Гений сцены, провал личной жизни: почему все женщины Ефремова уходили в слезах

Когда читаешь воспоминания о нём, почти невозможно понять — это был один человек или несколько? Гениальный режиссёр, соблазнитель без стереотипной красоты, упрямец, бунтарь, не умеющий держаться за тех, кто его любил… И при этом — человек с душой, обнажённой до предела. Как рана, которая не заживает.

Я много лет смотрю в его жизнь, как в тетраптих — четыре стороны света, четыре женщины, четыре попытки создать что-то настоящее. А между ними — десятки историй, будто сцены из спектакля, где зрители не знают: это уже финал или ещё репетиция.

В молодости он никому не казался фаворитом судьбы. Невысокий, с лицом, которое вряд ли называли бы киногеничным. Его не взяли в МХАТ даже с красным дипломом. Но именно в нём было то, чего не хватало другим. Он заходил в комнату — и там менялся воздух. Не громко, не театрально. Просто начинало казаться, что вокруг стало глубже, острее, живее. Особенно женщинам.

Он мог рассмешить, мог уговаривать, мог увлечь идеей, но чаще — просто молчал. И в этом молчании женщины теряли бдительность. Даже самые умные. Даже самые сильные. Ефремов не подчинял — он затягивал. Без обещаний, без гарантий. Но с той внутренней мощью, от которой не сбежать.

Олег был не из тех, кто называл женщин «половинками». Он видел в каждой актрисе музу — даже если это длилось всего неделю. Он влюблялся в талант, в смелость, в несоответствие. И, что поразительно — почти никогда не держал. Уходили? Значит, так надо. Приходили? Хорошо. Но завтра, возможно, он уже будет другим. Он не играл в любовь — он её жил. Как прожигал сцены, репетиции, премьеры. До последней капли.

И всё же, были среди десятков имён — те, кого он помнил до конца.

Толмачева. Первая и единственная жена

В её глазах ещё была наивность, в его — уже вечная усталость. Лиля Толмачева, студентка мхатовской школы, — стала первой, кто рискнул жить с этим вулканом. Они поженились быстро, без романтики. Поселились в коммуналке, где от шума соседей невозможно было услышать собственные мысли, а Олег — как всегда — пил, спорил, работал.

Лиля была умной, сдержанной, не склонной к истерикам. Но и она сдалась. Через полгода подала на развод. Не из-за измен — до них, похоже, не дошло. Из-за водки. Из-за постоянной этой чертовой нехватки — тепла, внимания, тишины.

Когда она уходила, он выкрикнул ей в спину:

— Буду всем говорить, что это я тебя бросил!

Так он спасал себя — от уязвимости. Но потом, уже через годы, он честно признавал: Лиля была одна из немногих, кто его по-настоящему понимал. Они сохранили тёплые отношения, она продолжала играть в «Современнике», и всегда, когда Ефремову было тяжело, Лиля появлялась рядом. Не как женщина. Как человек, который помнил его трезвым.

Её он не держал. Других — тоже.

Ирина Мазурук. Женщина, которую он просил сделать аборт

С этой историей у меня до сих пор внутренний сбой. Потому что Ирина Мазурук — это та, с кем Ефремов мог бы, казалось, построить то, что называется «нормальной семьёй». Она была красива, остроумна, дочь легендарного полярного лётчика, училась на сценарном факультете ВГИКа. Всё сошлось — как на сцене, где роли подобраны идеально. Но жизнь — это не театр.

Когда Ира забеременела, Ефремов, занят созданием «Современника», предложил сделать аборт. Она отказалась. Так появилась Анастасия — его единственная родная дочь. Но в доме уже не было любви. Мазурук изменилась. Стала мстить. Не молча, а напоказ — водила любовников, оставляла письма с описанием своих интрижек на кровати. Один из них нашёл Ефремов. Потом, спустя годы, Настя вспомнит это с горечью.

Он ушёл окончательно, когда девочке исполнилось три года. Ира пыталась покончить с собой. Не получилось. Жизнь пошла дальше, как всегда — по сценарию без режиссёра. Актёры расходились по углам, не доиграв.

Когда Мазурук умерла в 49 лет от рака, Олег на похороны не пришёл. Ему не хватило сил. Или смелости. Или памяти. Он был уже в другом спектакле.

Алла Покровская. Та, кто знала, на что идёт

Алла была не просто актрисой. Она была дочерью режиссёра, женщиной с опытом, голосом и чувством меры. Она не строила иллюзий, не носила розовые очки, не требовала клятв в любви. Она просто — любила. Так, как может только очень взрослая душа.

Когда в 1962 году они с Ефремовым поженились, Алла уже понимала, с кем связывает свою жизнь. Он не прятал своего характера, не изображал верного мужа. Он был Ефремов — артист до мозга костей, человек сцены, человек порыва. Через год у них родился сын — Миша. Тот самый, который потом станет Михаилом Ефремовым.

Алла терпела. Молча. С достоинством.

— Я ему не мешала, — признавалась она спустя годы. — Он не мог принадлежать одной женщине. Я это знала.

Она не цеплялась, не ловила его на изменах, не устраивала сцен. Потому что понимала: если бы не сцена, если бы не театр — он бы, возможно, и жил иначе. Но именно сцена съедала всё. И любовь, и вино, и людей. Даже детей.

Через восемь лет он ушёл. Без скандала. Без трагедий. Просто — вышел из этой роли. Но, как ни странно, она осталась для него близкой. До конца. Потому что Алла Покровская не боролась с ним — она боролась за него. Это редко бывает. И почти никогда не бывает услышано.

Анастасия Вертинская. Красота, которая устала ждать

Они были красивой парой. Даже слишком. Он — артист с усталыми глазами, она — с лицом той самой Ассоль. Между ними было всё: нежность, поцелуи, двадцать лет связи, которой никак не давали имени. А потом — ничего.

Он боготворил её.

— Она такая красивая… — говорил он. Как будто про далёкую планету, которую нельзя потрогать.

Она отвечала по-своему:

— Я его обожала. Но ему не нужна была жена. Ему нужна была сцена. И, может быть, бутылка…

Да, она хотела быть рядом. Да, он однажды сделал ей предложение. Но было поздно. Как будто всё уже отыграли. Алкоголь, его постоянный третий акт, мешал ей жить. Она не хотела превращаться в ещё одну из тех, кто терпел. И ушла — красиво. Без истерик. Без возврата.

Он не стал её мужем. Но в каждой её тени, в каждом её воспоминании — жил он. До конца.

Театр, женщины, слухи… и правда, в которой больше боли, чем страсти

Говорят, великие артисты живут в театре, а отдыхают — в жизни. У Ефремова всё было наоборот. Он страдал в быту, терпел в любви, но расцветал — на сцене. Зато за кулисами шептались так, как будто речь шла не об актёре, а о легенде с гаремом.

Татьяна Доронина. Ирина Мирошниченко. Ия Саввина. Людмила Максакова. Каждая — с историей, каждый разговор — с подтекстом. Кто-то обижался, кто-то тайно надеялся, кто-то просто плакал ночью после репетиции, где он не взглянул.

Особенно обсуждали его странную близость с Фурцевой — министром культуры. Театру требовались деньги, а он сидел у неё в кабинете по три часа подряд.

— Ну, выручает она его, конечно. А кто ж ещё? — перешёптывались в буфете.

— А ты Доронину видела после той встречи? Лицо как у Медея перед убийством.

Максакова, как вспоминала дочь Ефремова, однажды в истерике ворвалась в его дом после его смерти:

— Вы его убили! — кричала она, разбрасывая цветы. Её любовь была яркой, болезненной, а главное — несвоевременной. Как почти всё в его жизни.

Но были и те, кто не кричал. Например, замужняя женщина, которая несколько лет приходила к нему домой просто… делать массаж.

— Её муж благодаря отцу получил потом роли во МХАТе, — вспоминала Анастасия.

— Может, это и была любовь. А может, сделка.

Именно в таких эпизодах чувствовалась главная тайна Ефремова: он притягивал всех, но по-настоящему никому не принадлежал.

Люсьена. Скандал, после которого замолчал даже свет

История с Люсьеной Овчинниковой — это уже не роман. Это кино. Причём в жанре триллера. Они играли вместе в фильме «Мама вышла замуж». Он, как обычно, «познавал актрису ближе», чтобы сцена смотрелась живее. Но муж Люсьены оказался не зрителем, а ревнивцем.

Разъярённый Валентин Козлов ворвался на «Ленфильм» и метался по павильону, как торпеда.

— Он вас убьёт, Олег Николаевич! — дрожала ассистентка.

— Милая моя, если бы я боялся каждого мужа… я бы монахов играл, — спокойно ответил он, стряхнув пепел с рукава.

Такой он был — бесстрашный. Или безрассудный. Продолжал встречаться с Люсьеной до самого финального «Стоп, снято!». И в ту же секунду, как камера замолчала, — замолчала и страсть. Они разошлись, как будто и не было ни ночей, ни угроз, ни любви.

Он мог вызывать ярость, слёзы, скандалы. Но не мог — продолжения. В нём не было функции «навсегда».

Нина Дорошина. Та, ради которой он всё-таки пришёл — в самом конце

Если искать самую парадоксальную женщину в жизни Ефремова — это Нина Дорошина. Они познакомились в 1955 году, на съёмках «Первого эшелона». Молодые, упрямые, голодные до искусства, оба — как две молнии, что бьют в одно и то же место.

Они могли спорить о Станиславском до четырёх утра, ссориться из-за паузы в третьем акте и в следующую секунду — целоваться, как будто только что спасли друг друга от гибели. Их связывала не только страсть, но и общее безумие, артистическое до мозга костей. Это был не роман — это был вызов.

Но он так и не сделал ей предложение. Он всё откладывал. Всё не успевал. Всё репетировал. И вот однажды она узнала — Покровская беременна. Через неделю Дорошина выходит замуж за другого — за Олега Даля. Импульсивно. Со злости. Из упрямства.

На свадьбу Ефремов приходит без приглашения. Устраивает сцену, сажает Нину к себе на колени… и уезжает с ней. Москву тогда трясло от слухов, будто с премьерой прошёлся ураган. Но несмотря на всё, Дорошина остаётся с Далем. Потому что Ефремов не предлагает ничего, кроме огня. А жить в огне — долго не выйдет.

Потом были годы. Роли. Разводы. И — тишина. Он избегал брака. Она избегала воспоминаний. Их не было вместе. Но не было и по-настоящему врозь. Просто… ждали паузу.

А когда Ефремов уже почти не мог говорить, когда смерть стояла в дверях — он произнёс:

— Приведи ко мне Нину.

Это не был каприз. Это было признание. Он не назвал её женой. Не назвал любимой. Он просто хотел, чтобы она была рядом. В последний акт, без декораций. Как в жизни. Как тогда — в 1955-м.

Последняя сцена, которую он не успел поставить

Олег Ефремов никогда не строил из себя мученика. Он пил — потому что не мог не пить. Он влюблялся — потому что не мог по-другому. Он уходил — потому что не знал, как остаться. Он был гением, да. Но не гением семьи. Не гением тепла. Он рвал и создавал, терял и молчал, вдохновлял и разрушал.

Женщины у него были не спутницами, а сюжетами. Он не искал верности. Он искал искру — ту самую, что рождает настоящую сцену. Но настоящая жизнь — это не сцена. И вот в этом, пожалуй, и был его главный конфликт.

Перед смертью в нём что-то изменилось. Исчез вызов, остался взгляд. Глубокий, честный, почти мальчишеский. Как будто он наконец понял: всё это время он искал не любовь, а прощение.

Но у жизни нет аплодисментов. Только финальные шторы, за которыми мы остаёмся одни. И если бы у него был шанс сыграть свою жизнь заново — он, может быть, наконец бы сказал:

— Прости.

Но он не сказал. Он только закрыл глаза.

И ушёл — так, как всегда уходил. Вовремя. На репетицию следующей роли, которую уже не будет.

Продолжать не нужно. История окончена. Но мысль остаётся: сколько нужно женщин, чтобы один мужчина всё-таки понял, что счастье — не в премьерах, а в тех, кто ждёт тебя после поклона.

А Олег Ефремов — всегда уходил до поклона.