— Как ты мог разрешить своим деревенским родственникам пожить в нашей квартире, пока мы были в отпуске, и они превратили мой дом в свинарник, прокурив даже шторы? Леша, они спали на нашем белье и пили из моих коллекционных бокалов! Зачем ты пустил этот табор в мою спальню? — визжала вернувшаяся с курорта девушка, переступая через горы мусора и пустых бутылок.
Марина зажала нос ладонью, уронив ручку дорогого чемодана. Колесики цвета «розовое золото» утонули в чем-то вязком и темном, растекшемся по итальянской плитке в прихожей. Воздух в квартире, который она привыкла ощущать свежим, с тонкими нотками диффузора «Морская соль и шалфей», теперь был густым, как в привокзальной рюмочной. Пахло застарелым перегаром, дешевым табаком, кислыми щами и немытыми человеческими телами. Этот запах не просто висел в воздухе — он, казалось, впитался в обои, в штукатурку, в саму арматуру стен.
Алексей, загорелый и расслабленный еще минуту назад, теперь суетился, пытаясь перекрыть собой обзор в гостиную. Его попытки выглядели жалко, как у школьника, который пытается спрятать от учителя разрисованную парту. Он нервно дергал плечом и глупо улыбался, стараясь не смотреть жене в глаза.
— Мариш, ну ты преувеличиваешь, — затараторил он, пиная ногой пустую пластиковую «полторашку» из-под пива под обувную полку. Бутылка предательски громко хрустнула. — Ну, посидели люди, отдохнули. Они же проездом, ты же знаешь. Дядя Витя, тетя Валя, племянники… Им в гостиницу дорого, а у нас «трешка» пустует. Родная кровь все-таки. Сейчас я все уберу, тут делов-то на пять минут. Веник возьму, тряпкой махну — и будет как новенькое.
Марина не слушала. Она медленно, словно ступая по минному полю, прошла вперед. Ее белые кроссовки прилипали к полу с характерным чмокающим звуком, каждый шаг давался с трудом, будто пол пытался удержать её, затянуть в эту грязь.
В гостиной царил хаос, который невозможно было создать случайно. Это был результат целенаправленного, методичного уничтожения уюта. На журнальном столике из закаленного стекла, который Марина выбирала три месяца, возвышалась гора из обглоданных рыбьих хребтов, шелухи от семечек и окурков. Пепельницей, судя по всему, служило блюдце из японского сервиза, теперь до краев наполненное серой жижей. Рядом валялись скомканные салфетки, пропитанные жиром, и обертки от самой дешевой колбасы.
— Тряпкой махнешь? — переспросила Марина, и в её голосе не было истерики, только ледяное презрение, от которого у Алексея по спине пробежали мурашки. — Леша, посмотри на диван.
Алексей неохотно повернул голову. Светло-бежевый велюровый диван, гордость их интерьера, выглядел так, словно на нем разделывали тушу кабана. Огромное бурое пятно расплылось по центральной подушке, впитавшись глубоко в наполнитель. Рядом чернела прожженная дырка с обугленными краями — след от упавшей сигареты. На подлокотнике засох кусок чего-то желтого, похожего на майонез.
— Это… ну, это наверное кетчуп, или вино, — пробормотал Алексей, чувствуя, как краснеют уши. — Химчистку вызовем, Мариш. Отчистят. Дядя Витя просто неаккуратный, когда выпьет, он же простой мужик, работяга, не привык к этим нашим нежностям. Зато они нам картошки мешок привезли! Вон, на балконе стоит. Своя, домашняя!
— Картошки? — Марина подошла к окну. Тяжелые портьеры блэкаут, которые стоили как подержанный автомобиль, были покрыты серым налетом и пахли так, будто в них заворачивали копченую скумбрию. — Ты променял мою квартиру на мешок картошки? Ты пустил сюда людей, которые считают нормой тушить бычки об мебель?
— Да не тушили они! Упало случайно! — взвился Алексей, пытаясь перейти в нападение. — Что ты начинаешь сразу? Ну, люди простые, да. Не аристократы. Но это моя семья! Мать просила приютить. Я что, должен был сказать «нет», потому что у тебя тут велюр нежный? Подумаешь, пятно. Это всего лишь вещи, Марина! Вещи! А тут — родственные связи.
Марина провела пальцем по экрану выключенного телевизора. Палец стал черным от жирной пыли. Она брезгливо вытерла руку о влажную салфетку, которую достала из сумочки.
— Для тебя это вещи, Леша. А для меня это среда обитания, которую я создавала, чтобы не чувствовать себя как в том бараке, откуда ты вылез, — чеканила она слова. — Ты хотел быть добрым за мой счет. Ты хотел, чтобы тетя Валя в своей деревне рассказывала, какой Лешка молодец, как богато живет. И ради этого дешевого понта ты позволил им гадить там, где мы едим.
Она пнула пустую пачку из-под чипсов, валявшуюся прямо посередине комнаты. Из пачки высыпались крошки, смешиваясь с грязью на пушистом ковре, который теперь напоминал свалявшуюся шкуру больной собаки.
— Я сейчас открою окна, проветрю, — Алексей метнулся к створке, но поскользнулся на чем-то скользком. Едва удержав равновесие, он схватился за гардину. Ткань жалобно затрещала. — Черт! Да что тут разлили-то?!
— Похоже на масло от шпрот, — констатировала Марина, глядя на маслянистую лужу под его ногой. — Или на рассол. Ты же сам сказал — дядя Витя простой мужик. Зачем ему тарелка, если можно жрать прямо с ножа, роняя куски на пол?
— Хватит их унижать! — Алексей наконец выпрямился, отряхивая брюки. — Да, они насвинячили. Да, неприятно. Но они уехали два часа назад, просто не успели прибраться, поезд у них был. Я сам все уберу. Ты иди в душ с дороги, отдохни, а я тут сейчас шуршать буду.
Марина посмотрела на него как на умалишенного.
— В душ? — переспросила она тихо. — Ты предлагаешь мне зайти в ванную, где мылись эти люди? Ты уверен, что они вообще знают, как пользоваться смывом? Я боюсь представить, что там творится, если здесь, в гостиной, филиал городской свалки.
Она развернулась и направилась в сторону кухни, чувствуя, как внутри закипает холодная, расчетливая ярость. Это была не обида. Это было четкое осознание того, что муж совершил преступление против их дома. И срок давности по этому преступлению не истечет никогда. Алексей поплелся за ней, уныло глядя в спину и понимая, что «шуршать» ему придется не веником, а чем-то гораздо более серьезным, если он вообще хочет пережить этот вечер.
Марина шагнула на кухню и замерла. Если гостиная напоминала поле битвы, то кухня выглядела как место, где эта битва была проиграна окончательно и бесповоротно. Её белоснежный гарнитур с глянцевыми фасадами, на которых она раньше не терпела ни единого отпечатка пальца, теперь представлял собой карту боевых действий. Фасады были заляпаны чем-то жирным, бурым и липким. Казалось, кто-то открывал шкафы ногами или руками, испачканными в шашлычном маринаде.
В раковине из искусственного камня возвышалась гора посуды, напоминающая Пизанскую башню. Тарелки с присохшей гречкой, кастрюля с остатками скисшего супа, вилки, торчащие в разные стороны, как копья. Слив был забит, и в чаше стояла мутная, желтоватая вода, в которой плавали размокшие окурки и куски хлеба. Вонь стояла такая, что глаза начинали слезиться.
— Они курили на кухне? — тихо спросила Марина, глядя на подоконник. Там, в её любимой кружке с надписью «Morning Beauty», красовалась гора пепла и сплющенных «бычков». — Леша, мы же договаривались. В этой квартире не курят. Вообще. Никогда.
— Ну, форточку же открывали! — Алексей суетливо подбежал к столу и схватил грязную тряпку, пытаясь смахнуть крошки на пол. — Дядя Витя курит «Приму», ему на балкон бегать ноги болят. Старый человек, суставы крутит. Он же в окно дымил, просто ветер, наверное, задувал обратно. Мариш, ну не будь ты такой мегерой, это все отмывается. «Доместосом» зальем и будет блестеть!
Марина подошла к столешнице. Среди хаоса из банок с соленьями, пакетов майонеза и нарезанного ломтями сала стояли они. Её бокалы. Богемское стекло, тончайшая работа, подарок на годовщину, который она доставала только по большим праздникам. Теперь в одном из них плескалось что-то мутное, похожее на дешевый портвейн, а второй лежал на боку, заляпанный жирными отпечатками губ. На тонкой ножке бокала прилип кусок укропа.
— Ты дал им эти бокалы? — её голос звучал пугающе ровно. — Ты налил самогон или эту бурду в стекло, которое стоит по пять тысяч за штуку? Леша, у нас есть обычные стаканы из «Икеи». Зачем ты достал коллекцию?
— Так праздник же! Встреча! — Алексей развел руками, едва не смахнув локтем банку с огурцами. — Хотелось красиво посидеть, по-людски. Что мы, жадные, что ли? Тетя Валя сказала: «Ой, какие рюмочки красивые, как у царей». Ну не мог же я отказать гостям, когда они уже за стол сели. Они же не разбили ничего! Вон, целые стоят. Помоем с «Фейри» — и как новые. Ты слишком привязываешься к вещам, Марина. Надо быть проще.
Марина молча взяла бокал за ножку двумя пальцами, словно держала ядовитого паука, и поднесла к свету. Стекло было мутным, засаленным. Казалось, даже если его отмыть, оно навсегда сохранит память о сальных пальцах дяди Вити. Она с брезгливостью поставила его обратно. Звон стекла о столешницу прозвучал как погребальный колокол.
— Проще? — переспросила она. — Ты называешь это простотой? Это свинство, Леша. Это неуважение. Они жрали на моей кухне, курили в мои кружки и пили из моего хрусталя, пока я работала, чтобы купить все это. И ты сидел рядом и поддакивал.
Не дожидаясь ответа, она развернулась и пошла в спальню. Это было последнее место, куда ей хотелось заходить, но она должна была оценить масштаб катастрофы до конца. Сердце предательски сжималось. Гостиная — это полбеды, кухня — противно, но отмываемо. Но спальня… Это было личное. Интимное. Закрытая зона.
Дверь в спальню была распахнута настежь. Марина остановилась на пороге, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.
Кровать, их огромная двуспальная кровать с ортопедическим матрасом, была похожа на лежбище морских котиков. Постельное белье — шелковистый сатин цвета слоновой кости — сбилось в ком. На простыне отчетливо виднелись серые разводы, следы от ног, какие-то крошки и, о ужас, пятно, подозрительно напоминающее пролитое пиво. Подушки, на которых Марина спала, были смяты и валялись без наволочек. На одной из них темнел след от чьей-то жирной головы или, возможно, от крема для обуви.
На прикроватной тумбочке, где обычно стояла лишь лампа и книга, громоздилась пепельница, сделанная из консервной банки, и лежала надкусанная котлета на клочке газеты.
— Кто? — только одно слово смогла выдавить из себя Марина. Она не могла войти внутрь. Ей казалось, что если она переступит порог, то заразится чем-то неизлечимым.
Алексей замялся, переминаясь с ноги на ногу в коридоре. Он понимал, что зашел слишком далеко, но отступать было некуда.
— Ну… Дядя Витя с тетей Валей, — пробормотал он, глядя в пол. — А где им еще спать? Диван в гостиной племянникам постелили, они молодые, им все равно. А старикам нужно удобство, у Вити спина, я же говорил. Матрас у нас хороший, мягкий. Они так хвалили, говорили, выспались как в раю. Мариш, ну не на полу же мне их было класть?
— Ты положил их в нашу постель? — Марина повернулась к нему. Её лицо было белым, как мел. — Ты позволил чужим людям, которые не мылись с дороги, которые курили «Приму» и ели котлеты руками, лечь на мое белье? На мои подушки? Леша, ты снял хотя бы наш комплект? Ты постелил им гостевое?
Алексей покраснел до корней волос. Он начал судорожно тереть шею.
— Я… я не нашел гостевое, ты перепрятала, наверное. Да какая разница, Марин! Ну поспали две ночи! Белье в стирку кинем, делов-то. Девяносто градусов — и никаких микробов. Что ты из мухи слона раздуваешь? Они же родственники, а не бомжи с улицы! Чистые люди, свои!
— Для меня они чужие, — отрезала Марина. — И их пот, их слюни на моих подушках, их запах в моей спальне — это омерзительно. Ты понимаешь, что этот матрас теперь только выкинуть? Я не лягу на него. Никогда.
— Ты с ума сошла? — Алексей наконец начал злиться. Страх отступал, уступая место раздражению от её, как ему казалось, снобизма. — Матрас за пятьдесят тысяч выкинуть, потому что на нем родной дядька поспал? Ты совсем зажралась, Марина! Корону сними! Люди в войну в землянках спали, и ничего! А тебе, видите ли, запах не тот! Проветрим! Я сейчас дезодорантом побрызгаю!
Он рванул в спальню, схватил с комода её дорогой парфюм и, прежде чем Марина успела крикнуть, дважды пшикнул в воздух над кроватью. Сладкий аромат «Шанель» смешался с запахом пота, котлет и старых носков, создав тошнотворный коктейль.
— Не трогай мои вещи! — рявкнула Марина, впервые повысив голос, но тут же осеклась. Крик — это слабость. А она была сильной. — Поставь флакон на место. И выйди оттуда.
Она смотрела на мужа, который стоял посреди оскверненной спальни с флаконом духов в руке, и понимала: пропасть между ними стала непреодолимой. Дело было не в грязных простынях. Дело было в том, что он искренне не понимал, что он натворил. Для него это было «бытовое неудобство». Для неё — изнасилование её личного пространства.
Марина достала телефон. Её пальцы быстро скользили по экрану, открывая приложение банка, а затем — поисковик. В её голове созрел план. Холодный, расчетливый и беспощадный. Раз он считает, что все решается деньгами и стиркой, она покажет ему, сколько на самом деле стоит «простота» и «гостеприимство».
— Выходи из комнаты, Алексей, — сказала она спокойно, убирая телефон в карман. — И закрой дверь. Туда мы больше не зайдем. По крайней мере, пока здесь не побывают профессионалы. И платить за этот банкет будешь ты. До последней копейки.
— Семьдесят две тысячи рублей, — произнесла Марина, не отрывая взгляда от экрана смартфона. Голос её звучал так же буднично, как объявление следующей остановки в метро. — Это базовый тариф за срочный выезд бригады «био-клининга» с полным набором услуг: дезинфекция, озонирование, глубокая химчистка мягкой мебели и матрасов. Плюс удаление запахов. Переводи.
Алексей поперхнулся воздухом. Он стоял посреди кухни, все еще сжимая в руке грязную тряпку, которая теперь казалась белым флагом капитуляции. Его глаза округлились, а челюсть медленно поползла вниз.
— Сколько?! — взвизгнул он, забыв про мужскую гордость. — Семьдесят две тысячи? Марин, ты с дуба рухнула? Это же грабеж! Да я за эти деньги сам языком весь пол вылижу! Я сейчас ведро возьму, порошка насыплю — к вечеру все блестеть будет! Зачем кормить этих дармоедов?
— Ты уже «вылизал», Леша. Результат мы видим, — Марина брезгливо кивнула на жирные разводы на кухонных фасадах, которые он только размазал своей тряпкой. — Это не просто пыль. Это биологические загрязнения. Твои родственники оставили здесь частицы своей кожи, слюну, жир, пепел и бог знает что еще. Я не собираюсь жить в чашке Петри, где размножаются бактерии дяди Вити. Я вызвала службу, которая убирает квартиры после потопов и… сложных жильцов. Они приедут через сорок минут. Доставай телефон.
— Не дам! — Алексей спрятал руки за спину, словно нашкодивший ребенок. — У меня там деньги на лодочный мотор отложены! Я полгода копил! Ты не посмеешь забрать мою мечту из-за пары пятен на диване! Это мои личные средства!
Марина медленно подошла к нему. Она не кричала, не топала ногами. Она смотрела на него с холодной, препарирующей ясностью. В этот момент она видела перед собой не любимого мужа, а жадного, мелочного чужака, который ценит кусок железа выше её комфорта и самоуважения.
— Твоя мечта, Леша, сейчас воняет перегаром в моей спальне, — тихо сказала она. — Ты сделал выбор, когда пустил их сюда без моего ведома. Ты решил сыграть в щедрого хозяина. А за банкет, как известно, платит организатор. Либо ты сейчас открываешь приложение и оплачиваешь клининг, либо я вызываю грузчиков.
— Каких еще грузчиков? — насторожился он.
— Тех, которые вывезут твои вещи. И тот самый лодочный мотор, который ты пока еще не купил, тебе пригодится, чтобы плыть подальше отсюда. Квартира, напомню, моя. Куплена до брака. Ты здесь прописан, но жить с человеком, который превратил мой дом в ночлежку и жалеет деньги на устранение последствий, я не буду. Выбирай: мотор или семья. Хотя, судя по запаху, семьи у нас уже нет. Есть только я и твоя грязь.
Алексей заскрипел зубами. Желваки на его скулах заходили ходуном. Он понимал, что она не шутит. Марина никогда не бросала слов на ветер. Он
Он понимал, что она не шутит. Марина никогда не бросала слов на ветер. В её глазах, обычно теплых и смешливых, сейчас стояла такая ледяная решимость, что ему стало физически холодно. Это был взгляд не жены, а коллектора, пришедшего описывать имущество за долги. Алексей с ненавистью посмотрел на неё, но достал смартфон. Пальцы дрожали, не попадая по иконкам. Экран светился в полумраке кухни, освещая его перекошенное от злости и обиды лицо.
— Ты рушишь семью из-за денег, — выплюнул он, яростно тыкая в экран. — Запомни это, Марина. Ты продала наши отношения за семьдесят кусков. Я хотел этот мотор два года. Я мечтал о рыбалке на Волге. А теперь я спускаю это в унитаз, потому что ты брезгуешь родными людьми.
— Я брезгую грязью, Леша. Не путай понятия, — холодно парировала она, наблюдая за его действиями через плечо, словно надзиратель. — Вводи реквизиты. И в назначении платежа укажи: «За уборку свинарника». Чтобы потом не забыл, на что ушли твои деньги.
Алексей скрипнул зубами так, что звук разнесся по кухне. Он ввел номер карты клининговой службы, который Марина ему продиктовала. Сумма на экране казалась ему чудовищной. Семьдесят две тысячи. Это были не просто цифры. Это были часы переработок, отмены пятничных посиделок с друзьями, экономия на обедах. Он нажал кнопку «Перевести» с таким видом, будто отрезал себе палец.
На экране всплыла зеленая галочка. «Перевод выполнен».
— Довольна? — рявкнул он, швыряя телефон на липкий стол. — Подавись своим клинингом. Пусть они тут хоть языками все вылижут. Теперь я могу пойти прилечь? Я устал с дороги, а ты мне весь мозг вынесла. Постелю себе на диване плед, раз уж кровать для тебя осквернена.
Марина взяла его телефон, проверила чек операции и только потом вернула гаджет владельцу. На её лице не дрогнул ни один мускул. Она не испытывала ни жалости, ни удовлетворения. Только сухой прагматизм.
— Нет, Леша, это не все, — спокойно произнесла она. — Это была оплата работы людей, которые будут отмывать стены и полы. А теперь перейдем к материальному ущербу.
Алексей замер. Его глаза расширились от ужаса.
— К какому еще ущербу? — прошептал он, чувствуя, как внутри все обрывается. — Я же заплатил! Ты сказала — клининг, я оплатил клининг! Что тебе еще надо? Крови моей?
— Матрас, — коротко бросила Марина. — Ортопедический матрас «Аскона», на котором спали, ели и, судя по запаху, не только ели твои родственники. Химчистка уберет пятна, но она не уберет моё знание о том, что происходило внутри наполнителя. Я на нем спать не буду. Новый такой стоит пятьдесят тысяч по скидке. Переводи мне на карту. Я закажу доставку на завтра.
— У меня нет больше денег! — заорал Алексей, срываясь на фальцет. — Ты все забрала! Там осталось на сигареты и проезд! Марина, ты в своем уме? Откуда я тебе возьму полтинник прямо сейчас?
— У тебя есть кредитка, — напомнила она безжалостно. — Та самая, с льготным периодом. Вот и воспользуешься. А заодно компенсируешь стоимость коллекционного коньяка, который дядя Витя вылакал из моих бокалов. Бутылка стоила двенадцать тысяч. Итого с тебя еще шестьдесят две тысячи рублей.
— Ты не посмеешь… — Алексей попятился к окну, упираясь спиной в подоконник с окурками. — Это уже не воспитание, это грабеж! Я муж тебе или кто? Ты меня на счетчик ставишь?
— Ты муж, который не смог защитить наш дом, — отрезала Марина. — Ты впустил варваров, которые уничтожили мой уют. Если ты не заплатишь сейчас, я буду считать, что ты выбрал их, а не меня. И тогда этот матрас тебе не понадобится, потому что спать тебе будет негде. Квартира, напоминаю, на мне. И замки я сменю быстрее, чем ты успеешь сказать «дядя Витя».
Алексей смотрел на неё и видел перед собой незнакомую женщину. Жесткую, циничную, расчетливую. Куда делась та милая девочка, с которой они пили коктейли на пляже еще вчера? Её убил быт. Её убила эта проклятая квартира, которая стала для неё дороже человека. Но он знал — она сделает то, что говорит. Выгонит. Вышвырнет как щенка.
Трясущимися руками он снова разблокировал телефон. Зашел в приложение, выбрал кредитную карту. Сердце колотилось где-то в горле. Он загонял себя в долги, он лишался мечты, он унижался, но страх остаться на улице с чемоданом пересилил всё.
— Шестьдесят две, — прохрипел он. — Лови. Жадная стерва.
Деньги ушли. Алексей опустил руки, чувствуя себя опустошенным, выпотрошенным, как та рыба на столе в гостиной.
— Вот теперь мы в расчете, — Марина даже не улыбнулась. — Клининг приедет через полчаса. Бригада из четырех человек. Работать будут всю ночь, потому что объем работы колоссальный. И знаешь что, Леша? Тебе здесь оставаться нельзя.
— В смысле? — он тупо уставился на неё. — Я заплатил! Я отдал все, что у меня было! Я купил тебе чертов матрас! Почему нельзя? Я в углу посижу, мешать не буду!
— Здесь будет работать химия, — Марина поморщилась, словно объясняла очевидные вещи ребенку. — Будут использовать озонаторы и сильные реагенты, чтобы вывести этот запах психлечебницы. Находиться в помещении без респираторов запрещено. Я поеду ночевать в отель. Номер я себе уже забронировала, пока ты торговался за свои копейки.
— А я? — растерянно спросил Алексей. — Мне куда? Ты мне тоже номер забронировала?
Марина посмотрела на него с искренним удивлением, граничащим с брезгливостью.
— С чего бы это? У меня бюджет не резиновый, а ты свои накопления только что потратил на исправление собственных ошибок. Денег на отель у тебя нет. Но у тебя же есть прекрасные, душевные родственники. Дядя Витя, тетя Валя. Они ведь еще в городе?
— Они… на вокзале, — пробормотал Алексей, чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Поезд только в пять утра. Они там в зале ожидания сидят.
— Вот и отлично! — впервые за вечер на лице Марины промелькнуло подобие улыбки, но эта улыбка была страшнее оскала. — Поезжай к ним. Проведешь время с семьей, которую ты так защищал. Поговорите по душам, обсудите цены на картошку. Тебе же с ними так хорошо и просто. Заодно расскажешь им, во сколько нам обошелся их визит.
— Ты выгоняешь меня на вокзал? Ночью? — Алексей не верил своим ушам. — Марина, это жестоко. Я твой муж!
— Ты мой муж, который превратил мой дом в вокзальный сортир, — жестко закончила она. — Так что вокзал — это самое подходящее место для тебя сегодня. Собирайся, Леша. Клинеры не любят, когда под ногами путаются лишние предметы. А ты сейчас здесь — именно лишний предмет.
В прихожей раздался требовательный звонок, прозвучавший как сигнал к эвакуации. Алексей вздрогнул. Марина, уже одетая в безупречное бежевое пальто, открыла дверь. На пороге стояли четверо крепких мужчин в защитных комбинезонах, респираторах и с массивными промышленными пылесосами, напоминающими оружие из фантастических фильмов. От них пахло стерильностью и озоном — запахом, который теперь казался Алексею ароматом недосягаемого будущего.
— Работаем по тарифу «Биологическая угроза», — глухо произнес старший бригады сквозь маску, оценивающе оглядывая коридор. — Хозяйка, выходим, газ пускать будем.
Марина кивнула, подхватила свою сумочку и, не глядя на мужа, шагнула к лифту. Она не обернулась. Дверь захлопнулась, отрезая Алексея от его прошлой жизни. Он остался один на один с бригадой «чистильщиков» и своим чемоданом, ручка которого теперь казалась раскаленной.
— Мужчина, освобождаем помещение, — беззлобно, но твердо сказал старший, включая какой-то жужжащий прибор. — Тут сейчас дышать нечем будет.
Алексей вышел в подъезд. Холодный воздух парадной, обычно казавшийся затхлым, теперь воспринимался как глоток свежести после газовой камеры, в которую превратилась его квартира. Он медленно спустился вниз. Марины уже не было — только задние огни такси растворялись в ночном тумане. Она уехала в свой отель, в чистые простыни, в мир, где нет места пятнам на диване.
Он вызвал «Эконом». Денег на карте оставалось ровно столько, чтобы добраться до вокзала и купить бутылку воды. Всю дорогу таксист слушал какой-то шансон про «маму и зону», и этот саундтрек идеально ложился на настроение Алексея. Он ехал к тем, ради кого пожертвовал своим браком, своими накоплениями и, возможно, своим будущим. «Родная кровь», — твердил он себе, пытаясь вызвать в душе хоть каплю тепла. — «Они поймут. Они поддержат».
Вокзал встретил его привычным гулом, сквозняками и запахом жареных беляшей, смешанным с выхлопными газами тепловозов. Этот запах странным образом напомнил ему их гостиную пару часов назад. Круг замкнулся.
Он нашел их в зале ожидания дальнего следования. Дядя Витя и тетя Валя оккупировали целый ряд металлических кресел. Вокруг них, словно оборонительный вал, громоздились клетчатые сумки, пакеты и свертки. Дядя Витя, расстегнув ворот клетчатой рубашки, спал, прислонившись головой к баулу. Его мощный храп заглушал даже объявления диспетчера. Тетя Валя грызла семечки, аккуратно сплевывая шелуху в кулечек, свернутый из рекламной газеты.
— Лешка! — воскликнула она, увидев племянника, и широко улыбнулась, обнажая золотой зуб. — А ты чего тут? Провожать пришел? Вот уважил так уважил! Витька, вставай, племяш приехал!
Дядя Витя всхрапнул, открыл мутные глаза и, увидев Алексея, расплылся в беззубой улыбке.
— О, хозяин! — прохрипел он. — Садись, в ногах правды нет. Пивка будешь? У нас осталось полторашка, теплая правда, но под рыбку пойдет.
Алексей посмотрел на пластиковый стаканчик, который дядя Витя протягивал ему. На ободке виднелся жирный след. К горлу подкатил ком.
— Не буду, — тихо сказал Алексей, опускаясь на жесткое сиденье рядом. — Я не провожать пришел. Меня Марина выгнала.
Повисла пауза. Тетя Валя перестала грызть семечки.
— Как выгнала? — удивилась она. — За что? Баба она у тебя строгая, конечно, цаца такая, но чтоб мужика из дома… Ты что, загулял, Лешка?
— Нет, тетя Валь, — Алексей горько усмехнулся. — Она меня выгнала за то, что вы квартиру убили. За грязь, за вонь, за пятна на диване. За то, что вы спали в нашей постели немытые.
Лицо дяди Вити налилось краской, но не от стыда, а от возмущения.
— Чего?! — гаркнул он так, что соседи обернулись. — Немытые? Да мы перед поездом в бане мылись! Неделю назад! А что, нам каждый день шкуру тереть, чай не баре! Ишь ты, цаца какая! Квартиру убили… Подумаешь, накрошили немного! Убрала бы, руки не отсохнут! Баба в доме для того и нужна, чтоб порядок наводить, а не носом крутить!
— Я заплатил сто тридцать тысяч рублей, дядя Витя, — Алексей произнес эту цифру раздельно, глядя родственнику прямо в глаза. — Семьдесят за клининг, чтобы они отмыли вашу «накрошили», и шестьдесят за матрас и выпитый коньяк. Это были мои деньги на мотор. Теперь у меня нет ни мотора, ни денег, ни жены.
Родственники переглянулись. В их глазах Алексей не увидел ни раскаяния, ни сочувствия. Только искреннее, глубокое непонимание, смешанное с презрением.
— Дурак ты, Лешка, — сплюнул дядя Витя, доставая из кармана мятую пачку «Примы». — И баба твоя — дура городская, с жиру бесится. Сто тридцать тыщ за уборку? Да на эти деньги можно полдеревни купить! Тебя развели как лоха, а ты и уши развесил. «Клининг»… Тьфу! Тряпку в зубы — и вперед. А ты… Подкаблучник ты, Леха. Мы к тебе со всей душой, картошки привезли, а ты нам счет выставляешь?
— Картошки… — эхом отозвался Алексей.
— Да! Своей, рассыпчатой! — подхватила тетя Валя, обиженно поджимая губы. — Мы к ним как к людям, а они… Знаешь что, Вить, нечего с ним разговаривать. Зазнался он. Городской стал. Брезгует родней.
Дядя Витя демонстративно отвернулся и закурил прямо в зале ожидания, игнорируя табличку «Курение запрещено». Дым сигареты, тот самый едкий запах, из-за которого разрушилась жизнь Алексея, снова ударил в нос.
Алексей сидел на холодном металлическом кресле и смотрел на табло с расписанием поездов. Цифры расплывались. Он вдруг отчетливо понял одну вещь. Марина была жестокой, да. Но она была честной. Она защищала свой мир. А он пытался быть хорошим для всех, и в итоге стал никем.
Он посмотрел на дядю Витю, который уже громко спорил с подошедшим охранником, доказывая, что «имеет право курить, где хочет, потому что ветеран труда». Посмотрел на тетю Валю, которая с жадностью доедала жирную куриную ножку, вытирая пальцы о подол платья.
И ему стало страшно. Не от того, что он потерял деньги. А от того, что он увидел в них свое возможное будущее. Будущее без «Богемского стекла», без аромата «Морской соли и шалфея», без стремления к чему-то лучшему. Простое, грубое, жирное будущее с привкусом дешевого табака.
— Я пойду, — сказал он, вставая.
— Иди-иди, — буркнул дядя Витя, не оборачиваясь. — К своей мегере ползи. Может, пустит на коврик.
Алексей взял чемодан. Он не знал, куда пойдет. Отель он не потянет, к друзьям напрашиваться стыдно. Может быть, он просто пересидит ночь в круглосуточной кофейне, где пахнет ванилью и чистым кофе. Где нет пятен. Где чисто.
Он медленно побрел к выходу, чувствуя спиной осуждающие взгляды «родной крови». В кармане вибрировал телефон — пришло уведомление от банка о списании процентов за пользование кредиткой. Это была плата за урок. Дорогая, непомерная плата. Но почему-то, выходя на ночную площадь перед вокзалом и вдыхая морозный воздух, он впервые за этот вечер почувствовал не отчаяние, а странное, звенящее облегчение.
Теперь он точно знал, сколько стоит его «нет». Ровно сто тридцать четыре тысячи рублей. И в следующий раз он скажет его бесплатно…
