёй.
Он предлагал ей не решение. Он предлагал ей капитуляцию. Впустить их в свою жизнь навсегда, официально, узаконив их право вторгаться на её территорию, только теперь эта территория была бы больше. И куплена в том числе на их деньги, что дало бы им безграничную власть.
— Нет, — сказала она тихо, но твёрдо.
Его улыбка медленно угасла.
— Что «нет»? Ты не поняла? Это же идеальный выход!
— Я всё поняла, Игорь. Это идеальный выход для тебя. И для них. Но не для меня. Я не хочу жить в общежитии. Даже если это будет большая трёхкомнатная квартира.
— Но… это же не общежитие! Это наша семья!
— Нет. Это моя квартира, и твоя родня без приглашения сюда не приедет, — повторила она почти дословно ту самую фразу, сказанную неделю назад. Но теперь она звучала как приговор. — Мне кажется, тебе пора.
— Куда?
— К ним. В вашу съёмную квартиру. Подумай над своим гениальным планом. А я подумаю над своей жизнью.
Он смотрел на неё, не веря.
— Ты меня выгоняешь?
— Я прошу тебя уйти. Чтобы я могла побыть одна. В своей квартире.
Она отвернулась и снова пошла к окну. Она больше не смотрела на него. Она слышала, как он постоял ещё немного, потом тяжело вздохнул, как пошёл в коридор, как тихо щёлкнул замок входной двери.
В квартире воцарилась абсолютная тишина. Таня прижалась лбом к стеклу. На улице по-прежнему шёл дождь. Она отстояла свою крепость. Она выиграла эту войну. Но на поле боя она осталась совсем одна. И горечь этой победы была острее любого поражения.
