— Кстати, я же тебе не сказал. Мои на следующей неделе приезжают. На недельку где-то.
Слова упали в кухонное пространство, как тяжёлые, грязные камни в чистый ручей. Ирина замерла, её рука с пакетом молока застыла на полпути к холодильнику. Хруст бумажного пакета на столешнице, звук её размеренного дыхания — всё оборвалось. На кухне воцарилась напряжённая, густая пустота, которую не мог нарушить даже гул холодильника. Она медленно, словно боясь сделать резкое движение, поставила пакет на прохладный глянец столешницы и выпрямилась.
— Что, прости? — её голос был тихим, почти бесцветным. Это был не вопрос, а скорее требование повторить сказанное, дать ей шанс убедиться, что она ослышалась.
Игорь стоял, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди. На его лице играла ленивая, чуть снисходительная ухмылка человека, который сообщает о чём-то решённом и не подлежащем обсуждению. Он не сдвинулся с места, лишь чуть качнул головой, словно удивляясь её непонятливости.
— Родители мои, говорю, приезжают. В понедельник. Что непонятного? Позвонили полчаса назад, уже билеты взяли.
Он произнёс это так, будто речь шла о прогнозе погоды, а не о событии, которое полгода назад едва не разрушило их брак. Ирина медленно повернулась к нему. Она смотрела на него в упор, и её взгляд был тяжёлым, изучающим, словно она видела его впервые. Она видела не своего мужа, а чужого, самодовольного мужчину, который вторгся в её дом и её жизнь.
— Игорь. Мы же договаривались, — произнесла она, чеканя каждое слово. Ни мольбы, ни истерики. Только холодная, свинцовая констатация. — Ты мне обещал. Ты дал слово, что после того раза… что их ноги в этом доме больше не будет.
Он дёрнул плечом, и ухмылка на его лице стала шире, наглее. Этот жест — пренебрежительный, обесценивающий — ударил её сильнее, чем если бы он закричал.
— Ну, обещал. И что? Ситуация изменилась. Это же родители. Я им что, скажу — не приезжайте, моя жена против? Ты сама подумай, как это будет выглядеть.
— Мне всё равно, как это будет выглядеть, — её голос оставался ровным, но в нём появилась сталь. — Мне важно то, что ты нарушил своё слово. Ты солгал мне. После того, что твоя мать устроила в прошлый раз… После того, как она перерыла мои вещи, пока меня не было дома, а потом заявила, что я плохая хозяйка и не слежу за твоим здоровьем… Ты забыл, как мы потом неделю не разговаривали? Ты забыл, как ты сам говорил, что это был перебор?
Он отлепился от косяка и сделал шаг в кухню, вторгаясь на её территорию. Его лицо утратило весёлость, на смену ей пришло раздражение. Он не любил, когда ему напоминали о его слабостях.
— Опять ты за своё? Ира, прекращай. Ну, погорячилась мама, с кем не бывает. Она же извинилась.
— Она не извинилась, — отрезала Ирина. — Она сказала: «Если я тебя чем-то обидела, то прости». Это не извинение, Игорь. Это способ сделать меня виноватой в том, что я посмела обидеться. А ты стоял рядом и кивал, как болванчик.
— Хватит! — рявкнул он, и его голос ударил по стенам. — Я не собираюсь это обсуждать. Вопрос решён. Они приезжают. Точка. Я свой выбор сделал.
Его слова — «Я свой выбор сделал» — не прозвучали как угроза. Они прозвучали как диагноз. Окончательный и обжалованию не подлежащий. Ирина смотрела на него, и что-то внутри неё, что-то тёплое и живое, что ещё пыталось найти оправдание, найти компромисс, вдруг остыло и затвердело. Она почувствовала это почти физически, словно внутри грудной клетки разлили жидкий азот. Все эмоции — обида, гнев, разочарование — испарились, оставив после себя лишь звенящую, абсолютную ясность. Она больше не видела перед собой близкого человека, совершившего ошибку. Она видела чужака, который только что с наслаждением констатировал, что её чувства, её покой и её дом не стоят ровным счётом ничего.
Игорь, неверно истолковав её молчание как знак покорности, решил закрепить свою победу. Он подошёл к столу, взял из вазы яблоко и с хрустом откусил кусок. Этот звук, сочный и вызывающий, был актом самоутверждения. Он жевал медленно, глядя на неё сверху вниз, и в его глазах плескалось неприкрытое торжество.
— Ну вот и хорошо, что мы всё поняли, — произнёс он с набитым ртом. — А если тебе что-то не нравится, если ты не готова проявить уважение к моей семье… что ж, можешь съехать на недельку к подруге. Переждёшь там, пока они не уедут. Думаю, так всем будет спокойнее.
Он сказал это. Он действительно произнёс эти слова вслух, стоя посреди её кухни, в квартире, купленной на её деньги задолго до их знакомства. Он предложил ей, хозяйке, убраться из собственного дома, чтобы освободить место для людей, которые однажды уже превратили её жизнь в ад. И в этот момент для Ирины всё закончилось. Не брак. Не любовь. Закончился тот человек, которого она знала под именем Игорь. Он перестал существовать, рассыпался в пыль, оставив после себя лишь наглую, самодовольную оболочку.
Она молча отвернулась от него. Не было ни одного лишнего движения. Она не стала дораскладывать продукты — эти символы разрушенного уюта. Она просто вышла из кухни и, не глядя на него, пошла по коридору к входной двери. Её шаги были ровными и твёрдыми. Не было ни спешки, ни суеты. Игорь, удивлённый таким манёвром, пошёл за ней, всё ещё дожевывая яблоко.
— Ты куда намылилась? Решила всё-таки вещи собрать? Правильно, нечего тут драму устраивать.
Ирина дошла до двери, взялась за ручку замка и повернула её. Раздался громкий, отчётливый щелчок. Затем она потянула дверь на себя, и та бесшумно распахнулась, впуская в коридор прохладный воздух и приглушённый свет лестничной площадки. Она повернулась к нему. На её лице не было ни следа гнева или обиды. Только холодное, отстранённое спокойствие хирурга, готового к ампутации.
— Игорь, ты же мне обещал, что твои родители больше не появятся у нас дома после прошлого скандала! С чего это они опять к нам едут?!
Её голос был ровным, без малейшей дрожи. Это был не вопрос, а скорее зачитывание обвинительного акта перед вынесением приговора. Она смотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде он впервые увидел нечто, что заставило его почувствовать себя неуютно.
— Ты чего, театр устроила? — он попытался усмехнуться, но получилось натянуто. — Дверь закрой, сквозит.
— Ты прав, — кивнула она с тем же ледяным спокойствием. — Кому-то действительно стоит съехать. Прямо сейчас. Иди. Езжай к своим родителям. И можешь оставаться у них не на недельку, а навсегда. Выметайся из моего дома.
На мгновение Игорь замер. Его мозг, привыкший к определённому сценарию — её обиженное молчание, затем слёзы, затем его снисходительное примирение — отказался обрабатывать новую реальность. Слова «выметайся из моего дома» прозвучали так отчётливо и буднично, что показались абсурдным сбоем в системе. Он моргнул, и на его лице отразилось искреннее, почти детское недоумение. А затем оно сменилось кривой, злой усмешкой.
— Ты серьёзно? — он нервно хохотнул, делая шаг вперёд, намереваясь закрыть эту злополучную дверь и прекратить сквозняк и спектакль. — Ира, ты в своём уме? Ты меня выгоняешь? Из-за такой ерунды? Ты готова разрушить нашу семью, лишь бы не пустить в наш дом моих стариков на пару дней?
Он намеренно использовал слова «нашу семью» и «наш дом», пытаясь вернуть её в привычную систему координат, где всё было общим, а значит — его. Но Ирина не сдвинулась с места, преграждая ему путь к двери.
— Нет, Игорь. Не «в наш дом». В мой, — поправила она его, и это спокойное уточнение было подобно удару скальпелем. — В мою квартиру. Ты забыл? Это моя квартира. А ты здесь живёшь. Ты гость, который слишком долго гостил и почему-то решил, что он здесь хозяин.
Его лицо побагровело. Обвинение в приживальщичестве было самым унизительным, что он мог услышать. Вся его напускная уверенность, его роль главы семьи, которую он так старательно играл, треснула и посыпалась.
— Я здесь живу?! — взревел он, переходя на крик. — Я здесь работаю, я деньги в этот дом приношу! Или ты забыла, что я не на диване лежу? Я содержу тебя и твою квартиру!
Ирина слегка склонила голову набок, и в её глазах появилось что-то похожее на любопытство исследователя, изучающего примитивный организм.
— Содержишь? Это интересно. Давай посчитаем, Игорь. Моя зарплата уходит на ипотеку за эту квартиру, которую я взяла ещё до тебя. На коммунальные платежи. На продукты, которые лежат в этом холодильнике. На ту самую бытовую химию, которой ты брезгуешь пользоваться для уборки. А на что уходит твоя зарплата, Игорь? Напомни мне. Ах да. На бензин для твоей машины. На новые диски, которые ты купил в прошлом месяце. На твои походы в бар с друзьями по пятницам. И на тот дорогущий квадрокоптер, который уже полгода пылится на шкафу. Ты не приносишь деньги в этот дом. Ты тратишь их на себя, позволяя мне оплачивать твоё комфортное существование здесь.
Каждое её слово было сухим фактом, лишённым эмоциональной окраски. Это был не упрёк, это была бухгалтерская отчётность. И эта безэмоциональная точность выводила его из себя гораздо сильнее, чем если бы она кричала и била посуду.
— Ты… ты всё считала? Ты сидела и считала, кто сколько потратил? Какая же ты мелочная, расчётливая… — он не мог подобрать слова, задыхаясь от ярости.
— Я не считала. Я просто перестала врать себе, — её голос стал ещё тише, но от этого только более весомым. — Я долго делала вид, что мы — партнёры. Что мы — семья. Я закрывала глаза на то, что ты ведёшь себя не как взрослый мужчина, а как капризный подросток, которому все должны. Которому жена должна обеспечить быт, а он будет её осчастливливать своим присутствием. Но сегодня ты перешёл черту. Ты не просто нарушил обещание. Ты счёл возможным указать мне на дверь в моём собственном доме. Ты решил, что имеешь на это право.
Он смотрел на неё, и в его взгляде смешались ненависть и растерянность. Он не узнавал эту женщину. Куда делась та Ира, которая всегда сглаживала углы, которая прощала, которая боялась его обидеть? Перед ним стояла чужая, холодная и абсолютно непробиваемая стена.
— Ты просто ненавидишь моих родителей! Ты всегда их ненавидела! — выкрикнул он последнее, что пришло ему в голову, самую избитую и жалкую из всех возможных претензий.
Ирина впервые за весь разговор позволила себе усмехнуться. Но в этой усмешке не было ни капли веселья.
— Твои родители здесь ни при чём, Игорь. Они лишь лакмусовая бумажка. Они просто показали, кто ты есть на самом деле. Человек, для которого его слово — пустой звук. Человек, который готов унизить свою жену, чтобы не выглядеть плохим сыном в глазах мамы. Так вот, иди. Иди и будь хорошим сыном. Твоя роль хорошего мужа на этом закончена. Проваливай.
Слово «проваливай» повисло в воздухе коридора. Оно было не эмоциональным выкриком, а сухим, безжизненным фактом. Игорь смотрел на неё, и в его сознании отчаянно билась одна мысль: это не по-настоящему. Это какой-то дурной, затянувшийся розыгрыш. Сейчас она моргнёт, лицо её исказится от сдерживаемых слёз, и всё вернётся на круги своя. Он сделает вид, что великодушно её прощает, она — что рада этому прощению. Но ничего не происходило. Её лицо оставалось непроницаемой маской. Она не плакала. Она не злилась. Она ждала.
И тогда его накрыло. Не ярость, а что-то гораздо хуже — панический ужас от потери контроля. Он терял всё: эту удобную квартиру, эту предсказуемую женщину, этот налаженный быт, который он принимал как должное. И в этом животном страхе он нащупал последнее оружие. Самое грязное и отравленное. То, которое применяют, когда хотят не просто победить, а уничтожить, выжечь землю, на которой стоял противник.
Он медленно, с расстановкой, оглядел её с головы до ног. Его взгляд был липким, оценивающим, как у торговца, разглядывающего бракованный товар. А потом он усмехнулся. Тихо и мерзко.
— Понятно, — протянул он, и в его голосе зазмеился яд. — Теперь мне всё понятно. Ты же просто завидуешь. У меня есть семья. Есть мать, отец. Нормальные, живые люди, которые любят меня. А у тебя кто есть? Никого. Только эти стены. Поэтому ты и бесишься, когда они приезжают. Они тебе напоминают, какая ты… пустая.
Он сделал паузу, давая яду впитаться. Ирина не шелохнулась. Её лицо было похоже на высеченное из камня. Это молчание подстегнуло его, придало уверенности. Он сделал ещё один шаг в своей словесной атаке, целясь в самое незащищённое.
— Я всегда думал, почему ты так не хочешь детей. Всё отговорки, карьера, не время… А дело-то не в этом. Ты просто не способна никого любить, кроме себя. Ты же бесплодная, Ира. Не в медицинском смысле, нет. В душевном. В тебе нет ни тепла, ни жизни. Только расчёт и холод. Поэтому ты никогда не будешь матерью, и поэтому мой род для тебя — как кость в горле. Он настоящий. А ты — подделка.
Он закончил, тяжело дыша, выложив на стол свой последний козырь. Он ждал чего угодно: крика, пощёчины, потока оскорблений. Он был готов к этому, он жаждал этого, потому что любая реакция означала бы, что он попал в цель, что она ещё жива, что её можно зацепить.
Но на её лице не отразилось ничего. Абсолютно ничего. Ни боли, ни обиды, ни гнева. Её глаза смотрели как будто сквозь него. Словно он говорил на незнакомом языке о ком-то совершенно другом. Тот человек, которым он её считал, только что окончательно умер в её взгляде. На его месте осталась пустота. Она молчала несколько секунд, которые показались ему вечностью.
А потом она заговорила. Её голос был до ужаса спокойным, как голос диспетчера, зачитывающего инструкцию по эвакуации.
— Возьми куртку с вешалки. Телефон и кошелёк на комоде. Там же, в синей вазочке, лежат ключи от твоей машины.
Она говорила медленно, давая ему время осознать каждое слово. Это было не предложение. Это был приказ.
Игорь оцепенел. Такой реакции он не ожидал. Полное, тотальное игнорирование его чудовищных слов обезоружило его. Он был раздавлен не её гневом, а её безразличием.
— Ключи от этой квартиры, — добавила она тем же ровным тоном, — оставь на комоде. Они тебе больше не понадобятся.
Он молча, как сомнамбула, повернулся. Его руки на автомате нащупали кожаную куртку, сняли её с крючка. Взял телефон. Выгреб из вазочки свои ключи от машины, и его пальцы наткнулись на холодный металл связки с ключами от квартиры. Он на мгновение замер, а потом вытащил их и положил на лакированную поверхность комода. Звук был тихим, но в этой оглушающей атмосфере он прозвучал как выстрел.
Он накинул куртку и, не оборачиваясь, шагнул за порог. Ирина не смотрела ему в спину. Она отвернулась и смотрела вглубь коридора, вглубь своей квартиры. Он постоял секунду на лестничной площадке, ожидая чего-то — хлопка двери, прощального проклятия. Но ничего не последовало. Он был просто стёрт.
Она взялась за ручку и медленно потянула дверь на себя. Тяжёлое полотно беззвучно встало на место. Она повернула ключ в замке. Один оборот. Второй. Щелчки были сухими и окончательными.
Она стояла в коридоре своей квартиры. Одна. И тишина больше не казалась гнетущей. Она была чистой…
