— Где моя мать?
Вопрос упал в пространство комнаты, как камень в стоячую воду. Лариса не стала снимать пальто, даже не прикрыла за собой входную дверь. Она стояла на пороге, и холодный воздух с лестничной клетки смешивался с затхлой теплотой квартиры. Её сумка безвольно висела на плече, в руке она до сих пор сжимала телефон, ледяной и твёрдый.
Андрей не обернулся. Он сидел на диване, в центре их небольшой гостиной, и его силуэт чётко вырисовывался на фоне мерцающего экрана телевизора. Там шла какая-то дурацкая викторина, и весёлый голос ведущего неестественно громко заполнял паузу. Андрей лениво щёлкнул пультом, делая звук ещё громче. Это был его ответ.
— Андрей, я тебя спрашиваю, — повторила она, делая шаг внутрь. Звук её каблуков по ламинату был резким и чужеродным. — Где моя мама? Она не отвечает на звонки.
Он снова нажал на кнопку пульта, и звук викторины оборвался. Теперь стало слышно, как гудит холодильник на кухне. Он медленно, с театральной ленцой, повернул голову. На его лице не было ни вины, ни злости, ни удивления. Только скука. Скука и лёгкое, почти незаметное раздражение, как будто она отвлекла его от чего-то по-настоящему важного.
— Домой отправил, — сказал он ровным, безразличным голосом. — Ей нечего делать в нашей квартире, когда тебя нет.
Его спокойствие было хуже любого крика. Оно было липким, обволакивающим, как паутина. У Ларисы в ушах до сих пор стоял голос матери — тонкий, сдавленный звук, будто она говорила сквозь битое стекло. Голос, рассказывающий, как её, пожилую женщину, выставили за дверь, а следом, с балкона, полетела её старенькая дорожная сумка. Как она, под косыми взглядами соседок, выходивших из подъезда, ползала по газону, собирая рассыпавшиеся таблетки, носовой платок и фотографию маленькой Ларисы в рамке.
— Ты выгнал её, — это был не вопрос. Это была констатация факта, произнесённая с ледяной ненавистью. — Ты выгнал мою мать из дома.
— Я попросил её уйти, — поправил он, снова отворачиваясь к погасшему экрану. Он рассматривал своё отражение в тёмном стекле. — Она не поняла. Пришлось объяснить более доходчиво.
Он говорил об этом так, будто речь шла о выносе мусора или о назойливой собаке, которую пришлось прогнать со двора. В его мире, в его логике, это было абсолютно нормальным поступком. Она вторглась на его территорию. Он её устранил. Просто и эффективно. Лариса медленно стянула с плеча сумку и бросила её на пол. Глухой удар заставил его слегка вздрогнуть.
— Её сумка… Ты вышвырнул её вещи с балкона?
Теперь он посмотрел на неё снова. И в его взгляде промелькнуло что-то новое — холодное, оценивающее любопытство. Он словно изучал её реакцию, прикидывая, насколько далеко она готова зайти.
— Это был самый быстрый способ донести до неё мысль, что её присутствие здесь нежелательно, — он чуть заметно усмехнулся одними уголками губ. — Она же вечно собирается по три часа. У меня не было времени на её проводы.
— Как ты мог выгнать мою мать из моей же квартиры, пока я была на работе?! Ты сам себе новый дом будешь теперь искать!
Он ничего не ответил, а просто повернулся к телевизору, демонстративно нажимая на кнопку включения. Весёлая музыка викторины вновь ворвалась в комнату, нагло и неуместно. Для него инцидент был исчерпан. Разговор окончен. Он закрылся от неё этим дурацким телешоу, этим диваном, этим своим непробиваемым, выверенным спокойствием.
Лариса смотрела на его затылок. Она видела, как свет от экрана играет на его волосах. И вся её ярость, весь ужас от материнского звонка сжались в один тугой, раскалённый шар где-то в груди.
— В моей квартире, — прошипела она так тихо, что её слова почти утонули в голосе телеведущего. — Ты выгнал мою мать. Из квартиры, за которую заплатили мои родители. Ты это понимаешь?
Последние слова Ларисы повисли в воздухе, и весёлая музыка викторины, до этого бывшая просто фоном, вдруг стала невыносимо фальшивой и оскорбительной. Андрей с силой вдавил кнопку на пульте. Экран погас. Тишина, наступившая после, была громче и агрессивнее любого звука. Он поднялся с дивана. Не рывком, а медленно, распрямляя затёкшие плечи, словно разминаясь перед дракой. Он больше не выглядел скучающим. Теперь он был похож на хищника, которого потревожили на его собственной территории.
— Твои родители? — повторил он, и в его голосе прорезался металл. Он сделал шаг к ней, сокращая расстояние. — Я что-то пропустил? Они тоже здесь живут? Может, они платят за еду, которую я ем? Или за бензин в машине, на которой я езжу на работу, чтобы в том числе содержать и тебя?
Он остановился в паре метров от неё, расставив ноги чуть шире плеч. Это была поза хозяина, поза силы.
— Эта квартира — наша. Моя и твоя. И пока я здесь живу, я не позволю, чтобы кто-то посторонний, пусть это даже твоя мать, рылся в моих вещах, переставлял мои чашки на кухне и комментировал, сколько сахара я кладу в свой кофе!
Его голос набирал силу, заполняя собой всё пространство. Он начал ходить по комнате — от стены к окну и обратно, — словно патрулируя свои владения. Каждый его шаг был тяжёлым, впечатывающим его правоту в ламинат.
— Она достала меня! Понимаешь ты это или нет? Целую неделю! «Андрюша, а почему ты так неряшливо выглядишь?», «Андрюша, а ты точно поел?», «Андрюша, а не многовато ли ты пива пьёшь по вечерам?». Я у себя дома или в детском саду под надзором воспитательницы?! Я мужчина, Лариса, а не мальчик для битья!
Лариса стояла не двигаясь. Она смотрела, как он мечет по комнате свою ярость, и её собственный гнев становился холодным и острым, как осколок льда.
— Мужчина? Мужчина, который воюет с шестидесятилетней женщиной, вышвыривая её сумку на газон? Это твоя мужская доблесть? Она приехала помочь мне, потому что я просила её об этом! Потому что я знала, что от тебя помощи не дождёшься!
— Помочь?! — он резко остановился и развернулся к ней. Его лицо было красным, искажённым. — Она не помогала, она устанавливала свои порядки! Это ты её сюда притащила, чтобы она следила за мной! Чтобы потом докладывала тебе, как я тут без тебя живу!
— Я живу здесь! — её голос сорвался на крик, пробивая броню его самодовольства. — Это моя квартира! Моя! И если бы не мои родители, ты бы до сих пор жил со своими, в хрущёвке на окраине города, и рассказывал бы про мужскую доблесть своей маме на кухне!
Это был удар под дых. Самый болезненный, самый запрещённый приём в их семейных ссорах. Андрей замер. На секунду ему стало нечем дышать. Он смотрел на неё, и в его глазах погасло всё, кроме чистой, животной злобы.
Лариса поняла, что сказала лишнее, но отступать было поздно. Она резко развернулась, собираясь уйти в спальню, просто чтобы разорвать этот зрительный контакт, чтобы уйти с линии огня. Она успела сделать всего один шаг.
— Куда собралась? — прорычал он у неё за спиной.
Он не схватил её. Он просто шагнул вперёд и толкнул. Не ладонью, а всем телом, вложив в это движение всю свою униженную ярость. Его рука, твёрдая как доска, врезалась ей в плечо. Силы удара хватило, чтобы её отбросило на два шага в сторону. Она потеряла равновесие и спиной, всем весом, приложилась о стену рядом с дверным косяком. Раздался глухой, отвратительный стук. Боль обожгла лопатку и затылок, который неприятно стукнулся о твёрдую штукатурку. На мгновение в глазах потемнело.
Он остался стоять посреди комнаты, тяжело дыша. Его кулаки были сжаты. Он смотрел на неё — съехавшую по стене, прижавшую руку к ушибленному плечу. В его взгляде не было раскаяния. Только злобное, тяжёлое торжество победителя. Он перешёл черту. И оба они это понимали.
Боль была острой, но короткой. Как укол. Она пронзила лопатку и отдалась тупым эхом в затылке. Но это было не главное. Главным было не то, что Лариса почувствовала спиной, а то, что она увидела, когда подняла глаза. Она увидела его лицо. На нём не было ни сожаления, ни испуга от содеянного. Только тяжёлое, злобное удовлетворение. Он смотрел на неё, сползшую по стене, как на поверженного врага, и в этом взгляде читалось неоспоримое: «Вот твоё место».
В этот момент что-то внутри неё умерло. Не любовь — та умерла давно, тихо и незаметно, задохнувшись в быту и взаимных упрёках. Умерла последняя ниточка, связывавшая их в некое подобие семьи. Вся её ярость, весь крик, который рвался наружу, внезапно свернулись, уплотнились и превратились в холодный, тяжёлый шар в солнечном сплетении. Она больше не чувствовала ни боли, ни обиды. Только абсолютную, кристальную ясность.
Она медленно, опираясь рукой о стену, поднялась. Её движения были выверенными, почти спокойными. Она не поправила сбившиеся волосы, не отряхнула одежду. Она просто встала и посмотрела на него. И он, ожидавший слёз, упрёков или ответной истерики, смутно встревожился от этого её спокойствия. Оно было куда страшнее любого крика.
— Убирайся, — сказала она.
Голос был тихим, лишённым всяких красок. Просто два слова, произнесённые как приказ, не подлежащий обсуждению.
Андрей нахмурился, а затем на его лице появилась кривая, самодовольная усмешка. Он неверно истолковал её спокойствие, приняв его за шок и слабость. Он снова почувствовал себя хозяином положения.
— Даже не подумаю. Ты забыла, с кем разговариваешь? Это и мой дом тоже. Хочешь уйти — уходи. Дверь открыта.
Он демонстративно скрестил руки на груди, принимая позу победителя. Он ждал, что она сейчас сломается, начнёт плакать, просить прощения. Но она не сломалась. Она просто смотрела на него так, словно видела впервые. Словно изучала незнакомый и крайне неприятный ей предмет.
Затем, не говоря больше ни слова, она сделала шаг в сторону, обходя его по широкой дуге, как обходят что-то грязное на тротуаре. Она подошла к тому месту у порога, где бросила свою сумку, и наклонилась. Её рука нашла холодный пластик телефона. Андрей наблюдал за ней с презрительным любопытством. Звонить мамочке? Жаловаться подружкам?
Лариса выпрямилась, держа телефон в руке. Её пальцы не дрожали. Одним точным движением большого пальца она разблокировала экран, пролистала список контактов и нашла нужный номер. «Виктор Семёнович». Прежде чем нажать на вызов, она ткнула в маленькую иконку с динамиком. Громкая связь.
Андрей непонимающе смотрел на неё. Что за игру она затеяла? Раздались гудки вызова. Громкие, резкие, они разрезали вязкую тишину комнаты. Один. Второй. На третьем гудке в динамике послышался щелчок, и раздался хрипловатый, властный мужской голос.
— Да.
— Здравствуйте, Виктор Семёнович. Это Лариса, — произнесла она ровным, почти деловым тоном. Её голос, усиленный динамиком, звучал в комнате неестественно отчётливо.
Андрей дёрнулся. Маска самоуверенности на его лице треснула. Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами, в которых неверие стремительно сменялось паникой. Он понял.
— Ваш сын только что ударил меня, — продолжила Лариса всё тем же холодным, протокольным голосом. — Перед этим он выгнал мою мать из дома, выбросив её вещи с балкона. Приезжайте, пожалуйста, и заберите его. Я не хочу, чтобы он находился в этой квартире ни минуты дольше.
Она замолчала. В трубке повисло тяжёлое молчание, а затем послышался сдавленный мужской вздох. Но Лариса уже не смотрела на телефон. Она смотрела на своего мужа. Кровь отхлынула от его лица, оставив вместо привычного самодовольного румянца мертвенно-серую бледность. Губы его беззвучно шевелились. Он смотрел на телефон в её руке как на заряженный пистолет, приставленный к его виску. Унижение. Публичное. Перед единственным человеком в мире, чьё мнение для него было по-настоящему важно. Это было хуже любого удара.
В трубке раздался короткий, обрывистый выдох и следом жёсткое, лишённое всяких эмоций: «Буду через пятнадцать минут». Лариса нажала на отбой. Экран телефона погас, и она, словно он обжигал ей руку, положила его на тумбу у входа. Всё было сделано. Механизм запущен.
Андрей смотрел на неё, и его лицо было полотном, на котором ужас боролся с яростью. Серая бледность сменилась багровыми пятнами. Он метнулся к ней, но не чтобы ударить, а в каком-то жалком, паническом порыве.
— Ты… что ты наделала? — прохрипел он, останавливаясь в шаге от неё. Он не решался её коснуться. — Ты хоть понимаешь, ЧТО ты сделала? Ты втянула в это отца!
Она молчала. Она просто смотрела на него, и в её взгляде не было ничего, кроме холодной отстранённости патологоанатома, изучающего мёртвое тело. Он перестал быть для неё человеком, мужем. Он стал проблемой, которую она только что передала на утилизацию в более компетентные руки.
— Отмени звонок! Позвони ему, скажи, что мы… что ты погорячилась! — он начал метаться по небольшой прихожей, его движения стали дёргаными, суетливыми. — Мы же можем всё решить сами! Лариса, ну скажи что-нибудь!
Он схватился за голову, потом опустил руки. Его взгляд упал на свою куртку, висящую на вешалке. На ключи от машины. Он мог бы просто уйти. Сбежать до приезда отца, сохранив остатки достоинства. Но он не двигался с места. Он был парализован ужасом перед отцовским гневом, который был для него страшнее любого скандала с женой.
Ровно через двенадцать минут в дверь позвонили. Короткий, властный звонок, не оставляющий сомнений в том, кто за дверью. Андрей вздрогнул, как от удара. Лариса, не меняя выражения лица, подошла и повернула ключ в замке.
На пороге стоял Виктор Семёнович. Высокий, сухой, в идеально сидящем тёмном пальто. Седые волосы на висках были аккуратно подстрижены, а взгляд тяжёлых, серых глаз был подобен рентгеновскому лучу. Он не поздоровался. Он просто шагнул внутрь, принеся с собой запах дорогого парфюма и ледяной холод власти. Его взгляд скользнул по Ларисе — бесстрастно, словно оценивая ущерб, — а затем впился в сына.
Андрей съёжился под этим взглядом. Вся его напускная мужская спесь, вся его агрессия испарились без следа. Он стоял перед отцом, как нашкодивший подросток, пойманный на месте преступления.
— Папа, я… — начал он лепетать. — Она всё не так поняла. Её мать меня спровоцировала, она…
— Собирайся, — голос отца был плоским и твёрдым, как стальной лист. Он даже не смотрел на Ларису. Весь его гнев, всё его презрение были направлены на одного человека.
— Но я никуда не пойду! Это и мой дом! — в голосе Андрея прозвучала последняя, отчаянная нота бунта. Он пытался ухватиться за свою роль хозяина, но она утекала сквозь пальцы. — Она не может просто так меня выгнать!
Именно в этот момент Лариса сделала шаг вперёд. Она встала рядом с Виктором Семёновичем, и они оба, такие разные, смотрели на Андрея.
— На свой дом сам себе зарабатывай, а тут ты больше никогда жить не будешь!
Это была не угроза. Это был приговор. Окончательный и обжалованию не подлежащий. Виктор Семёнович медленно выдохнул. Его лицо стало похоже на каменную маску. Он не сказал больше ни слова. Он просто шагнул к сыну, схватил его за локоть мёртвой хваткой и с силой развернул к выходу. Андрей попытался упереться, что-то сказать, но отец дёрнул его так, что тот едва не потерял равновесие.
— Куртку, — бросил Виктор Семёнович через плечо. Не сыну. Ларисе. Она молча сняла с вешалки куртку Андрея и протянула её свекру. Тот сунул её сыну в руки. — Пошёл, — прошипел он так, что это было слышно только им троим.
Андрей, униженный, раздавленный, спотыкаясь, вышел на лестничную клетку. Отец последовал за ним. Перед тем как закрыть дверь, Виктор Семёнович на секунду обернулся и посмотрел на Ларису. В его взгляде не было ни сочувствия, ни извинений. Только холодная, деловая констатация улаженного инцидента.
Дверь закрылась. Сухой щелчок замка был последним звуком в этой истории. Лариса осталась одна посреди комнаты. Она не двигалась. Тишина, которая наступила, была абсолютной, вакуумной. Она обвела взглядом квартиру: диван с вмятиной на том месте, где он сидел, пульт от телевизора, валяющийся на полу, его домашние тапочки у кресла. Всё было на своих местах. Но воздуха в квартире больше не было. Победа не принесла облегчения. Она принесла только пустоту и звенящее осознание того, что на месте вырванного с корнем сорняка осталась лишь голая, выжженная земля…
