— Фу, старуха в бикини! — звонкий, как пощечина, голос разрезал горячий воздух.
Я не обернулась, хотя спину мгновенно ожгло, будто плетью.
Внутри все сжалось в тугой, болезненный узел, перекрывая дыхание.
Я знала, что это мне, больше здесь некому быть мишенью.
Вокруг, на раскаленном турецком песке, лежали только подтянутые тела, блестящие от масла.
Мне сорок пять, и для этого молодежного курорта в Кемере я была словно ископаемое.
— Нет, ты видела? — не унималась девица сзади, я слышала, как она возит шезлонгом по камням. — Куда она это натянула? Это же смешно, всё висит.
Смешок был злым и коротким, как укус осы.
Я потянула лямку купальника вверх, пытаясь прикрыться, стать меньше, исчезнуть.
Пальцы предательски дрожали, выдавая мой страх и стыд.
Этот слитный темно-синий купальник я выбирала месяц, пряча ценник от самой себя.
Худела к отпуску, отказывалась от ужинов, бегала по утрам вокруг хрущевки.
Откладывала деньги с зарплаты старшей медсестры в районной поликлинике.
Первый раз за границей, первый раз за десять лет — настоящее море, а не речка на даче.
А теперь хотелось провалиться сквозь эту проклятую раскаленную гальку прямо в преисподнюю.
— Вика, перестань, она услышит, — лениво протянул другой голос, кажется, ее звали Алина.
— Да пусть слышит! — фыркнула первая, судя по звуку, переворачиваясь на живот. — У людей должно быть чувство меры и зеркало дома, чтобы не пугать окружающих целлюлитом.
Я зажмурилась так сильно, что перед глазами поплыли цветные круги.
Солнце безжалостно жгло веки, но встать и уйти я не могла — ноги налились свинцом.
Спрятаться бы в номере, надеть балахон и выходить только ночью, как тень.
Но я лежала, парализованная стыдом, как выброшенная на берег рыба.
А они продолжали обсуждать мои бедра, цвет волос, дешевые сланцы из супермаркета.
Каждое слово они вбивали в меня, как гвоздь в крышку гроба.
Они были молодые, злые, уверенные в своем бессмертии и вечной красоте.
Я чувствовала их взгляды на своей коже, как физические ожоги.
Вдруг монотонный гул голосов на пляже изменился, словно кто-то выключил звук.
Разговоры стихли, сменившись нарастающим рокотом мотора.
— Ого, смотри! — взвизгнула та самая Вика, мгновенно забыв обо мне. — Это что, частная яхта? Сюда?
Я приоткрыла один глаз, щурясь от бликов на бирюзовой воде.
К берегу, разрезая волны, подходил хищный белый катер — тендер с большой яхты, стоявшей на рейде.
Он выглядел здесь чужеродно, слишком роскошно и мощно для нашего отеля средней руки.
Катер мягко ткнулся носом в гальку, мотор заглох.
С борта спрыгнул мужчина — высокий, широкоплечий, в простой льняной рубашке и шортах.
Сердце пропустило удар, а потом забилось где-то в горле.
Не может быть, это галлюцинация от перегрева.
Григорий.
Мой Гришка Волков, сосед по дачному кооперативу, который исчез из поля зрения пять лет назад.
Говорили, он уехал на Дальний Восток, занялся рыболовным флотом, поднялся.
Но чтобы так?
Я вжалась в шезлонг, натягивая полотенце до самого подбородка.
Только не это, Господи, только бы не узнал меня сейчас.
В таком виде, униженную, растоптанную, под прицелом этих малолетних стерв.
Вика и Алина уже вскочили, выгнули спины, поправили микроскопические трусики.
Они смотрели на него, как голодные кошки на банку со сметаной.
Григорий снял солнечные очки, и я увидела его глаза — цепкие, холодные, глаза хозяина.
Он огляделся, сканируя пляж, как радар.
Девчонки замерли в картинных позах, Вика откинула волосы, выставив бедро.
Она уже видела себя на этой палубе, с бокалом игристого, в сториз для завистливых подруг.
Григорий прошел мимо них, даже не повернув головы, словно они были пустым местом.
Он шел прямо ко мне, уверенно переступая через разбросанные игрушки и полотенца.
Я зажмурилась, мечтая стать невидимой.
Тень упала на лицо, закрывая солнце.
Запахло дорогим табаком, морской солью и чем-то неуловимо знакомым, родным.
— Елена Андреевна? — его голос прозвучал низко, с хрипотцой.
Я открыла глаза, чувствуя, как щеки заливает краска.
Он стоял надо мной, но не улыбался — смотрел серьезно, внимательно.
— Гриша… — прохрипела я, горло пересохло. — Ты откуда здесь?
— Тебя искал, — просто сказал он, будто мы расстались вчера у калитки.
Вокруг повисла звенящая пауза, даже волны, казалось, перестали шуметь.
Вика с подругой стояли с открытыми ртами, их идеальные лица вытянулись в гримасе недоумения.
— Меня? — я села, судорожно прикрываясь полотенцем. — Зачем?
Он присел на корточки прямо в песок, не жалея светлых шорт.
Взял мою руку, его ладонь была горячей, жесткой и шершавой — рука трудяги, а не бездельника.
— Я узнал от тети Вали, что ты развелась с этим… с мужем, — сказал он громко и четко.
Настолько громко, что слышал весь ближайший радиус пляжа.
— Узнал, что ты полетела сюда одна, взял координаты отеля.
— Гриша, я… — я не знала, что сказать, слова застревали в горле. — Я тут… старая, страшная…
Он вдруг нахмурился, и его взгляд стал тяжелым.
— Ты самая красивая женщина на всем этом побережье, Лена.
Эта фраза прозвучала как выстрел из корабельного орудия.
Вика поперхнулась воздухом, ее подруга толкнула ее локтем, но та даже не среагировала.
Григорий поднялся и потянул меня за руку, заставляя встать.
— Собирайся, хватит здесь жариться, у меня на борту прохладно.
— Но у меня путевка… обед оплачен… вещи в номере… — пролепетала я по инерции.
— К черту обед, вещи заберет мой помощник позже, — отрезал он, не терпя возражений.
Я встала, полотенце соскользнуло на песок.
Я осталась в том самом купальнике, но мне больше не было стыдно под его взглядом.
Он смотрел на меня так, словно я была единственной женщиной в мире, центром его вселенной.
Мы пошли к воде, он обнимал меня за талию крепко, по-хозяйски, защищая от всего мира.
Мы проходили мимо Вики, она стояла красная, как вареный рак.
Ее идеальный макияж поплыл от жары и злости, губы дрожали от обиды.
— Извините, — вдруг остановился Григорий, глядя на нее сверху вниз.
Вика встрепенулась, в ее глазах мелькнула глупая надежда.
— Да? — она растянула губы в заискивающей улыбке.
— Вы не подвинетесь? — вежливо, но ледяным тоном спросил он. — Вы загораживаете моей женщине вид на море.
Вика хватанула ртом воздух, ее лицо пошло пунцовыми пятнами.
Григорий усмехнулся одними уголками глаз и повел меня дальше к катеру.
Матрос помог мне подняться на борт, подав руку.
Катер мягко качнулся, взревел мотор, и мы отчалили, оставляя пенный след.
Я сидела на кожаном диване и смотрела на удаляющийся берег.
Маленькие фигурки людей, разноцветные зонтики, суета — все это становилось игрушечным.
И три девицы, которые так и стояли столбами у кромки воды, провожая нас взглядами.
— Знаешь, — Григорий сел рядом, не пытаясь обнять, просто был близко. — Я боялся, что опоздал.
— Ты вовремя, — тихо сказала я, глядя на свои руки.
— Они тебя обижали? — он кивнул в сторону пляжа, желваки на скулах дрогнули.
— Ерунда, — я пожала плечами, стараясь казаться спокойной. — Просто возраст, Гриш.
— У глупости нет возраста, а у красоты нет срока годности, — жестко сказал он.
Он развернул меня к себе, заставляя поднять глаза.
— Помнишь, я тебе забор чинил пять лет назад? Перед отъездом?
— Помню, ты тогда еще руку поранил.
— Я тогда хотел сказать, да ты замужем была, правильная вся, не подступиться.
Он замолчал, ветер трепал его волосы, в которых серебрилась благородная седина.
— А теперь я свободен, и ты свободна, и денег я заработал, чтобы ты в районной поликлинике не горбатилась.
— Я люблю свою работу, — автоматически возразила я.
— Люби на здоровье, только теперь не ради зарплаты, а для души, — усмехнулся он.
Внизу, в каюте, что-то звякнуло.
Молодой парень в футболке принес запотевшее ведерко с черешней и бутылку воды.
Я взяла одну ягоду — крупную, темную, почти черную.
Сладкая, сочная, вкус настоящей жизни, которую я себе запрещала.
Мы уходили все дальше в море, берег превратился в тонкую полоску дымки.
Там остались злые языки, комплексы, страх старения и одиночества.
Здесь был только ветер, брызги соли и мужское плечо рядом.
Надежное, как скала.
— Куда мы? — спросила я, чувствуя, как расслабляются вечно напряженные плечи.
— Пойдем вдоль побережья, покажу тебе бухты, где нет людей, — ответил Григорий.
Я посмотрела на него: морщинки у глаз, шрам на подбородке, он тоже не мальчик.
Мы оба побитые жизнью, со своими шрамами и прошлым.
Но сейчас это не имело никакого значения.
— Давай, — согласилась я. — Только подальше отсюда.
— Принято, Елена Андреевна, — он подмигнул мне, как тогда, на даче.
Я засмеялась, впервые за этот отпуск искренне и легко.
Где-то там, на берегу, Вика наверняка строчила гневный пост о несправедливости жизни.
Пусть пишет, у нее вся жизнь в телефоне, в пикселях и фильтрах.
А у меня теперь — здесь, реальная, осязаемая, пахнущая морем.
Григорий накрыл мою ладонь своей.
— Замерзла?
— Нет, мне тепло.
Впервые за долгое время мне было по-настоящему тепло не снаружи, а внутри.
Рядом с человеком, который видел не «старуху в бикини», а меня.
Просто меня, Лену.
Мы сидели молча, глядя на горизонт, где море сливалось с небом в единое целое.
Впереди была целая жизнь, и в этой жизни больше не нужно было втягивать живот.
Можно было просто быть, дышать, жить.
И этого оказалось достаточно для счастья.
Эпилог
Солнце садилось прямо в море, окрашивая воду в цвет расплавленного золота и меди.
Мы стояли на якоре в тихой бухте, окруженной высокими скалами, поросшими соснами.
Вокруг ни души, только крики чаек и плеск воды о борт яхты.
Я переоделась в простую белую футболку Григория, которая была мне велика, но уютна.
Мы сидели на корме, ужинали сыром и виноградом, никакой пафосной еды.
— А ты правда за мной приехал? — спросила я, крутя в руках бокал с водой.
Григорий отложил нож, посмотрел на меня долгим взглядом.
— Лена, я пять лет строил бизнес с одной мыслью в голове.
Он помолчал, подбирая слова, что было ему несвойственно.
— Я думал, вернусь, куплю дом соседний, буду просто рядом жить, помогать, если позволишь.
— А если бы я не развелась?
— Значит, жил бы соседом, забор бы тебе красил раз в год, — он грустно улыбнулся. — Мне и этого бы хватило, лишь бы знать, что у тебя все хорошо.
У меня перехватило дыхание от этой простой, будничной преданности.
Без драм, без истерик, просто быть рядом — это и есть любовь.
— А я ведь тот забор так и не покрасила после тебя, — призналась я.
— Почему?
— Краска облупилась, а я смотрела и вспоминала, как мы с тобой тогда чай пили на веранде.
Григорий накрыл мою руку своей, его пальцы были теплыми.
— Покрасим, Лен, теперь у нас времени много, хоть каждый день крась.
Я положила голову ему на плечо, чувствуя запах его кожи и льна.
Подумала о том, что завтра нужно будет позвонить дочери, рассказать новости.
Она, наверное, удивится, но поймет, она у меня умница.
А потом вспомнила Вику на пляже и ее перекошенное лицо.
И мне вдруг стало ее жалко, искренне, без злорадства.
Она бедная, она не знает, что такое, когда тебя любят не за упругую кожу.
А за то, что ты есть.
— Гриш, — позвала я тихо.
— М?
— Спасибо, что забрал.
Он поцеловал меня в макушку, просто и целомудренно.
— Я тебя, Лена, больше никому не отдам и в обиду не дам, привыкай.
Я закрыла глаза, слушая биение его сердца — ровное, сильное, спокойное.
Яхта чуть качнулась на волне, словно убаюкивая нас.
Завтра будет новый день, будут новые заботы, разговоры, планы.
Но сегодня есть только этот закат, это море и мы.
И я точно знаю, что это не сон, потому что во сне не бывает так спокойно.
