— Ника, спасай! Срочная командировка, а бывшая телефон не берёт. Побудут у нас недельку, ладно?
Голос Кирилла, нарочито бодрый и виноватый одновременно, ударил по ушам, как фальшивая нота. Вероника замерла на пороге, держась за дверную ручку. Он стоял перед ней, вжимая плечи, и эта вымученная улыбка на его лице была первым, самым явным признаком лжи. А за ним, словно два маленьких заложника большой взрослой игры, стояли его дети. Мальчик лет десяти, Миша, смотрел в пол, сжав лямку рюкзака так, что костяшки побелели. Рядом с ним, почти прячась за его спиной, стояла Аня, девочка лет семи, её глаза были испуганными и огромными.
Но не лица детей заставили Веронику похолодеть. А то, что стояло рядом с ними. Два громоздких пластиковых чемодана на колёсиках — один синий, другой ядовито-розовый. Такие чемоданы не берут на недельку. В такие пакуют жизнь, когда переезжают надолго. И финальным аккордом в этой беззвучной увертюре вранья была его собственная дорожная сумка, стоявшая у его ног. Аккуратно собранная. Он был уже готов уйти. Не спросив, не предупредив. Он просто принёс готовое решение, завёрнутое в детей и чемоданы.
Он попытался сделать шаг, мягко подталкивая детей в узкий коридор. Вероника не сдвинулась с места. Она смотрела на него, и в её взгляде не было ни упрёка, ни гнева. Только пустота. Холодная, изучающая пустота патологоанатома, разглядывающего очень очевидную причину смерти. Увидев, что его напор не сработал, Кирилл растерялся на долю секунды.
Наконец, она молча отошла в сторону, освобождая проход. Просто отступила к стене, прижавшись к ней лопатками, словно давая понять, что уступает не ему, а непреодолимой силе. Кирилл облегчённо выдохнул, и этот звук показался Веронике непристойным. Он не понял. Он решил, что она просто дуется, что сейчас начнётся привычная сцена с упрёками, которую он легко парирует своими заготовленными оправданиями про «работу» и «безответственную бывшую».
— Так, дети, разувайтесь, проходите, — скомандовал он, втаскивая чемоданы в квартиру. Колёсики прогрохотали по ламинату, как похоронный марш. — Ника, я голодный, есть что-нибудь?
И в этот момент что-то внутри неё не просто сломалось. Оно рассыпалось в пыль, беззвучно и окончательно. Вся конструкция их брака, которую она старательно поддерживала, оказалась картонным домиком, и он только что сам проткнул его пальцем. Она посмотрела на него, на его раскрасневшееся от волнения и спешки лицо, на его суетливые движения, и увидела его впервые. Не мужа. А чужого, слабого и до смешного предсказуемого мужчину, который использовал собственных детей как таран, чтобы пробить брешь в её жизни.
— Да, — тихо ответила она и, не глядя больше ни на него, ни на детей, прошла на кухню.
Она двигалась плавно, почти механически. Открыла холодильник. Достала контейнер со вчерашней курицей. Поставила тарелку в микроволновку, нажала на кнопки. Звук работающей печи был единственным громким звуком в квартире. Она не гремела посудой, не хлопала дверцами. Её движения были выверены и безжизненны, как у робота-манипулятора на сборочной линии. Кирилл зашёл на кухню, оставив детей растерянно стоять в коридоре рядом с горой багажа. Он присел на стул, с довольным видом наблюдая за её действиями. Он ждал начала разговора.
— Кошмар, конечно, так внезапно сорвали. Прямо совещание было, и шеф говорит: «Кирилл, кроме тебя некому». Важный клиент, сам понимаешь, — начал он свой заготовленный спектакль.
Микроволновка пискнула. Вероника достала тарелку, поставила её на стол перед ним. Положила вилку. Её лицо ничего не выражало.
— А бывшей звоню — недоступна. Представляешь? Наверное, опять со своим этим… — он запнулся, ища поддержки в её глазах, но нашёл там только ровную, гладкую поверхность, от которой отскакивали любые слова.
— Садись ешь, — сказала она, и в её голосе не было ни капли тепла. Это был не призыв, а констатация. Еда на столе. Функция выполнена.
Он начал есть, а она осталась стоять у раковины, глядя в окно. Кирилл ел быстро, шумно, и эта его поспешность выдавала нервозность. Молчание становилось густым и тяжёлым. Он ожидал бури, криков, слёз — чего угодно, с чем можно было бы работать, что можно было бы успокоить и уговорить. Но это ледяное, отстранённое спокойствие выбивало у него почву из-под ног. Он закончил есть, отодвинул тарелку и посмотрел на неё.
— Ник, ну ты чего молчишь? Я же вижу, что ты недовольна. Ну войди в положение! Что мне было делать? Детей на вокзале оставить?
— Ничего, — её голос был таким же ровным, как и выражение лица. — Детей нужно разместить.
Она развернулась и вышла из кухни. Её спина была идеально прямой, плечи расправлены. Это не была поза обиженной женщины, это была осанка человека, приступившего к неприятной, но необходимой работе. Кирилл остался сидеть за столом, растерянно глядя ей вслед. Он прокручивал в голове десятки вариантов развития событий, но ни один из них не включал в себя это. Этот деловой, холодный тон. Это полное отсутствие эмоций.
Вероника прошла в гостиную, где на диване уже примостились дети. Они сидели неестественно прямо, боясь пошевелиться, и смотрели на неё как на строгую учительницу, вошедшую в класс. Она проигнорировала их взгляды. Открыла большой шкаф, тот, где хранилось парадное постельное бельё, которым пользовались от силы пару раз в год. Достала совершенно новый, ещё пахнущий фабричной свежестью комплект. Хрустящие белоснежные простыни, наволочки с вышивкой. Это была демонстрация. Не гостеприимства, а выполнения протокола с избыточной точностью.
Она молча расстелила диван. Каждое её движение было отточенным, лишённым суеты. Она взбила подушки — две, идеально симметрично. Разложила одеяло, разгладив на нём несуществующие складки. Всё это она делала в полной тишине. Кирилл, вышедший из кухни, наблюдал за ней, и его раздражение смешивалось с плохо скрытой тревогой. Эта её манера действовать пугала его гораздо больше, чем крики и обвинения. Он привык тушить пожары, а не бродить по леднику.
— Спасибо скажите тёте Нике, — с напускной бодростью сказал он детям, пытаясь вовлечь её в их общий круг.
Миша что-то неразборчиво пробормотал, не поднимая глаз. Аня просто смотрела. Вероника на секунду задержала на них взгляд — холодный, оценивающий — и коротко кивнула. Не им. Просто в пространство. Как будто подтверждая получение информации. Затем она так же молча прошла в прихожую, взяла розовый чемодан Ани и потащила его к дивану. Поставила рядом. Вернулась за синим, Мишиным. Поставила его с другой стороны. Симметрия была идеальной. Композиция была завершена.
— Я… я, наверное, поеду, а то на поезд опоздаю, — Кирилл наконец решился нарушить этот ритуал. Он подошёл к ней, взял свою сумку. — Ты тут справишься? Если что, звони.
Вероника повернулась к нему. Она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ничего, кроме пустоты. Ни одного вопроса. Ни одной просьбы. Ни намёка на прощальную нежность.
— Вещи для ванной на полке в шкафчике. Полотенца я сейчас принесу, — сообщила она, снова игнорируя его реплику.
Она скрылась в ванной и через минуту вернулась с двумя аккуратно сложенными полотенцами. Одно, побольше, она положила на спинку дивана со стороны Миши. Другое, поменьше, — со стороны Ани. Кирилл смотрел на это, и ему стало по-настоящему не по себе. Он чувствовал себя лишним, инородным предметом в этом стерильном пространстве, которое она создавала вокруг его детей.
— Ник, ну что ты как неродная? — он сделал последнюю попытку, шагнув к ней и попытавшись её обнять. — Всё будет хорошо. Неделя быстро пролетит.
Он наклонился, чтобы поцеловать её в щёку. Вероника не отстранилась, но и не ответила. Она просто приняла этот быстрый, влажный поцелуй, как принимают на почте уведомление о посылке. Её тело было напряжено, но не от обиды, а от внутреннего контроля. Она просто ждала, когда он закончит.
— Мне пора, — сказал он, отступая. Он посмотрел на детей. — Ведите себя хорошо, слушайтесь тётю Нику.
Он вышел в коридор, быстро натянул ботинки, ещё раз бросил взгляд на застывшую в гостиной жену и выскользнул за дверь. Щёлкнул замок. Вероника стояла неподвижно ещё несколько секунд. Она слышала, как его шаги затихают на лестничной клетке. Когда всё стихло, она медленно подошла к входной двери. Повернула ключ в замке. Дважды. А потом обернулась и посмотрела на двух чужих детей, испуганно застывших посреди её идеально убранной гостиной. Её работа только начиналась.
Следующие два дня превратились в тягучий, беззвучный кошмар. Вероника функционировала с точностью швейцарского механизма. Она вставала ровно в семь, готовила завтрак — всегда разный и сбалансированный: овсянка с ягодами, омлет с овощами, сырники. Она молча ставила тарелки перед детьми, которые уже научились есть быстро и не издавать лишних звуков. Она следила, чтобы они чистили зубы, собирала грязную одежду, загружала стиральную машину. Днём она работала за ноутбуком, а они тихо сидели в гостиной, включив телевизор на минимальную громкость. Она не задавала им вопросов. Не интересовалась их делами в школе, их настроением. Она обеспечивала их жизнедеятельность, как оператор обеспечивает работу сложного агрегата.
Кирилл позвонил на третий день вечером. Его голос в трубке был напряжённо-весёлым.
— Ну как вы там, мои хорошие? Дети не безобразничают?
— Всё по расписанию, — ответила Вероника. Её голос был ровным и пустым, как гудок телефонной линии после окончания разговора.
— А… ты как? Не сильно устала? Я тут так замотался, просто ужас. Еле ноги таскаю.
— Я не устала.
В трубке повисла пауза. Он ожидал жалоб, упрёков, вздохов — привычной пищи для его успокаивающих речей. Но не получал ничего. Это молчаливое, бесстрастное исполнение обязанностей выводило его из себя.
— Ник, ну что с тобой? Ты даже не спросишь, как у меня дела. Я чувствую себя так, будто позвонил в гостиницу, чтобы узнать, всё ли в порядке с постояльцами.
— У тебя всё в порядке? — спросила она так, словно зачитывала вопрос из анкеты.
И тут его прорвало. Он не выдержал. Вечером того же дня он вернулся. Не из командировки. Он просто приехал, потому что не мог больше выносить эту неизвестность. Он ворвался в квартиру, красный и злой, и застал её на кухне — она раскладывала по контейнерам только что приготовленный ужин. Дети сидели за столом.
— Я так и знал! — выпалил он с порога, сбрасывая куртку на пол. — Я звоню, а ты со мной как с чужим разговариваешь! Что здесь происходит? Ты почему себя так ведёшь? Они тебе мешают? Так и скажи!
Вероника медленно закрыла крышку контейнера. Поставила его в холодильник. И только потом повернулась к нему. На её лице впервые за эти дни появилось выражение. Это была холодная, острая как бритва усмешка, тронувшая лишь уголки губ.
— Я веду себя идеально, Кирилл. Твои дети накормлены, одеты, умыты. Их постель чистая. В доме порядок. Что тебя не устраивает?
— Меня не устраивает твоё лицо! Твоё молчание! Ты создала вокруг них такую атмосферу, что они дышать боятся! Ты даже не попыталась с ними поговорить, найти общий язык!
Он говорил громко, размахивая руками. Он хотел скандала. Он жаждал его, как путник в пустыне жаждет воды. И он его получил. Только совсем не тот, на который рассчитывал.
— Хорошо. Давай поговорим, — Вероника взяла со стола свой телефон. — Ты прав. Я действительно не искала с ними общий язык. Потому что я с самого начала знала, что это не на неделю.
Она разблокировала экран и что-то на нём открыла. Затем подошла к нему вплотную и протянула телефон.
— Твоя бывшая, которая «не берёт трубку», прекрасно проводит время. Пятый день постит фотографии из Турции. Вот она у бассейна. Вот она на пляже. Вот они с её новым… как ты его называешь… хахалем, на яхте. Очень живописно. Комментарии почитай. «Леночка, как водичка?», «Отлично выглядишь, загорела!». Сообщения двухчасовой давности. Так что не надо мне рассказывать про старые фотографии.
Кирилл выхватил у неё телефон. Его пальцы дрогнули, когда он пролистал ленту. Лицо, ещё секунду назад красное от праведного гнева, пошло некрасивыми багровыми пятнами. Он пролистал вверх, вниз, словно пытаясь найти в потоке чужого счастья хоть какое-то опровержение. Дети в гостиной замерли, услышав его сдавленное дыхание. Даже звук телевизора, казалось, испарился.
— Это… это ничего не значит! — он швырнул телефон на кухонный стол. Пластиковый корпус ударился о столешницу с сухим, неприятным стуком. — Она могла уехать, оставив их у своей матери, а та заболела! Или ещё что-то! Ты не знаешь всех обстоятельств!
— У её матери два года назад был инсульт, и она сама нуждается в уходе. Ты мне сам об этом рассказывал, когда жаловался, что приходится помогать ей деньгами. И живёт она в другом городе. Ты бы физически не успел привезти их оттуда за пару часов. Хватит, Кирилл. Просто хватит.
Её голос не дрогнул. Он был ровным, металлическим, как лезвие гильотины. Она не обвиняла, она констатировала. И эта констатация была страшнее любых криков. Она смотрела на него не как на мужа, а как на нерадивого ученика, пойманного на элементарной лжи.
— Ты думал, я не пойму? — она сделала шаг назад, обводя взглядом их квартиру, и её жест был полон презрения. — Ты думал, я не сложу два и два, когда увидел эти чемоданы?
Она развернулась и прошла в гостиную. Кирилл последовал за ней, как на буксире. Дети вжались в диван, превратившись в две маленькие испуганные статуи. Вероника указала на громоздкие пластиковые ящики, стоявшие по бокам от их импровизированной постели.
— Вот эти. Ты правда решил, что я настолько глупа? Что я не отличу вещи для недельной поездки от полного комплекта на сезон? Я видела, как они упакованы, когда помогала Ане достать пижаму. Там одежда на месяц, не меньше. Там сменная обувь. Там даже несколько школьных учебников, заложенных закладками. Вы провернули это идеально. Она избавляется от балласта на время своего медового месяца, а ты… ты решил, что я идеальный бесплатный вариант. Удобный перевалочный пункт.
Слова падали в тишину комнаты, как камни в колодец. Каждое из них было выверено и било точно в цель. Маски были сорваны. Его план, такой простой и гениальный в его собственной голове, на деле оказался грубым и оскорбительным фарсом. И она видела его насквозь с первой же секунды. Её ледяное гостеприимство было не обидой. Это была ловушка. Она дала ему достаточно верёвки, чтобы он повесился сам. И он с радостью это сделал.
Поняв, что оправдываться бесполезно, он перешёл в атаку. Это был его единственный оставшийся приём.
— Да что ты вообще понимаешь! — закричал он, и его голос сорвался. — Ты просто… ты холодная, как статуя! У тебя нет сердца! Я привел к тебе своих детей, плоть от плоти мою, а ты что устроила? Ты устроила им тут показательную порку своим молчанием! Ходила мимо них, как мимо мебели!
Он ткнул пальцем в сторону Миши и Ани, которые от этого жеста съёжились ещё сильнее.
— Конечно, откуда тебе знать, что это такое! Легко рассуждать, когда ты никогда не несла ответственности ни за кого, кроме себя! Легко быть такой правильной и безупречной, когда тебе не нужно думать ни о ком! Ты просто эгоистка, вот ты кто! Живёшь в своём стерильном мирке и боишься, что кто-то его испачкает!
Он почти задыхался от собственной ярости, от унижения из-за того, что его так легко раскусили. Он хотел задеть её, ударить по самому больному, заставить её заплакать, закричать в ответ. Но Вероника смотрела на него, и её лицо было спокойным. Спокойствием хирурга, который поставил окончательный, не подлежащий сомнению диагноз. Этот его крик был для неё не оскорблением, а последним симптомом. Последним штрихом к его портрету, который теперь был завершён.
— Да. Ты прав, — тихо произнесла она, и это тихое согласие оглушило его сильнее, чем крик. — Я действительно не знала. Не знала, что живу с человеком, для которого я — просто удобная функция. Инфраструктура. Место, куда можно сгрузить проблему и уехать. Спасибо, что объяснил. Теперь я всё поняла.
Его обвинения повисли в воздухе, но не достигли цели. Они рассыпались о её спокойствие, как сухие листья о гранитную плиту. Он ждал слёз, истерики, ответных упрёков — всего, что могло бы снова втянуть её в их привычную игру, где он, натворив дел, великодушно её успокаивал. Но игра закончилась. Она смотрела на него, и в её глазах не было ни боли, ни обиды. Там было то, что страшнее всего, — безразличие. Окончательное и бесповоротное.
— Ты закончил? — спросила она.
Кирилл сдулся, как проколотый шар. Его гнев иссяк, оставив после себя лишь липкое чувство стыда и растерянности. Он стоял посреди гостиной, разгромленный, не зная, что делать дальше. Вероника не дала ему времени на раздумья. Она развернулась и прошла в спальню. Он услышал, как открылась дверца шкафа, потом ещё одна. Он ожидал, что она начнёт собирать свои вещи. Но вместо этого она вышла с его дорожной сумкой, той самой, с которой он уезжал в свою «командировку». Она молча положила её на пол у его ног.
Затем она подошла к дивану, где сидели дети. Миша инстинктивно прикрыл собой сестру, глядя на Веронику с враждебным страхом. Он ждал, что сейчас их начнут выгонять. Но она опустилась перед ними на колени, и её лицо, впервые за всё это время, смягчилось. Холодная маска треснула, и под ней оказалось что-то бесконечно усталое и человечное.
— Это не ваша вина, — тихо сказала она, и её голос был адресован только им. — Ни в чём. Взрослые иногда делают очень глупые вещи. И запутываются. Вы ни при чём.
Она посмотрела на Аню, чьи огромные глаза были полны слёз. Вероника протянула руку и очень осторожно, почти невесомо, поправила выбившуюся из косички прядь волос. Девочка не отшатнулась.
— Сейчас вы с папой поедете в другое место. Там будут большие кровати и, наверное, мультики по телевизору, — она говорила просто и спокойно, как врач говорит с ребёнком перед процедурой. — Вам нужно одеться.
Она поднялась, взяла со стула детские курточки и протянула их Мише. Мальчик недоверчиво посмотрел на неё, потом на отца. Кирилл стоял столбом, не в силах произнести ни слова. Он наконец понял. Это не было изгнанием на мороз. Это была тщательно организованная эвакуация из её жизни.
— Что… что ты делаешь? Куда мы пойдём на ночь глядя? — пролепетал он, когда Вероника вернулась на кухню и взяла свой кошелёк.
— Я забронировала вам номер в гостинице недалеко отсюда. Семейный, — она достала несколько крупных купюр и положила их на тумбочку в прихожей. — Этого хватит на такси и на ужин. И на завтрак. Дальше решай сам. Можешь позвонить своей маме. Или его родителям. Или можешь остаться с ними в отеле, пока Лена не вернётся со своего «срочного совещания» на яхте. Это больше не моя проблема.
— Какой ещё номер? Мы живём с тобой вместе! А это мои дети и…
— И ты решил, что можешь так просто притащить ко мне домой своих детей, повесить их на меня, прикрываясь тем, что тебе по работе надо уехать, а их мать укатила со своим новым мужиком на курорт? Нет! Никто из них, да и ты тоже тут не останетесь! Пошёл вон!
Она произнесла это без злости. Как факт. Как прогноз погоды. Кирилл смотрел на деньги, потом на неё, и в его взгляде была мольба. Он хотел, чтобы она передумала, чтобы закатила скандал, чтобы дала ему шанс всё исправить. Но она уже была в другой реальности, где его не существовало.
Она помогла Ане застегнуть молнию на куртке, проверила, правильно ли Миша надел шапку. Она делала это механически, но в её движениях не было прежней ледяной отстранённости. Была лишь деловитость человека, завершающего неприятную, но необходимую процедуру. Она выкатила их чемоданы в коридор. Синий и ядовито-розовый. Два символа лжи, которые теперь покидали её дом.
Кирилл, наконец осознав всю окончательность происходящего, начал суетливо собираться. Он поднял с пола свою куртку, натянул ботинки, схватил сумку. Он не смотрел на Веронику. Ему было стыдно и страшно поднять на неё глаза. Он открыл входную дверь.
— Пойдёмте, дети, — глухо бросил он, подталкивая их к выходу.
Миша обернулся и в последний раз посмотрел на Веронику. В его взгляде больше не было страха. Было что-то другое — сложное, взрослое понимание. Она слегка кивнула ему. Прощальный, безмолвный жест.
Когда за ними закрылась дверь, Вероника не сразу повернула ключ. Она прислушалась к удаляющимся шагам и тихому грохоту колёсиков по лестничной площадке. Потом щёлкнул замок. Раз. Два. Тишина.
Она медленно обвела взглядом квартиру. В прихожей на полу валялась брошенная Кириллом куртка. В гостиной был разобран диван с парадным бельём. На кухне на столе стояла его грязная тарелка. Беспорядок. Следы чужого, недолгого присутствия. Но воздух уже был другим. Он был чистым. Холодным. И абсолютно свободным. Впервые за долгое время тишина в её доме не давила. Она дышала…
