— Или твой Коля съезжает с нашего дивана сегодня, или завтра на нём будут лежать мои вещи, пока я жду такси! Он живёт у нас третий месяц, ест мою еду и ещё смеет мне указывать, что я громко хожу по СВОЕЙ квартире! Выбирай, Дима!
— Светка, а чё, колбасы нормальной нет?
Этот вопрос, брошенный с набитым ртом, ударил по остаткам сна лучше любого будильника. Света открыла глаза. Суббота. Её законный, долгожданный выходной начался не с тишины и аромата кофе, а с жирного, навязчивого запаха жареной картошки и прогорклого масла, который уже успел пропитать, казалось, даже стены спальни. Она медленно села на кровати, прислушиваясь. На кухне уверенно гремели посудой. Не Дима. У мужа была совсем другая манера двигаться — он, словно большой медведь, всегда боялся что-то задеть или уронить. Этот же двигался по-хозяйски, без малейшего стеснения.
Света натянула халат и, не умываясь, прошла на кухню. Картина, которую она там застала, была квинтэссенцией последних трёх месяцев её жизни. Коля, друг её мужа Димы, в одних растянутых трениках стоял у её плиты и шуровал лопаткой по её сковороде, в которой золотилась гора картошки. Он не обернулся. Он просто почувствовал её присутствие и, не отрываясь от процесса, кивнул подбородком на холодильник.
— Там какой-то огрызок варёной остался. Я такое не ем. Ты бы купила салями, что ли, — произнёс он тоном человека, который делает ценное указание своему обслуживающему персоналу.
Света молча подошла к кофемашине. Он даже не спросил. Он не спросил, можно ли ему что-то приготовить. Он не спросил, не будет ли она против. Он просто встал утром в её квартире, бесцеремонно открыл её холодильник, достал её продукты и начал готовить себе завтрак, заполнив дом своим присутствием и своим чадом. Пара дней, на которые он заехал «перекантоваться, пока с работой решится», превратились в бесконечную, тягучую вечность, и теперь этот человек вёл себя так, будто он был здесь королём, а она — случайной гостьей. Она нажала на кнопку, и гудение машины на мгновение заглушило шипение масла.
После обеда, когда Света решила наконец заняться уборкой, раздражение, которое она с утра запихнула поглубже, снова поднялось к горлу. Она выкатила пылесос. В гостиной, на их диване, занимая всё пространство, развалилось большое, ленивое тело Коли. Он уставился в телевизор, где шёл какой-то бесконечный сериал про бандитов, и с упоением щёлкал семечки, сплёвывая шелуху в подставленную литровую банку. Раньше эта банка использовалась для компотов.
Света воткнула вилку в розетку. Пронзительный гул пылесоса наполнил комнату. Она начала методично водить щёткой по ковру, намеренно обходя диван и ноги «гостя». Прошло не больше минуты. Коля недовольно заёрзал, а потом повысил голос, перекрикивая шум мотора.
— Слышь, ты можешь потише? Я сериал смотрю, вообще-то!
Это было сказано с таким искренним возмущением, с такой уверенностью в собственной правоте, что Света на секунду замерла. Она, в своей собственной квартире, в свой выходной, мешала ЕМУ. Она нарушала ЕГО комфорт. Она медленно, очень медленно выпрямилась. Затем, не говоря ни слова, нажала на кнопку. Двигатель захлебнулся и затих. Она так же молча смотала шнур, закатила пылесос в угол, где он всегда стоял, и ровным, твёрдым шагом направилась в спальню.
Дима, её муж, сидел за компьютером в наушниках и сосредоточенно сражался с какими-то виртуальными монстрами. Света вошла и закрыла за собой дверь. Щелчок замка был тихим, но он заставил Диму оторваться от монитора и стянуть наушники на шею.
— Дима, — произнесла она. Голос был спокойным, лишённым всяких эмоций, и от этого прозвучал тяжелее камня. — Наш гость только что сделал мне замечание в нашем доме. За то, что я пылесошу.
Дима опустил наушники на стол. Звуки компьютерной баталии сменились плотной, почти осязаемой тишиной спальни. Он посмотрел на жену — на её спокойное лицо, на твёрдо сжатые губы. Он знал этот её вид. Это было затишье перед бурей, но не той, что с громом и молниями, а той, что приходит с арктическим холодом, замораживая всё вокруг. Он почувствовал знакомый, неприятный холодок в животе. Ему снова предстояло стать буфером, амортизатором между двумя чужими раздражениями.
— Ну, Свет, ты же знаешь Коляна… — начал он привычно, его голос был мягким, почти заискивающим, как будто он заранее просил прощения. — У него сейчас сложный период. С работы уволили, девушка бросила… Он немного на нервах, не со зла это. Просто нужно войти в положение, потерпеть немного.
Она смотрела на него, не мигая. И в её взгляде не было ни понимания, ни сочувствия. Только холодный, аналитический интерес, как у учёного, наблюдающего за предсказуемой реакцией в пробирке.
— Потерпеть? Дима, мы «терпим» уже третий месяц. Сложный период длиной в девяносто дней, в течение которых он превратил нашу гостиную в свою берлогу, а меня — в прислугу. Он не ищет работу. Он смотрит сериалы и ждёт, когда я куплю ему «нормальную» колбасу.
Её голос не повышался. Каждое слово было ровным и весомым, и от этого его жалкие оправдания казались ещё более ничтожными. Дима почувствовал, как краска заливает ему шею. Он открыл рот, чтобы сказать что-то ещё — возможно, про мужскую дружбу, про то, что друзей в беде не бросают, — но не успел.
Дверь в спальню приоткрылась. Без стука. В щель просунулась взлохмаченная голова Коли. Вид у него был самый страдальческий, какой он только мог изобразить. Глаза обиженной собаки, уголки губ опущены. Он явно стоял под дверью и слышал всё.
— Я слышал… — произнёс он с трагической хрипотцой. — Дим, Свет, если я так мешаю, вы скажите. Я не гордый. Могу хоть сейчас вещи собрать. На вокзал пойду, не проблема.
Это был гениальный ход. Дешёвый, манипулятивный, но безотказно работающий на Диму. В одну секунду Света из оскорблённой хозяйки дома превратилась в его глазах в безжалостную мегеру, которая выгоняет несчастного, раздавленного жизнью друга на улицу. Лицо Димы мгновенно изменилось. Чувство вины перед женой сменилось чувством вины перед другом. И второе было для него гораздо невыносимее.
— Колян, ты чего? Перестань, — он вскочил с кресла и бросился к Коле, обогнув Свету так, словно она была предметом мебели. — Никто тебя не выгоняет, сиди спокойно. Света просто устала, у неё тоже нервы.
Он положил руку Коле на плечо, заглядывая ему в лицо с искренним участием. И в этот момент Света увидела их не как двух отдельных людей, а как единое целое. Как связку. Вот они, стоят в дверях её спальни: один — большой, мягкотелый, виноватый, а второй — прилипший к нему паразит с едва заметной, торжествующей ухмылкой в глубине глаз. Коля знал, что победил. Он знал, что Дима всегда выберет его, потому что защищать друга — это поступок, благородный мужской жест. А пойти наперекор жене из-за пылесоса — это просто бытовой скандал, которого так хочется избежать.
Она смотрела на эту сцену мужской солидарности, разыгранную на её территории, и не чувствовала ничего. Ни злости, ни обиды. Только ледяную пустоту. Стена, которую Дима годами выстраивал из своих «потерпи немного», «войди в положение» и «не начинай», только что выросла до самого потолка, окончательно отгородив его от неё. Он был не на её стороне. Он вообще не был ни на чьей стороне. Он был на стороне собственного комфорта. И теперь она это не просто знала. Она это видела.
Спектакль был окончен. Коля, удовлетворённый произведённым эффектом и получивший от друга индульгенцию на дальнейшее проживание, бросил на Свету быстрый, торжествующий взгляд и вышел из спальни. Он не просто ушёл, он удалился с чувством выполненного долга, оставляя Диму разбираться с «нервной» женой. Дверь осталась приоткрытой, как бы демонстрируя, что он не прячется, что всё это — лишь досадное женское недоразумение.
Дима умиротворяюще похлопал по пустоте, где только что было плечо друга, и с явным облегчением обернулся к жене. На его лице была написана просьба: «Ну давай, не будем больше об этом. Видишь, всё уладилось». Он был похож на неумелого пожарного, который, вместо того чтобы потушить огонь, просто накрыл его дырявым брезентом и теперь надеялся, что тот погаснет сам.
— Ну вот, видишь? Всё нормально. Просто не обращай на него внимания, — сказал он примирительно, делая шаг к ней.
В этот момент Света поняла, что точка невозврата пройдена. Не тогда, когда Коля сделал ей замечание. Не тогда, когда он хозяйничал на кухне. А именно сейчас. Когда её муж, её партнёр и защитник, посмотрел на неё и предложил ей просто «не обращать внимания» на унижение в её собственном доме. Он не просто не понял её. Он даже не попытался. Он списал всё на её «нервы», обесценив её чувства, её право на комфорт, её позицию хозяйки дома. Она была для него проблемой, которую нужно было решить с наименьшими затратами сил. И самым простым решением было убедить её смириться.
Она не отодвинулась. Она просто посмотрела на него так, что он остановился. В её взгляде больше не было ни обиды, ни злости, которые он ожидал увидеть и с которыми умел справляться. Там была холодная, отстранённая ясность. Взгляд хирурга, который ставит окончательный, не подлежащий обжалованию диагноз. Она осознала, что спорить с ним так же бессмысленно, как спорить с дождём. Можно только открыть зонт или уйти под крышу.
Медленно, не отводя от него глаз, она вышла из спальни и прошла в гостиную. Коля уже снова лежал на диване, но сериал был на паузе. Он ждал. Он с нескрываемым любопытством наблюдал, чем закончится этот раунд. Дима вышел следом за ней, его лицо выражало растерянность. Он не понимал, почему его безотказная тактика «давай просто успокоимся» не сработала.
Света остановилась посреди комнаты. Она не смотрела на Колю. Он перестал быть для неё субъектом. Он был симптомом болезни, а не самой болезнью. Она смотрела только на своего мужа, который стоял в дверном проёме, такой большой, нелепый и совершенно беспомощный в своей слепоте. Вся та теплота, которую она испытывала к нему годами, вся нежность и всё терпение испарились, оставив после себя лишь твёрдый, как лёд, стержень решения. Она больше не будет просить. Она не будет объяснять. Она поставит его перед фактом.
— Или твой Коля съезжает с нашего дивана сегодня, или завтра на нём будут лежать мои вещи, пока я жду такси! Он живёт у нас третий месяц, ест мою еду и ещё смеет мне указывать, что я громко хожу по СВОЕЙ квартире! Выбирай, Дима!
Последняя фраза прозвучала не как вопрос и не как угроза. Она прозвучала как приговор. Она положила на воображаемые весы правосудия свою жизнь с ним и его дружбу. И заставила его сделать выбор. Прямо здесь и сейчас. Растерянность на лице Димы утонула в чистом, незамутнённом ужасе. Он посмотрел на Колю, потом на Свету, и его взгляд метался между ними, как пойманный в клетку зверь. Коля, оправившись от первого шока, смерил его взглядом. В его глазах не было страха. Лишь уверенная, наглая усмешка, которая говорила без слов: «Давай, Димон, скажи ей. Мы же друзья». Он не сомневался в выборе друга ни на секунду.
Тишина, наступившая после ультиматума, была плотной и тяжёлой. Она давила на уши, заставляя сердце Димы колотиться где-то в горле. Он посмотрел на жену — её лицо было похоже на маску из слоновой кости, непроницаемую и холодную. Потом перевёл взгляд на Колю. Тот уже не лежал. Он сидел на диване, выпрямив спину, и его уверенная ухмылка стала напряжённой, хищной. Это был уже не дружеский поединок, а борьба за территорию, и Коля смотрел на Диму как на своего цепного пса, ожидая команды «фас».
Дима почувствовал, как по спине пробежал липкий пот. Он оказался в эпицентре урагана, который сам же и вскормил своим бездействием. Сделать выбор означало проиграть. Выбрать жену — предать друга, вышвырнуть его на улицу и навсегда прослыть «подкаблучником». Выбрать друга — потерять жену, семью, дом. Его мозг, привыкший к компромиссам и уклонению от острых углов, судорожно искал третий путь, лазейку, возможность отложить неизбежное. И он нашёл единственное, что умел.
— Свет, ну… давай не будем сгоряча, — его голос прозвучал слабо и жалко, как скулёж. — Утро вечера мудренее. Давайте все успокоимся, а завтра на свежую голову всё обсудим. Спокойно.
Для него это было спасительной соломинкой. Для Светы это стало ответом.
Его предложение «обсудить завтра» было не отсрочкой. Это был его выбор. Выбор оставить всё как есть ещё на одну ночь, на один день, на вечность. Выбор в пользу собственного спокойствия, в пользу сохранения привычного, гнилого болота. В этот самый момент он окончательно и бесповоротно выбрал Колю. Не потому, что ценил дружбу больше брака, а потому, что трусость всегда выбирает путь наименьшего сопротивления.
Она смотрела на него ещё секунду. Ничего не изменилось в её лице, но что-то внутри неё окончательно щелкнуло и встало на место. Она всё поняла. Не говоря больше ни слова, она развернулась и медленным, размеренным шагом пошла на кухню. Оба мужчины проводили её недоумевающими взглядами. Дима с надеждой подумал, что она пошла выпить воды, успокоиться. Коля решил, что она сдалась.
Через мгновение она вернулась.
В её руке был самый большой нож из кухонного набора. Тот, которым она разделывала мясо. Его широкое лезвие тускло блеснуло в свете люстры. Дима застыл, а Коля инстинктивно вжал голову в плечи. Но Света не смотрела на них. Её взгляд был прикован к дивану. К тому самому месту, на котором третий месяц спал чужой человек.
Она подошла к дивану вплотную. Коля, почувствовав неладное, поспешно вскочил и отступил на пару шагов, встав рядом с Димой. Они оба, как зрители в первом ряду, смотрели на то, что сейчас произойдёт. Света подняла нож. Не было ни замаха, ни ярости. Движение было спокойным, почти будничным, как будто она собиралась отрезать ломоть хлеба.
С сухим, трескучим звуком, который показался оглушительным, лезвие вошло в плотную обивку диванной подушки. Она не просто проткнула её. Она провела ножом длинную, ровную борозду от одного края до другого. Ткань разошлась, и из зияющей раны полезли белые, похожие на внутренности, комья синтепона. Она сделала ещё один разрез, крест-накрест. Потом ещё один. Она методично, без эмоций, кромсала спальное место Коли, превращая его в груду тряпья и наполнителя.
Когда она закончила, подушка была уничтожена. Она больше не была частью мебели. Это был изуродованный, бесполезный предмет, на котором невозможно было не то что спать, но даже сидеть. Дима смотрел на дело её рук с открытым ртом, не в силах произнести ни звука. Его уютный мир, его крепость, только что была вспорота у него на глазах. Коля смотрел на него с немым вопросом и уже проступающим презрением: «Ты позволишь ей это сделать?».
Света повернулась к мужу. Её лицо было всё таким же спокойным. Она посмотрела на растерзанный диван, а потом на окаменевшего Колю.
— Выбирай теперь, где он будет спать, — произнесла она тихо.
Она разжала пальцы. Нож с глухим металлическим стуком упал на паркет.
Не глядя больше ни на кого, Света развернулась и так же ровно, как и всё это время, пошла в спальню. Через минуту оттуда донёсся звук выдвигаемого ящика комода. Она собирала вещи. А Дима и Коля так и остались стоять посреди гостиной. Два друга. Один — предавший, второй — униженный. И между ними — растерзанный диван, как памятник их разрушенным жизням…
