— Это твоя сестра со своими подружками разбила наш телевизор и устроила разгром в квартире, вот пусть она теперь всё и возмещает, потому что я на это ни копейки не дам больше!
Слова Аллы упали в липкую, пахнущую чем-то кисло-сладким атмосферу гостиной, как тяжёлые камни. Она не кричала. Голос её был ровным, почти безжизненным, и от этого он звучал куда страшнее любого вопля. Она стояла у порога комнаты, не решаясь сделать шаг внутрь. Её взгляд был прикован к центральному элементу этого хаоса — огромной чёрной панели их нового телевизора, лежащей на паркете экраном вверх. Паутина трещин расходилась от центра, где зияла уродливая вмятина, к краям. Он был похож на труп какого-то футуристического животного, убитого с особой жестокостью.
Антон стоял рядом, его лицо было бледным и растерянным. Он шумно втянул воздух, и его плечи опустились, словно из него выпустили всю жизнь. Он обвёл взглядом комнату: диванные подушки валялись на полу, усыпанные крошками от чипсов, журнальный столик был залит чем-то липким, повсюду виднелись пустые упаковки от пиццы и банки из-под энергетиков. Пол под ногами неприятно чавкал при каждом движении.
— Светка… — выдохнул он, и в этом единственном слове смешались неверие, разочарование и слабая попытка оправдания. Он обещал, что его сестра — само благоразумие. Просто зайдёт, насыплет корм коту, проверит воду и уйдёт. Он ручался за неё. А теперь эта «ответственность» валялась в центре их гостиной в виде ста пятидесяти тысяч рублей, превратившихся в бесполезный хлам.
В этот момент в приоткрытую входную дверь просунулась голова соседки, Марины Ивановны. В её руках извивался их дымчатый кот Барсик. Животное выглядело напуганным, глаза были круглыми, как блюдца.
— Ой, вы уже вернулись, — начала она без предисловий, проталкиваясь в прихожую. — Я уж думала, не дождусь. Вчера вечером такой грохот стоял, музыка орала, визги девичьи… Я сначала стучала, потом звонила, никто не открыл. А потом ваш Барсик под мою дверь прибежал, забился в угол и дрожит. Я побоялась за животинку, к себе забрала. Там такое творилось, будто стадо бизонов по квартире носилось.
Марина Ивановна вручила кота остолбеневшему Антону и, бросив быстрый, полный сочувствия и любопытства взгляд на разгром в гостиной, поспешно ретировалась к себе. Антон прижал к себе кота, который тут же вцепился когтями в его куртку.
Он посмотрел на Аллу. Она не сдвинулась с места, но её фигура напряглась ещё сильнее. Её спокойствие было обманчивым, как затишье перед ураганом.
— Ну… — Антон попытался подобрать слова, поглаживая кота, чтобы занять руки. — Погорячились девчонки, с кем не бывает. Молодые… Сейчас уберём всё. Я помогу. А телевизор… ну, купим новый. В рассрочку возьмём, если что.
Он говорил это, не глядя на неё, глядя куда-то в стену, словно пытался убедить самого себя, что катастрофы не произошло. Что это всего лишь небольшое недоразумение, которое можно исправить парой часов уборки и походом в магазин техники. Он пытался нащупать привычную почву, где любая проблема решалась совместными усилиями, где «мы» было универсальным ответом на все беды.
Алла медленно повернула голову и посмотрела на него. Её глаза были тёмными и холодными. В них не было ни капли сочувствия или понимания. Только лёд.
— Мы? — переспросила она так тихо, что Антону пришлось напрячь слух. — Нет, милый. Не мы. Ты. И твоя сестра. Завтра. В девять утра она приходит сюда. С деньгами на новый телевизор. И с полным набором моющих средств. И будет отдраивать здесь всё, пока этот паркет не начнёт блестеть. Каждый сантиметр. Она будет ползать тут на коленях и оттирать эту блевотину и липкую колу. И я буду стоять над ней и смотреть. Чтобы ни один угол не пропустила. Это понятно?
Слова Аллы повисли в воздухе, холодные и острые, как осколки стекла. Антон, всё ещё прижимавший к себе кота, вздрогнул, будто его ударили. Он ожидал криков, упрёков, может быть, даже слёз — привычных и понятных реакций, с которыми он знал, как справляться. Но этот ледяной, методичный тон выбивал у него почву из-под ног. Он смотрел на её застывшую спину, на напряжённые плечи и понимал, что привычные уговоры и обещания сейчас не сработают.
— Ал, ты чего? — его голос прозвучал слабо и неуверенно. — Это же Светка, сестра моя. Она ребёнок ещё, по сути. Ну, начудила, да. Но нельзя же так… с родными.
Он сделал шаг вперёд, и его ботинок издал мерзкий, чавкающий звук, отлепляясь от залитого чем-то сладким паркета. Этот звук, казалось, только укрепил её решимость.
Она медленно обернулась. В её глазах не было гнева — было что-то хуже. Полное, бесстрастное отчуждение. Словно она смотрела не на мужа, а на чужого, неприятного ей человека, который говорит какие-то глупости.
— Ребёнок? — переспросила она. — Ребёнку девятнадцать лет, Антон. В этом возрасте некоторые уже своих детей имеют. Она достаточно взрослая, чтобы притащить сюда толпу подружек, устроить погром и разбить вещь, на которую мы с тобой копили полгода. Значит, она достаточно взрослая, чтобы за это ответить. И не деньгами наших родителей, а своими. Или трудом.
Антон поставил кота на пол. Барсик тут же шмыгнул под уцелевшее кресло и забился в самый тёмный угол. Мужчине стало не по себе. Он чувствовал себя точно так же — загнанным в угол.
— Да где она возьмёт такие деньги? Она студентка! И заставлять её ползать тут с тряпкой… это унизительно! Ал, это же месть какая-то, а не справедливость. Мы семья, мы должны помогать друг другу, а не топить.
Он пытался говорить мягко, убедительно, взывая к её здравому смыслу, к их общему прошлому. Но каждое его слово о «семье» и «помощи» било мимо цели. Для Аллы его «семья» только что продемонстрировала своё истинное лицо, оставив следы на их паркете и мебели.
— Семья? — она сделала шаг ему навстречу, и он невольно отступил. — Семья, Антон, это когда ты доверяешь человеку ключи от своего дома, а он не превращает его в свинарник. Семья — это когда уважают твой труд и твои вещи. А то, что сделала твоя сестра, — это не ошибка. Это плевок. Плевок в меня, в тебя, в наш дом. И если ты сейчас собираешься этот плевок утереть и сделать вид, что ничего не было, то у нас с тобой проблемы куда серьёзнее, чем разбитый телевизор.
Её логика была железной, непробиваемой. Он понимал, что она права. В глубине души он был в ярости на Светку. Но признать это вслух означало предать сестру, встать на сторону «чужой» женщины против своей крови. Этот внутренний конфликт парализовал его волю.
— Я поговорю с ней, — промямлил он, избрав самый лёгкий путь. — Я всё ей выскажу. Мы… мы что-нибудь придумаем.
Это было ошибкой. Это «мы что-нибудь придумаем» стало для Аллы последним доказательством. Он не собирался ничего решать. Он собирался замять, спустить на тормозах, уговорить её простить и забыть, а потом они вдвоём будут разгребать последствия и выплачивать рассрочку.
Её взгляд внезапно изменился. Холодная отстранённость ушла, сменившись острой, сфокусированной решимостью. Она перестала смотреть на него. Её глаза переместились в угол комнаты, где на специальной подставке, словно на алтаре, покоилось его сокровище. Чёрный, футуристического вида монолит игровой приставки последней модели. Его личная территория, его отдушина, его мир.
Алла молча прошла мимо него. Прошла мимо останков телевизора, не удостоив их взглядом. Она подошла к приставке и положила на неё руку. Просто положила ладонь на прохладный матовый пластик. Это движение было красноречивее любых слов.
— Нет, Антон. Придумывать ничего не надо. Всё уже придумано, — сказала она, не оборачиваясь. Её голос стал абсолютно спокойным. — Выбор очень простой. Или твоя сестра завтра в девять утра здесь. С деньгами и тряпками. Или я беру вот эту твою драгоценную игрушку и выкидываю её в окно. Прямо на тот телевизор. Чтобы они вместе лежали. Выбирай, что тебе дороже: приставка или сестрина честь.
Угроза была не просто произнесена — она материализовалась, заполнив собой всё пространство между ними. Она висела в воздухе тяжелее, чем запах застарелой пиццы и пролитых энергетиков. Антон смотрел на руку жены, лежащую на его приставке, и чувствовал, как холодеет у него внутри. Это была не просто вещь. Это был его маленький, тщательно выстроенный мир, его убежище от проблем, его личный Эверест, покорённый в сотнях виртуальных сражений. И сейчас этот мир держали в заложниках.
Он достал телефон. Пальцы плохо слушались. Он нашёл в контактах «Светка» и нажал на вызов, чувствуя себя предателем. Предателем кого — сестры или жены — он и сам не мог понять. После нескольких длинных гудков в трубке раздался бодрый, немного заспанный голос сестры.
— Да, братик? Что так рано?
Антон сглотнул. Он не мог вывалить на неё всё по телефону. Он выбрал самый трусливый, самый обтекаемый вариант.
— Свет, привет. Ты можешь подъехать к нам? Надо поговорить. Срочно.
Пауза. В трубке послышался какой-то шорох, видимо, она поудобнее устраивалась в кровати.
— Прям срочно? Я вообще-то спала ещё. Что-то случилось?
— Да, случилось. Просто приезжай.
Он сбросил вызов, не дожидаясь ответа. Алла всё это время стояла молча, не убирая руки с приставки. Её поза выражала абсолютную, несокрушимую уверенность. Она не блефовала.
Светка приехала через сорок минут. За это время в квартире не изменилось ничего. Они так и стояли, как две статуи в музее катастроф, — он посреди комнаты, она у его алтаря. Звонок в дверь прозвучал резко, вызывающе. Антон поплёлся открывать.
На пороге стояла его сестра. Свежая, выспавшаяся, в модных джинсах и свитшоте с какой-то дурацкой надписью. От неё пахло кофе и дорогим парфюмом. Она смерила его недовольным взглядом и вошла в квартиру, едва не наступив на картонку от пиццы.
— Ну, и что за срочность? Я с подругой в кино собиралась… — она осеклась на полуслове, наконец-то обратив внимание на обстановку. Её взгляд скользнул по разгрому в гостиной, задержался на разбитом телевизоре и остановился на Алле, застывшей у приставки. На её лице не отразилось ни капли раскаяния. Только досада и лёгкое, почти брезгливое удивление.
— Ого. А что это у вас тут было?
Антон закрыл за ней дверь. Воздух в квартире стал ещё плотнее.
— Это, Светлана, мы у тебя хотели спросить, — его голос прозвучал твёрже, чем он ожидал. — Мы просили тебя только кота покормить.
Светка картинно вскинула брови. Она облокотилась о стену в прихожей, демонстративно скрестив руки на груди.
— Ну, покормила. И что?
— А это что? — Антон махнул рукой в сторону гостиной. — Этот свинарник? Этот телевизор? Кто это сделал?
— Ой, ну ладно тебе, — фыркнула она, и эта реакция была хуже, чем любое враньё. — Посидели немного с девчонками. Музыку послушали. Ну, танцевали, может, кто-то и толкнул его случайно. Несчастный случай. Чего сразу кипишевать-то?
Алла всё это время молчала. Она была наблюдателем. Судьёй, который уже вынес приговор и теперь лишь слушает последние, бессмысленные препирательства.
— Несчастный случай? — вмешался Антон, чувствуя, как в нём закипает злость, вытесняя страх. — Ты посмотри вокруг! Вы тут всё загадили! А телевизор? Ты знаешь, сколько он стоит?
— А я откуда знаю? И вообще, не я его толкала, а Ленка. Вот ей и предъявляйте, — Светка пожала плечами. — И вообще, можно было и не такой дорогой покупать, если боитесь разбить. Сами виноваты.
Это было уже слишком. Антон почувствовал, как беспомощность сменяется яростью. Он повернулся к Алле, ища поддержки, но увидел лишь холодное, выжидающее спокойствие. Она давала ему возможность решить всё самому. И он проваливал этот экзамен.
— Свет, ты сейчас серьёзно? — он понизил голос, пытаясь говорить вкрадчиво. — Алла… Мы решили, что ты должна всё это убрать. И возместить стоимость телевизора.
— Чего?! — Светка расхохоталась. Это был короткий, неприятный смешок. — Я? Убирать? Да вы с ума сошли? Я вам не уборщица. И денег у меня нет. Скажите спасибо, что вообще за вашим котом согласилась присмотреть.
Она перевела взгляд на Аллу, и в её глазах мелькнул вызов.
— Это ведь твоя идея, да? — бросила она жене брата. — Вечно ты всем недовольна. Нужен был повод докопаться? Нашла. Можете на страховку подать, если такие бедные.
Антон замер. Он посмотрел на сестру, наглую, уверенную в своей безнаказанности. Потом на жену, чьё лицо превратилось в непроницаемую маску. Он был между молотом и наковальней, и в этот момент понял, что его попытки примирить их, найти компромисс, были обречены с самого начала. Он ничего не мог сделать. Он был слаб. И Алла это видела. И Светка это знала.
Алла медленно, очень медленно, убрала руку с приставки. И сделала шаг к окну.
Шаг Аллы к окну был тихим, но для Антона он прозвучал громче выстрела. В этот момент он понял, что игра окончена. Все его попытки лавировать, сглаживать углы, быть хорошим и для сестры, и для жены привели его в эту точку невозврата. Он стоял посреди липкого хаоса и смотрел, как его мир, такой понятный и управляемый ещё три дня назад, летит в пропасть.
Светка, напротив, не почувствовала ничего. Она восприняла манёвр Аллы как театральный жест, дешёвую попытку надавить. Она даже презрительно усмехнулась, скрестив руки на груди ещё плотнее. Она была абсолютно уверена, что никто не посмеет тронуть вещь её брата. Она была его сестрой, его кровью, а значит — неприкосновенной.
Алла подошла к подставке. Она не смотрела ни на Антона, ни на Светку. Её движения были размеренными, почти механическими, как у хирурга, приступающего к сложной, но необходимой операции. Она аккуратно отсоединила два провода от задней панели приставки — питание и HDMI. Сложила их и положила на подставку. Затем подхватила чёрный монолит обеими руками. Он был тяжелее, чем казался — плотный, увесистый сгусток технологий и сотен часов его, Антона, жизни.
— Ал, не надо… — прошептал Антон. Голос был чужим, слабым. Это была не просьба, а констатация катастрофы.
Алла проигнорировала его. Она прошла к окну, распахнула створку. В комнату ворвался шум города — гул машин, далёкий вой сирены. На мгновение этот обыденный звук показался чем-то из другой, нормальной жизни. Алла высунула приставку за окно. Она не замахивалась. Не целилась. Она просто держала её над пропастью двора, где на асфальте чернели останки их телевизора.
Секундная пауза. Светка перестала усмехаться. Её лицо вытянулось в недоумении.
— Ты чего, совсем больная? Положи на место!
Алла не ответила. Она просто разжала пальцы.
Чёрный корпус беззвучно полетел вниз. Через мгновение снизу донёсся глухой, хрустящий удар пластика о металл и стекло. Звук был коротким, окончательным, как точка в конце приговора.
В квартире наступила мёртвая тишина. Даже шум с улицы, казалось, стих. Первой опомнилась Светка. Её лицо исказилось от ярости. Это была уже не наглость, а животное бешенство.
— Ты психопатка! Ты что наделала?! Это же вещь Антона! Его вещь! Ты не имела права!
Она шагнула к Алле, но что-то во взгляде женщины остановило её. Алла повернулась. Её лицо было спокойным, но это было спокойствие выжженной земли после пожара.
— Я не имела права? — тихо переспросила она. — А ты имела право превращать мой дом в помойку? Ты имела право уничтожить вещь, которую мы покупали вместе? Ты имела право смотреть нам в глаза и говорить «сами виноваты»?
Она сделала шаг к Светке, и та инстинктивно отступила.
— Это не за телевизор, Света. И не за приставку. Это за твоё «ой, ну ладно». За твоё «несчастный случай». За то, что ты считаешь, что тебе всё можно, и за тобой всегда прибежит и подотрёт твой старший брат. Больше не прибежит. По крайней мере, не в этом доме. Вот цена твоего веселья. Она лежит там, внизу. Можешь забрать себе на память. А теперь уходи отсюда.
Антон не шевелился. Он смотрел в пустоту, туда, где только что стояла его приставка. На его лице не было гнева, только серое, выжженное опустошение. Он потерял всё разом. Он не смог защитить жену от унижения. Не смог заставить сестру понести ответственность. Не смог спасти свой маленький мир. Он оказался просто статистом в чужой драме, разыгравшейся в его собственной квартире.
— Пошла вон, — повторила Алла, глядя на Светку.
Светка бросила на брата полный ненависти взгляд, ожидая, что он заступится. Но Антон молчал, глядя в одну точку. Поняв, что защиты не будет, она развернулась и, громко хлопнув входной дверью, исчезла.
Они остались вдвоём посреди разгрома, липкого пола и запаха чужого похмелья. Воздух был тяжёлым и неживым. Алла не смотрела на Антона. Она медленно пошла на кухню, взяла мусорный мешок и начала молча собирать пустые коробки от пиццы. Каждое её движение было чётким и окончательным. Между ними теперь лежало нечто гораздо более страшное, чем разбитая техника — обломки их общей жизни, которые уже никто и никогда не сможет собрать…
