Елена Сергеевна провела тряпкой по рамке фотографии. Пыли не было.
Она стирала ее каждое утро.
Комната Кати оставалась нетронутой. Двадцать пять лет. Кровать, застеленная выцветшим покрывалом, которое уже потеряло свой яркий рисунок. Стопка тетрадей на столе, ровно сложенных. Плакат какой-то давно забытой мальчиковой группы из 2000-го на стене.
Музей мертвой жизни.
— Лена, опять?
Олег стоял в дверях. Он похудел, его дорогой костюм висел мешком, но голос оставался таким же твердым. Он не заходил в эту комнату. Никогда. Считал это проявлением слабости.
— Сегодня двадцать пятое, — тихо ответила она, не оборачиваясь. Годовщина.
— И что? Ты собираешься еще двадцать пять лет эту пыль стеречь? Это нездорово, Елена. Это патология.
Он всегда говорил так. С самого начала. Прагматично. Жестко.
— У нас была дочь, Олег.
— У нас была дочь. Ключевое слово — «была». Она сделала свой выбор. Ушла. Хватит жить прошлым, Лена. Это иррационально. Жизнь продолжается. У меня встреча.
Елена сжала тряпку в руке.
Иррационально.
В тот вечер, в двухтысячном, тоже шел дождь. Мелкий, противный, июньский.
Катя крутилась перед зеркалом в своем нежно-голубом платье. Оно ей не нравилось. Оно было «взрослым». Но его выбрал отец.
— Мам, ну красиво? — спросила она без энтузиазма.
— Очень. Принцесса.
Запах ее вишневого шампуня, казалось, до сих пор стоял в комнате. Елена специально покупала такой же флакон и ставила на полку в ванной. Он выдыхался, она покупала новый.
В коридоре раздался тяжелый голос Олега:
— Я сказал, я отвезу тебя сам. И заберу ровно в одиннадцать. Ни минутой позже.
— Пап, ну что за бред! — Катя выскочила из комнаты, чуть не споткнувшись о шлейф. — Всех отпускают! Егор заедет, мы поедем все вместе, на такси!
— Никаких Егоров. — Олег даже не посмотрел на нее, он проверял ключи от машины. — Этот сопляк тебе не ровня. Я твой отец, и я решаю, что для тебя лучше.
— Но мне семнадцать! Это мой выпускной! Я не хочу, чтобы надо мной смеялись, что меня папочка привез и забрал, как из детского сада!
— Закрыли тему, Екатерина. Пока ты живешь в моем доме, ты будешь соблюдать мои правила.
Елена тогда промолчала. Как всегда. Олег лучше знает. Он — мужчина. Он — голова. Он обеспечивает.
Она только поправила Кате лямку платья, когда та, злая и заплаканная, садилась в его блестящую «Волгу».
— Не дуйся, дочка. Папа волнуется. Он же любит тебя.
Катя посмотрела на нее долгим, странным взглядом. В нем не было злости. Только… жалость?
— Да, мам. Любит.
Она ничего больше не ответила.
В одиннадцать пятнадцать Олег вернулся. Один. Он был раздражен.
— Где она? — Елена выскочила в прихожую.
— Не вышла. Я ждал. Сигналил.
— Как — не вышла? Ты ходил?
— Куда я пойду? На этот балаган? — он скривился. — Вот так. Решила характер показать. Сбежала с этим своим Егором, не иначе. Я же говорил. Ничего, вернется, когда деньги кончатся.
Он прошел на кухню и сел ужинать. А Елена кинулась к телефону.
Никто из одноклассников ее не видел после вручения аттестатов.
Егор божился, что они договорились встретиться после бала, у парка, но она так и не пришла. Он ждал ее до двух ночи.
Поиски. Милиция. Фотографии. Равнодушные лица.
Ничего.
Катя исчезла в своем нежно-голубом платье в дождливую июньскую ночь.
…Олег хмыкнул, глядя на жену.
— Кончай эту панихиду. Я уехал в офис. Буду поздно.
Дверь хлопнула.
Елена осталась одна. Воздух в квартире сразу стал плотным, спертым. Пахло старой бумагой, пылью и чем-то неуловимо горьким. Олег всегда брызгал освежителем «Морской бриз» перед уходом, пытаясь убить этот запах.
Запах памяти.
Елена медленно подошла к книжному шкафу. Руки сами потянулись к толстому бордовому альбому.
Она не открывала его много лет. Олег запретил. «Это мазохизм, — сказал он. — Это ковыряние в ране. Прекрати».
Сегодня было можно.
Она села в кресло, положила тяжелый том на колени. Кожа обложки была холодной.
Первые страницы. Катя в яслях. Катя в первом классе.
Вот. Выпускной.
Последние фотографии, которые она успела вклеить.
Катя у школы, щурится от вспышки. Катя с подружками, смеются. Вот она получает аттестат на сцене.
Елена машинально провела пальцем по глянцевой поверхности. Фотография с выпускного, где Катя стоит с аттестатом, сидела в картонном уголке неплотно. Она всегда цеплялась.
Елена хотела ее поправить. И палец нащупал что-то еще.
Под ней, втиснутый в щель, лежал сложенный вчетверо листок.
Елена сначала не поняла. Она потянула за край. Бумага была старой, желтоватой, хрупкой.
Рука дрогнула.
Это был Катин почерк. Угловатый, летящий.
Елена развернула записку.
«Мамочка, прости. Я не могу так больше. Егор ни при чем. Я уезжаю. Папа все устроил. Не ищи меня. Я люблю тебя».
Елена перечитала.
Еще раз.
«Папа все устроил».
Что устроил? Что это значит?
Она перевернула страницу альбома. Пустота.
А потом еще одну. Пустые, нетронутые ячейки для фотографий, которые так и не были сделаны.
И на самой последней, на внутренней стороне обложки, был аккуратно приклеен маленький снимок «Полароид».
Она никогда его не видела. Он был спрятан. Спрятан намеренно, в самом конце, там, куда не заглядывают случайно.
На снимке была Катя.
Она стояла не в школе. Она стояла у какой-то деревянной калитки, на фоне деревенского дома. Рядом с ней был мужчина. Не Олег. Не Егор.
Мужчина был гораздо старше. Он держал ее за руку.
А Катя… Катя не плакала. Она не была испугана.
Она улыбалась. Устало, но счастливо.
И она была беременна. Глубоко, очевидно беременна.
Елена Сергеевна смотрела на снимок, и пол уходил у нее из-под ног. Двадцать пять лет она оплакивала пропавшую девочку-подростка.
А Олег… Олег все это время знал.
Ее муж, который только что уехал в офис, жалуясь на ее «иррациональность».
Елена не двигалась.
Фотография в руке казалась тяжелой, как камень. Записка — обжигающей, как огонь.
Она смотрела на улыбающуюся, беременную Катю и на этого мужчину. Солидный. В очках. Незнакомый.
И Катина фраза: «Папа все устроил».
В голове замелькали обрывки воспоминаний, как битое стекло.
Та весна, двухтысячный год.
Катя, бледная, по утрам. Ее часто тошнило. «Мам, у меня просто грипп. Отстань».
Олег, почему-то сам, повез ее к врачу. Не в их поликлинику, а в какой-то «элитный центр». «Там специалисты лучше, не то что наши коновалы», — отрезал он, когда Елена предложила поехать с ними.
Елена тогда кивнула. Олег лучше знает.
Катя, вернувшаяся оттуда — серая, молчаливая. Она заперлась в своей комнате и плакала.
Елена хотела войти. «Не лезь, — остановил ее Олег. — Переходный возраст. Экзамены. Ты ее только нервируешь. Я сам поговорю».
Он сам носил ей какой-то бульон. Сам о чем-то с ней говорил, закрыв дверь.
И платье. Это нежно-голубое платье на выпускной. Катя его не хотела. Она хотела джинсы и свитер. «Я никуда не пойду», — шептала она.
Но Олег настоял. «Ты пойдешь. Как все. Нормально. Хватит дурить. Ты не будешь позорить семью».
И этот Егор. Мальчик из ее класса. Олег его ненавидел. «Нищеброд. Без будущего. Он тянет тебя на дно».
А Катя так его защищала. Слишком яростно.
Елена поняла.
Выпускной. Егор. Все это было отвлекающим маневром. Дымовой завесой.
Олег создал идеальный сценарий: дочь-бунтарка, связавшаяся с плохим парнем, сбегает с ним.
Он дал всем «логичное» объяснение.
И все поверили. Даже она.
Она сидела так несколько часов. За окном стемнело.
Резкий запах «Морского бриза» смешался с запахом пыли из старого альбома. Этот химический, лживый аромат, которым Олег пытался заглушить правду.
Елене стало дурно.
Она услышала, как ключ поворачивается в замке. Олег вернулся.
Он вошел в гостиную бодрый, потер руки.
— Ну что, оттаяла? Заказал нам китайскую еду, сейчас…
Он осекся.
Елена сидела в кресле. Не в Катиной комнате. Впервые за много лет она ждала его не там.
На журнальном столике перед ней лежали две вещи: записка и фотография.
Олег посмотрел на столик. Его лицо не изменилось. Почти. Только в глазах что-то мелькнуло. Не страх. Досада. Как будто горничная плохо вытерла пыль.
— Что это? — спросил он слишком спокойно.
— Ты знаешь, что это.
— Старый мусор. Я же просил тебя не копаться в этом. Это вредно для твоего рассудка.
— Ты лгал мне. Двадцать пять лет.
Олег вздохнул. Как будто она опять сказала глупость. Он снял пиджак, бросил его на диван.
— Лена, не начинай. Я устал. У меня был тяжелый день.
— Что ты устроил, Олег?
Он поморщился.
— Я устроил ей жизнь. Которую она сама себе сломала.
— Ты отобрал ее у меня.
— Я спас нас! — вдруг закричал он. Не так, как обычно, по-хозяйски. А визгливо, срываясь. — Я спас нашу репутацию! Нашу семью!
— Семью? — Елена встала. Она сама не узнала свой голос. Он не дрожал. — У нас нет семьи, Олег. Есть только ты. И твой страх.
— Страх? — он рассмеялся. — Это называется «здравый смысл». Ей было семнадцать! А этот… — он ткнул пальцем в фотографию, — …этот был ее учитель. Сорокин. Семен Борисович. Учитель литературы. У него жена, двое детей. Он ее обрюхатил!
Елена замерла. Сорокин. Она помнила его. Тихий, интеллигентный. Катя так любила его уроки.
— Ты хотела, чтобы об этом узнал весь город? Чтобы меня, начальника отдела, полоскали на каждом углу? Чтобы на тебя пальцем показывали?
— Она была ребенком… Ей нужна была помощь.
— Она получила помощь! — отрезал он. — Я дал ему денег. Много. Чтобы он уволился и уехал. И ей дал. Я купил ей квартиру в другом городе. С условием.
— Каким?
— Никогда не возвращаться. Никогда не звонить. Не писать. Она должна была исчезнуть. Для всех.
Елена смотрела на него. На этого чужого, самодовольного мужчину.
— А я? А я, Олег?
— А что ты? Ты бы все испортила! — Он подошел к ней вплотную. — Ты бы начала ее «жалеть»! Нянчиться с этим… ублюдком! Ты бы разнесла все по городу! Ты бы рыдала, причитала, жалела! Ты бы превратила мою проблему в дешевую мелодраму! Я этого не допустил. Я убрал проблему. Тихо и эффективно.
Он схватил ее за плечи.
— Я сделал то, что должен был. Я — мужчина. Я решаю проблемы. А ты живешь в своем выдуманном мирке!
Он пытался ее встряхнуть. Но она не чувствовала.
— А выпускной? — прошептала она.
— Спектакль! — он гордился этим. — Идеальный спектакль! Чтобы все думали на этого ее Егора. Чтобы милиция искала их вместе. Я знал, что они никуда не уедут. Я сам отвез ее на вокзал. Сразу после того, как высадил у школы.
Он гордился этим. Его «рациональным» планом.
— Ты… чудовище.
— Я — прагматик, Лена. — Он отпустил ее. — И я не позволю тебе сейчас, из-за дурацкой бумажки, разрушить нашу налаженную жизнь.
Он протянул руку, чтобы забрать альбом.
— Не трогай.
Елена отступила, прижимая альбом к груди.
— Лена, дай сюда. Хватит истерик.
— Я найду ее.
Олег замер.
— Что?
— Я найду ее. И его. Моего внука. Или внучку.
— Ты с ума сошла? — в его голосе прорезался настоящий, животный страх. — Зачем? Ты им не нужна! Она нарушила уговор, подсунув тебе это! Она ненавидит тебя!
— Это мы выясним.
— Я не дам тебе денег. Я заблокирую все счета. Ты никуда не поедешь. Ты без меня никто.
Елена посмотрела на него так, словно видела впервые.
— Мне не нужны твои деньги.
Она развернулась и пошла из комнаты.
— Лена!
Она вошла в гостевую спальню — маленькую комнату, где спала, когда они ссорились.
Она повернула щеколду.
Щелчок замка прозвучал в пустой квартире оглушительно.
Олег Петрович остался один в гостиной, рядом с остывающей едой и своим «Морским бризом».
Ночь Елена не спала. Она сидела на узкой кровати, прижимая к себе альбом. Не было слез. Было холодно и пусто.
Утром она услышала, как Олег собирается на работу. Он демонстративно громко гремел чайником, кашлял.
Потом он подошел к двери гостевой.
— Лена, открой. Хватит валять дурака.
Она молчала.
— Я заблокировал счета. Твои «карманные» деньги кончатся быстро. Одумайся. Ты без меня — никто.
Дверь квартиры хлопнула. Он ушел.
Елена медленно открыла замок. Квартира пахла ложью.
Она пошла в спальню и открыла свою шкатулку. Золотые серьги — подарок матери. Тонкая цепочка.
Она посмотрела на обручальное кольцо. Секунду подумала и сняла его.
Затем она достала Катин школьный альбом. Выпускной класс.
Вот он. Сорокин Семен Борисович. Литература. Умные глаза за стеклами очков.
Как его найти?
Она включила компьютер. Руки дрожали. Она никогда не пользовалась соцсетями, этим занимался Олег.
Она нашла поисковик. И вбила: «Егор Ветров».
Фамилию Катиного одноклассника она помнила. Тот самый «нищеброд», на которого Олег повесил вину.
Нашлось несколько. Но один был из их города. 42 года. На фотографии — уставший мужчина с залысинами, рядом с машиной.
Она написала ему.
«Егор. Здравствуйте. Это Елена Сергеевна, мама Кати. Мне нужно вас видеть. Срочно. Это касается ее».
Ответ пришел через час. «Где?»
Они встретились в маленькой придорожной забегаловке. Пахло горелым маслом и дешевым табаком.
Егор нервно теребил пластиковую вилку.
— Я думал, вы меня ненавидите. Олег Петрович тогда… он всем дал понять, что это я виноват. Меня в милицию таскали, Елена Сергеевна. Ваш муж… Он им намекнул, что я мог ее… и прикопать где-то. Я еле отмазался.
— Прости, Егор… — прошептала она.
— Я после этого из города уехать хотел. Он мне жизнь поломал.
— Я была слепой, Егор. Простите меня.
Она положила на стол записку и фотографию.
Егор всмотрелся.
— Сорокин… Учитель? Вот сука. А я… я думал…
— Олег ее спрятал, — тихо сказала Елена. — Он купил ей квартиру в другом городе. Он заставил ее исчезнуть.
— И она… она была беременна.
Егор откинулся на спинку стула. Он закрыл глаза.
— Он сломал жизнь ей. И мне.
— Егор, мне нужно его найти. Сорокина. Я не знаю, с чего начать.
Егор посмотрел на нее.
— Я не делал этого двадцать пять лет, потому что думал, что она сама так решила. Что она выбрала… не меня.
Он достал телефон.
— У меня небольшой автосервис. Есть знакомые. У меня двоюродный брат в областном архиве сидит, бумажки перебирает. Попробую через него. ЗАГС, прописка… Сорокин Семен Борисович. Год рождения… посмотрим в альбоме.
Звонок раздался через три дня. Елена уже сидела на чемодане. Она продала все, что у нее было.
— Елена Сергеевна, — голос Егора был глухим.
— Да.
— Нашел. Сорокин. Он в тот же год уехал. Маленький городок под Костромой.
— Он жив?
— Нет. Умер три года назад. Сердце.
Елена выдохнула. Тупик.
— Но, — продолжил Егор, — он уехал не один. Катя… Екатерина Олеговна… она числится умершей. Уже в конце 2000-го.
Мир качнулся.
— Как?
— Официально — умерла при родах. Тяжелые роды, фатальные осложнения. Ее похоронил Сорокин.
— А ребенок?
— А вот ребенок есть. Девочка. Ее удочерила… гражданская жена Сорокина. Которая появилась у него уже там.
Елена схватилась за стол.
— Девочка… Ее зовут… Екатерина Семеновна. Фамилия по мужу — Демидова. Ей двадцать четыре года.
Елена молчала.
— Адрес дать?
— Дай.
Автобус трясся восемь часов. Город оказался пыльным, сонным. Пятиэтажки, заросшие тополями.
Она нашла нужный дом. Поднялась на третий этаж.
Дверь ей открыла молодая женщина.
Елена замерла.
Она видела эти глаза. Этот изгиб бровей. Она видела Катю.
— Вам кого? — спросила девушка.
— Катя? — прошептала Елена.
— Екатерина. Да. Вы к кому?
Из-за ее спины выбежал маленький мальчик, лет трех.
— Мам, там дятел стучит!
— Я… — Елена не могла дышать. — Я… бабушка твоя. Я мама… твоей мамы.
Екатерина смотрела на нее несколько секунд. Потом ее лицо дрогнуло.
— Я знала, — сказала она. — Я знала, что вы когда-нибудь приедете.
Она отступила, пропуская Елену в квартиру.
— Мама оставила вам письмо.
Она достала из комода старую деревянную шкатулку. Катину шкатулку.
Елена взяла конверт. Катин почерк.
«Мамочка. Если ты это читаешь, значит, ты смогла. Значит, ты сильнее, чем он думал.
Он не дал мне выбора. Он сказал, что посадит Семена. Что уничтожит его семью. А меня… меня упечет в психушку, и ребенка отберут.
Я испугалась. Не за себя. За нее.
Я выбрала ее. Семен был добрым, мам. Он просто… испугался папу. Он был слабым, но добрым. Он клялся, что позаботится о ней.
Я назвала ее Катей. Скажи ей, что я ее любила. И тебя. Не вини себя, мамочка. Ты не могла ему помешать. Живи. Пожалуйста».
Елена подняла глаза. Внучка смотрела на нее.
— Можно… я тебя обниму?
Екатерина кивнула, и слезы, которые Елена не видела двадцать пять лет, хлынули у обеих.
…Она вернулась в свою квартиру через неделю.
Олег был дома. Он не ходил на работу. Он сидел на кухне.
— Нагулялась? — процедил он. — Явилась. Деньги кончились?
Елена молча прошла в гостиную. Взяла свою сумку, которую приготовила заранее.
— Ты куда?
— Я ухожу, Олег.
— Куда? К ним? К этому отродью?
— К себе, — сказала она.
— Я не дам тебе развод! Ты останешься ни с чем! Я все отсужу!
Елена остановилась у двери.
— Ты уже остался ни с чем, Олег. Ты живешь в своем стерильном мире, где пахнет «Морским бризом» и нет любви. А я — еду к внучке. И правнуку.
Она посмотрела на него в последний раз. На этого сильного, «рационального» мужчину.
— Ты все устроил. Но ты не учел одного.
— Чего? — зло спросил он.
— Что мертвые иногда умеют прятать записки.
Она вышла и закрыла за собой дверь.
Прошло шесть месяцев.
Маленькая квартирка пахла совсем иначе, чем та, прежняя. Она пахла молоком, ромашковым мылом и старыми книгами из шкафа, которые Катя-младшая унаследовала от матери и Семена Борисовича.
Елена Сергеевна сидела на полу, подперев спиной диван. Трехлетний Миша, ее правнук, сосредоточенно строил башню из кубиков у нее на коленях.
— Ба, — сказал он, не оборачиваясь, — а дай вон ту.
Елена протянула ему красный кубик.
Развод был тихим и унизительным для Олега. Оказалось, что «никто», по его словам, Елена, по закону имела право на половину всего. И она взяла ее.
Не для себя. Она перевела все деньги на счет Екатерины.
Екатерина сначала отказывалась.
— Мне не нужны его грязные деньги, — говорила она, точь-в-точь как ее мать.
— Это не его, — твердо отвечала Елена. — Это мои. Это компенсация за двадцать пять лет молчания. Возьми. Ради Миши.
И Катя взяла. Они купили квартиру побольше, в том же доме.
Олег не звонил. Он исчез из ее жизни так же внезапно, как когда-то из нее исчезла Катя.
Но о нем позвонил Егор. Месяц назад.
— Елена Сергеевна. Здрасьте.
— Здравствуй, Егор.
— Я тут… Олега вашего видел. Случайно. Он квартиру продал.
— Да, я знаю.
— Он… он не в себе. Сидел на лавке у подъезда. Грязный какой-то. Я подошел. А он смотрит… и не узнает. Спрашивает: «Вы Катю не видели? Она должна была вернуться. У нее платье голубое». А потом… он начал звать ее. Просто сидел на лавке и звал: «Катя! Катя, хватит дурить, я жду!». Жутко, Елена Сергеевна.
Елена закрыла глаза.
— Он сломался. Его «рациональный» мир рухнул, когда вы ушли. Вы были его последним «активом», который он контролировал.
— Спасибо, что сказал, Егор.
— Я… я спросил его, зачем он так со мной тогда.
— И что?
— Он сказал: «Ты был иррациональной угрозой. Ты бы полез ее искать». Он до сих пор не понял.
Елена помолчала.
— Как ты, Егор?
— Нормально, — он усмехнулся. — Жена. Дети. Сервис свой. Знаете, я рад, что Катька тогда не со мной сбежала. Я бы ее не уберег. От него.
Они попрощались.
Елена открыла глаза. Миша уснул, прислонившись к ее ноге.
Катя-младшая накрыла их пледом.
— Опять о них думаете?
— Нет, — Елена улыбнулась. — Я думаю о том, что нужно Мише сапожки на зиму купить.
На прошлой неделе они втроем ездили в старую квартиру Елены. Перед самой продажей.
Екатерина хотела увидеть, где росла ее мама.
Квартира была пустой. Холодной. Запах «Морского бриза» выветрился, оставив после себя только затхлый дух одиночества.
Елена провела внучку в Катину комнату.
Там все было так же. Покрывало. Тетради.
Екатерина подошла к столу и взяла в руки тетрадь по литературе. На обложке — «Екатерина О.».
Она заплакала. Впервые при Елене. Тихо, без надрыва.
Елена подошла и обняла ее.
— Она тебя очень любила.
— Она и меня Катей назвала. — Екатерина прижала тетрадь к груди. — Она хотела, чтобы хотя бы одна «Катя» выжила.
Елена ничего не убирала. Она просто подошла к окну и распахнула его. В комнату ворвался шум улицы и запах сырой листвы.
Единственное, что она забрала оттуда — тот самый бордовый альбом.
Сейчас он лежал на комоде.
Вечером, уложив Мишу, они сели за стол.
— Ба, — Екатерина посмотрела на Елену, — расскажи. Какая она была? Ну, до… всего этого.
Елена открыла альбом. На первой странице.
— Ну, слушай. В три года она…
