— Юль, тут такое дело…
Глухой, размеренный стук ножа о разделочную доску мгновенно прекратился. Юлия, не оборачиваясь, замерла с занесённой над грудой нашинкованной моркови рукой. Она знала этот тон — вкрадчивый, виноватый, предваряющий просьбу, от которой невозможно отказаться без скандала.
Виктор подошёл сзади, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, и сам его силуэт, отражавшийся в глянцевой поверхности кухонного шкафа, излучал какую-то заискивающую робость. Она медленно положила нож рядом с доской и повернулась, вытирая руки о фартук.
— Дашка опять вляпалась, — выпалил он, избегая её взгляда и уставившись на носки собственных тапочек. — В общем, её… попросили съехать с квартиры. Ей пока негде жить. Она у нас поживёт немного, пока на ноги не встанет. Ну и мне надо за ней присмотреть, чтобы опять в плохую компанию не попала.
Юлия молчала. Она просто смотрела на мужа, и её лицо, только что бывшее спокойным и сосредоточенным на приготовлении ужина, превратилось в холодную, непроницаемую маску.
В её памяти, чётко и безжалостно, как кадровый отпечаток, всплыла картина полугодовой давности: липкий от пролитого алкоголя пол в гостиной, стойкий, въевшийся в диванную обивку запах чужого пота и дешёвого парфюма, окурки в цветочных горшках и несколько незнакомых сонных лиц, с недоумением взиравших на неё, хозяйку квартиры, вернувшуюся на день раньше из командировки. И над всем этим царила Даша, её золовка, обещавшая «просто переночевать пару ночей, тихо-мирно».
— Подожди, — её голос был ровным, почти безжизненным, и от этого спокойствия Виктору стало не по себе. — Я правильно тебя поняла? Твоя сестра Даша. Будет жить. У нас.
Он наконец поднял на неё глаза, в которых плескалась смесь надежды и упрямства.
— Ну да, Юль. А куда ей деваться? На улицу же не выгонишь. Она обещала, что в этот раз всё будет по-другому. Тихо, без гостей.
— И что теперь? Ты думаешь, я позволю жить у нас твоей сестре после того, как она устроила у нас дома этот притон?
— Да ладно тебе, Юль…
— Ты сам забыл, как мы потом неделю отмывали квартиру? Как выносили мешки с чужим мусором? Или как твой начальник, который живёт этажом ниже, потом месяц смотрел на тебя с презрением из-за музыки, гремевшей до четырёх утра? — каждое слово она произносила отдельно, словно вбивая гвозди.
— Ну, Юль, она же сестра! — замямлил Виктор, используя свой главный и, как он считал, неоспоримый аргумент. — Она обещала вести себя хорошо. Ей нужна поддержка.
— Поддержка? — Юлия сделала шаг к нему, и её голос обрёл металлическую твёрдость. — Ей двадцать пять лет, Витя! Какая, к чёрту, поддержка? Какой присмотр? Она взрослая баба, которая сознательно превращает свою жизнь в помойку и тащит в эту грязь всех, кто оказывается рядом.
Она не нуждается в поддержке, она нуждается в том, чтобы наконец взять на себя ответственность за свои поступки. А я не собираюсь снова терпеть в своём доме её выходки, её ложь и её сомнительных друзей.
Виктор насупился. Атака на сестру всегда заставляла его занимать оборонительную позицию, превращая из просителя в обвинителя. — Ты всегда была против моей семьи! Вечно тебе Дашка не такая! Ты просто не хочешь её понять!
— О, я её прекрасно понимаю, — отрезала Юлия, скрестив руки на груди. — Я понимаю, что ей удобно иметь старшего брата-тюфяка, который в любой момент решит все её проблемы, приютит, накормит и вытрет за ней всё, что она нагадит. А вот чего я не понимаю, так это тебя. Ты всегда ставил свою непутёвую сестру выше нашего с тобой спокойствия, выше нашего дома.
Она выдержала паузу, глядя ему прямо в глаза с холодной, неприкрытой яростью.
— Так вот, слушай меня внимательно, Витя. В этот раз выбор будет за тобой. Либо твоя сестра ищет себе другое место для своего «становления на ноги», где угодно, хоть в монастыре, хоть в ночлежке, мне плевать. Либо ты ищешь себе другую жену, которая будет готова всё это терпеть. Потому что я — нет.
Ультиматум, прямой и лишённый всякой двусмысленности, повис в кухонном воздухе, плотном от запаха жарящегося лука. Виктор смотрел на жену так, будто видел её впервые.
Не ту Юлю, с которой они вместе выбирали эту квартиру, клеили обои и смеялись над глупыми комедиями по вечерам, а чужую, холодную женщину, вынесшую приговор его сестре, его крови. Его лицо медленно налилось тёмным, нездоровым румянцем. Виноватое выражение исчезло, сменившись жёстким упрямством.
— Вот, значит, как, — протянул он, и в его голосе уже не было просящих ноток, только глухая обида. — Я так и знал. Ты просто используешь этот случай как предлог. Ты ненавидишь всю мою родню, всегда ненавидела.
— Не надо переводить тему, — парировала Юлия, не повышая голоса, но и не смягчая его. Её спокойствие действовало на него, как красная тряпка на быка. — Речь идёт не о твоей родне. Речь идёт о конкретном человеке, твоей сестре Даше, которая не уважает ни себя, ни нас, ни наш дом. Или ты хочешь сказать, что её поведение — это норма для вашей семьи?
Этот вопрос попал в цель. Виктор дёрнулся, потому что в глубине души знал — его собственная мать устала от выходок младшей дочери не меньше Юлии, хоть никогда и не признавалась в этом сыну напрямую. Но признать это сейчас означало бы проиграть спор, предать «своих». Поэтому он выбрал другую тактику — тактику эмоционального давления.
— А что я должен был ей сказать? Что моя жена вышвырнет её на улицу? Чтобы она пошла ночевать на вокзал? Этого ты хочешь? Чтобы я предал сестру? — он намеренно сгущал краски, представляя Дашу несчастной сироткой, гонимой злой мачехой.
— Прекрати этот дешёвый спектакль, — отрезала Юлия. — Ей двадцать пять. У неё есть руки, ноги и, предположительно, голова. Она может снять комнату. Может попроситься к одной из своих многочисленных подруг, с которыми она так весело превращала нашу гостиную в кабак.
Может, в конце концов, найти работу и перестать сидеть на шее у всех подряд. Почему её проблемы автоматически должны становиться нашими? Почему именно мы должны платить за её инфантильность своим комфортом и нервами?
Он пропустил её логичные доводы мимо ушей, ухватившись за главное — за сам факт отказа. — Ты не понимаешь! У неё сложный период! Её парень бросил, с работы уволили… Ей нужна опора! Мы — её единственная семья здесь!
— Каждый раз, когда она натворит дел, у неё «сложный период», — усмехнулась Юлия без тени веселья. — Полгода назад у неё тоже был сложный период, когда её выселили за неуплату. И год назад, когда она поругалась с очередным ухажёром.
Это не сложный период, Виктор, это образ жизни. И проблема не только в ней. Проблема в тебе. Ты тот, кто потакает ей во всём. Ты позволяешь ей верить, что ей всё сойдёт с рук. Что старший брат всегда прикроет, решит, договорится. Ты не помогаешь ей, ты делаешь её калекой, неспособной отвечать за свои поступки.
Обвинение сместилось с Даши на него, и это застало его врасплох. Он почувствовал, как почва уходит из-под ног. Защищать сестру было привычно. Защищаться самому — унизительно.
— Хватит! — почти выкрикнул он. — Я тебя услышал. Всё понятно.
Он резко развернулся, прошёл в коридор и с силой сорвал с крючка свою куртку. Его движения были резкими, злыми. Он не искал компромисс, он шёл напролом. Молча обулся, схватил со столика ключи от машины.
— Ты куда? — спросила Юлия ему в спину. Вопрос был не проявлением заботы, а требованием ясности.
— Проветриться надо, — бросил он через плечо, не оборачиваясь. — Подумать над твоими словами.
Он вышел, аккуратно, без хлопка, притворив за собой дверь. Но в этой тишине не было примирения. В ней была угроза. Юлия осталась стоять посреди кухни. Она не чувствовала себя победительницей. Она чувствовала, как по её дому, по её жизни, прошла трещина, и знала, что этот разговор — лишь начало.
Виктор ушёл. Юлия осталась стоять посреди кухни, прислушиваясь к удаляющимся шагам мужа, а затем к тихому гулу лифта, увозящего его вниз. Она не бросилась к окну, чтобы посмотреть, в какую сторону он поехал. Она не схватила телефон, чтобы позвонить подруге или своей матери.
Она медленно, почти механически, вернулась к плите и выключила конфорку под сковородой. Запах жареного лука и моркови, ещё пять минут назад бывший символом домашнего уюта, теперь казался удушливым и чужеродным.
Она не испытывала надежды. Фраза «подумать над твоими словами» была лишь фигурой речи, белым флагом, который Виктор выбрасывал, чтобы отступить и перегруппироваться. Она знала его слишком хорошо. Сейчас он не думал.
Сейчас он мчался к Даше, впитывая её версию событий, её слёзы и жалобы, укрепляясь в своей роли благородного спасителя и защитника семейных ценностей. Он собирал подкрепление в виде её мнимой беспомощности, чтобы с новыми силами пойти в атаку на жену-мегеру, не желающую войти в положение.
Прошёл час. Потом ещё один. Цифровые часы на микроволновке безжалостно отщёлкивали минуты, превращая тишину в квартире в густое, тяжёлое ожидание. Ужин остыл. Юлия не притронулась к еде. Она приняла душ и села с книгой в кресло в гостиной.
Но буквы расплывались перед глазами. Она не читала, она ждала. Ждала не примирения или извинений. Она ждала развязки, понимая с каждой минутой всё отчётливее, что её ультиматум не был услышан. Он был принят как вызов.
Когда прошло почти два с половиной часа, в замке наконец повернулся ключ. Звук был привычным, но в звенящей пустоте квартиры он прозвучал неестественно громко, как щелчок взводимого курка. Юлия не вздрогнула. Она отложила книгу на столик и встала, выходя в коридор навстречу мужу. Она была готова.
Дверь открылась. На пороге стоял Виктор. Его лицо было напряжённым и решительным, в нём не было и тени сомнения или вины. Это было лицо человека, сделавшего свой выбор и готового отстаивать его до конца. Но он был не один. Он сделал шаг в сторону, и пространство за его спиной заполнилось. В коридор, неуверенно переступая через порог, вошла Даша.
Она выглядела именно так, как и подобает «жертве обстоятельств». Немного растрёпанные волосы, потухший взгляд, который, однако, цепко и быстро обежал обстановку, и выражение заученной беспомощности на лице. У её ног Виктор молча поставил две объёмные спортивные сумки, набитые до отказа. Это был не визит на пару дней. Это было полноценное заселение.
Даша подняла глаза на Юлию и выдавила слабую, виноватую улыбку, которая ни на секунду не коснулась её глаз. Это была улыбка человека, который заранее извиняется за неудобства, которые он твёрдо намерен доставить. Виктор не смотрел на жену.
Его взгляд был устремлён куда-то в стену за её спиной, словно он расчищал невидимый путь для своего решения, для своей сестры. Он не сказал ни слова. Его молчание было громче любого крика. Оно было демонстрацией. Вот, смотри. Я сделал свой выбор. Я привёл её сюда. И теперь это твоя проблема.
Юлия стояла неподвижно. Она не смотрела на Дашу, которую считала лишь симптомом болезни. Она смотрела прямо на мужа. На человека, который только что перешагнул не просто порог квартиры. Он перешагнул через неё, через их брак, через её ультиматум, превратив его в пустой звук.
Она не закричала, не устроила сцену. Она просто стояла посреди коридора, превратившись в безмолвное, непреодолимое препятствие в центре своего собственного дома. Битва перестала быть гипотетической. Враг был внутри.
Воздух в коридоре сгустился до такой степени, что, казалось, его можно было резать ножом. Юлия не сдвинулась с места, её тело превратилось в живую стену. Она смотрела мимо заискивающей гримасы Даши, мимо её сумок, набитых барахлом и чужими проблемами, прямо в глаза Виктору.
Он, почувствовав этот взгляд, наконец повернул голову. Его лицо было лишено эмоций, словно он заранее отключил в себе всё, что могло бы помешать ему довести начатое до конца.
— И что теперь? — голос Юлии прозвучал ровно, без единой вибрирующей ноты, но в этой ледяной ровности было больше угрозы, чем в любом крике. Это был уже не вопрос, а констатация факта, начало конца. — Ты думаешь, я позволю жить у нас твоей сестре после того, как она устроила у нас дома этот притон?
— Хватит, Юля, — ответил Виктор таким же ровным, но тяжёлым, как чугун, голосом. — Разговор окончен. Даша останется здесь. Это и мой дом тоже.
Он сделал движение, намереваясь обойти её и занести сумки вглубь квартиры. Но Юлия не шелохнулась. Она просто стояла, и это пассивное сопротивление было действеннее любой агрессии.
— Этот дом был нашим, — отчеканила она, разделяя слова. — Он перестал им быть в тот самый момент, когда ты решил, что мнение двадцатипятилетней иждивенки, не способной прожить самостоятельно и недели, для тебя важнее мнения собственной жены. Ты совершил выбор, Виктор. Не я.
Даша, поняв, что её тактика молчаливой жертвы не работает, решила вмешаться. Она шмыгнула носом и тронула брата за рукав. — Вить, может, я и правда пойду… Не хочу, чтобы вы из-за меня…
— Никуда ты не пойдёшь! — рявкнул Виктор, стряхивая её руку и делая шаг к Юлии. Его самообладание начало давать трещины. — Ты видишь, что ты делаешь? Ты видишь, до чего ты её доводишь своим эгоизмом? Человеку плохо, а ты тут принципы свои показываешь!
— Мне плевать, как ей, — бросила Юлия, даже не удостоив золовку взглядом. Её глаза, тёмные и холодные, были прикованы к мужу. — Абсолютно. Потому что дело никогда не было в ней. Она — просто лакмусовая бумажка. Дело всегда было в тебе, Витя.
В твоей слабости, которую ты всю жизнь путаешь с добротой. Ты не умеешь говорить «нет». Особенно ей. Ты не защищаешь её, ты обслуживаешь её инфантилизм. И ради этого ты готов разрушить всё, что у нас есть.
Он смотрел на неё с нарастающей ненавистью. Каждое её слово было точным, выверенным ударом по самому больному месту — по его самооценке, по его представлению о себе как о сильном, правильном мужчине, главе семьи.
— Замолчи! — прошипел он. — Ты просто холодная, бессердечная стерва, которая ничего не знает о семье, о долге. Для тебя существуют только твои удобства!
— Да, существуют, — спокойно согласилась Юлия. — Моё удобство. Моё спокойствие. Мой дом, в котором я не хочу видеть посторонних людей с сомнительной репутацией. И если это делает меня стервой в твоих глазах — пусть так. Это лучше, чем быть бесхребетной тряпкой, которая позволяет вытирать об себя ноги кому угодно, лишь бы этот кто-то носил твою фамилию.
Она сделала паузу, обведя взглядом его, съёжившуюся за его спиной Дашу, их сумки на полу. Вся картина была абсурдной и необратимой.
— Ты не муж, Виктор. Ты всего лишь функция. Старший брат. Ты не способен построить свою семью, потому что ты до сих пор не вышел из родительской, где ты вечно обязан спасать эту… — она на мгновение запнулась, подбирая слово, и закончила с ледяным презрением, — …неудачницу. Ты тащишь её на себе всю жизнь. Но я не позволю тебе тащить на дно и меня.
Сказав это, она сделала то, чего он ожидал меньше всего. Она не заплакала, не бросилась выталкивать их за дверь. Она просто шагнула в сторону, освобождая проход. Виктор на секунду опешил от этого манёвра. Он выиграл. Путь в квартиру был свободен. Но победа почему-то не принесла облегчения.
Юлия молча прошла мимо них в спальню. Через минуту она вышла, уже одетая, надела пальто в коридоре, закинула сумку на плечо. Она подошла к столику в коридоре, взяла свою связку ключей и, не глядя на застывших посреди коридора родственников, направилась к выходу.
— Ты куда? — этот вопрос вырвался у Виктора автоматически, глупо и растерянно.
Юлия остановилась у самой двери, но не обернулась.
— Туда, где живут взрослые люди. А вы живите. Наслаждайтесь вашим «становлением на ноги». Завтра я подам на развод и раздел имущества, так что, пока у вас есть такая возможность, вам обоим бы не помешало встать на ноги!
Она открыла дверь и вышла. Металлический щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине, как точка, поставленная в конце длинной и грязной истории. Виктор и Даша остались стоять посреди коридора, в завоёванной ими квартире, которая вдруг стала огромной, чужой и пустой. Они победили. Все мосты были сожжены…
