— Привет, милый! А я думала, ты позже будешь, — её голос, лёгкий, как шифон, встретил Максима прямо с порога. Он стоял, не решаясь шагнуть дальше в прихожую, чтобы не наследить грязными ботинками на светлом ламинате. С него словно стекала усталость — не та приятная, после которой сладко спится, а вязкая, выматывающая, пропитавшая его насквозь запахом машинного масла и металлической пыли.
Аня порхала по квартире. Именно порхала. В лёгком домашнем платье, которое он видел впервые, с новой укладкой, отчего её светлые волосы казались объёмнее и живее. От неё пахло чем-то цветочным и дорогим — явно не тем гелем для душа, что стоял у них на полке в ванной. Она светилась. Свежесть после салона красоты, довольная улыбка, блеск в глазах. Она была похожа на картинку из журнала, случайно попавшую в его серую, измотанную реальность.
— Привет, — выдавил он. Голос сел, горло першило. Он опустил на пол тяжёлый рюкзак, в котором болтался контейнер из-под обеда и рабочая роба. Плечи гудели после двенадцати часов на ногах у станка на заводе, а до этого — восьми часов разгрузки коробок на складе. Двадцать часов. Он иногда сам не понимал, как его тело ещё функционирует.
— Ужинать будешь? Я приготовила твои любимые котлеты, — она подошла, коснулась его плеча кончиками пальцев, но тут же отдёрнула их, заметив грязную куртку.
— Не, не хочу. В душ и спать. Кусок в горло не лезет, — он стянул ботинки, стараясь не смотреть на неё. Её сияющий вид был как пощёчина. Он чувствовал себя грязным, старым и чужим в собственной квартире, рядом с собственной женой. Он работал так, чтобы она могла вот так порхать, чтобы ипотека платилась, чтобы в холодильнике была еда. Но сейчас, глядя на неё, он впервые почувствовал не гордость, а глухое, необъяснимое раздражение. Будто они жили не в одной квартире, а на разных планетах, которые случайно пересеклись в этом коридоре.
— Ну как хочешь, — она не обиделась, её настроение, казалось, ничто не могло испортить. — Я тогда пойду руки ополосну. А ты не забудь, мы завтра к Световым идём, надень новую рубашку, которую я купила.
Она упорхнула в ванную, оставив на журнальном столике свой телефон. Максим прошёл в комнату и рухнул на диван. Он закрыл глаза, и перед ними тут же поплыли круги. Тело требовало сна, но мозг по инерции продолжал работать, перемалывая звуки, запахи и образы прошедшего дня. В этот момент на столике коротко пиликнул телефон Ани, и экран загорелся.
Он бы не обратил внимания, но экран не гас. Машинально, просто чтобы выключить его, Максим потянулся к телефону. И замер. Прямо поперёк фотографии цветущей сакуры, стоявшей у Ани на заставке, висело уведомление. Одна строчка, набранная сухим, казённым шрифтом.
«ООО ‘Кредит-Экспресс’ напоминает о просроченной задолженности в размере 47 850 рублей. В случае неуплаты в течение 24 часов ваше дело будет передано в коллекторское агентство ‘Гарант’».
Максим перечитал сообщение. Раз. Второй. Третий. Слова не менялись. «Кредит-Экспресс». «Просроченная задолженность». «Коллекторское агентство». Эти слова никак не вязались с его жизнью. С ипотекой, которую он выплачивал с точностью швейцарских часов. С его двумя работами. С его усталостью. С его женой, которая сейчас в ванной напевала какую-то мелодию.
Усталость как рукой сняло. Её место занял холод. Он шёл откуда-то изнутри, от самого желудка, ледяными иглами впиваясь в вены. Он поднял глаза от экрана и обвёл взглядом комнату. Новая укладка. Дорогой парфюм. Платье, которое он никогда не видел. Телефон последней модели в его руке. Все эти разрозненные детали вдруг сложились в одну уродливую, чудовищную картину. Он услышал, как в ванной выключилась вода. Он не пошевелился. Он просто ждал, держа в руке светящийся прямоугольник с приговором.
Дверь ванной открылась с тихим скрипом. Аня вышла, вытирая руки пушистым белым полотенцем. На её лице всё ещё играла расслабленная, довольная улыбка. Она увидела, что Максим сидит на диване в той же позе, в какой она его оставила. Он не разделся, не разулся до конца, просто застыл, как серая уставшая статуя.
— Ты чего замер? Иди в душ, вода горячая, — она бросила полотенце на кресло и подошла к нему. — Макс? Что-то случилось на работе?
Он не ответил. Он просто поднял руку, в которой держал её телефон, и развернул экран к ней. Его движения были медленными, почти сомнамбулическими, но в них чувствовалась жуткая, свинцовая определённость.
Улыбка сползла с её лица так быстро, будто её стёрли ластиком. Она уставилась на светящийся экран, на сухие, безжалостные строчки уведомления. Свежий румянец на её щеках сменился мертвенной, нездоровой бледностью. На секунду в комнате стало абсолютно тихо, но это была не тишина покоя. Это была тишина перед взрывом, плотная, звенящая пустота, в которой, казалось, можно было услышать, как кровь стучит в висках.
— Это… это ошибка какая-то, — пролепетала она, её голос стал тонким, почти детским. — Наверное, спам. Сейчас столько мошенников, они всем подряд такое шлют. Я удалю.
Она протянула руку, чтобы забрать телефон, но Максим не отдал. Он не отвёл и взгляда. Он смотрел на неё не так, как муж смотрит на жену. Он смотрел на неё как следователь на подозреваемого, как хирург на опухоль. В его взгляде не было ни гнева, ни обиды. Только холодное, тяжёлое знание. И этот взгляд был страшнее любого крика. Он говорил ей, что врать бесполезно. Что он уже всё понял.
Её рука замерла в воздухе и бессильно упала вдоль тела. Она отвела глаза, посмотрела в стену, на пол, куда угодно, лишь бы не встречаться с ним взглядом.
— Это не так много… — прошептала она. — Я думала, я сама всё отдам, потихоньку. Ты бы даже не узнал.
— Зачем? — его голос прозвучал глухо, будто из-под земли. Одно-единственное слово, лишённое всякой интонации.
Она подняла на него глаза, и в них мелькнула отчаянная, жалкая надежда. Она решила, что это её шанс, что она сможет всё объяснить, заставить его понять.
— Я… я просто хотела хорошо выглядеть. Для тебя, — она шагнула ближе, её голос обрёл умоляющие нотки. — Ты так много работаешь, так устаёшь. Я хотела, чтобы ты приходил домой, а тут я — красивая, ухоженная. Чтобы тебе было приятно. Чтобы ты гордился. Я хотела соответствовать тебе…
В этот момент что-то внутри Максима оборвалось. Струна, натянутая до предела месяцами недосыпа, литрами дешёвого кофе и болью в спине, лопнула с оглушительным треском. Он издал странный звук — не то смешок, не то кашель. Короткий, уродливый, полный яда.
— Соответствовать? Мне? — он медленно поднялся с дивана. Он вдруг показался огромным, заполнившим собой всё пространство комнаты. — Ты хотела соответствовать мне?!
— Ну, да… А эти коллекторы…
Его голос больше не был тихим. Он ударил по ушам, заставив Аню отшатнуться. Это был рёв раненого, загнанного в угол зверя.
— Какие ещё коллекторы, Аня?! Ты что, совсем из ума выжила? Я вкалываю на двух работах, чтобы закрыть ипотеку, а ты тайком берёшь кредиты на шмотки и салоны?! Всё, с меня хватит, плати сама!
Он орал, и слова вылетали из него, как пули. Он не размахивал руками, не топал ногами. Он просто стоял и извергал из себя всю свою боль, всю свою смертельную усталость и чудовищное чувство предательства.
— Я сплю по четыре часа в сутки, чтобы у нас был этот дом! Я жру холодную еду в бытовке, потому что нет времени разогреть! У меня руки по локоть в мазуте, а спина не разгибается! А ты… ты мой пот и мою кровь мажешь себе на лицо в салонах и носишь на себе в виде тряпок?! Для меня?! Не смей прикрывать свою гниль моим именем!
Крик оборвался так же внезапно, как и начался. Максим замолчал, тяжело дыша. Он стоял посреди комнаты, и грудь его вздымалась, как кузнечные мехи, но глаза уже были другими. Ярость не испарилась, она сгустилась, превратившись в тяжёлый, холодный кристалл где-то в груди. Он больше не смотрел на Аню как на предательницу. Он смотрел на неё как на проблему. Как на плохой актив, от которого нужно срочно избавиться, чтобы не потопить весь корабль.
Аня стояла, вжавшись в стену. Её лицо было белым, как бумага, на котором тёмными пятнами застыли расширенные от ужаса зрачки. Она ждала продолжения: новых обвинений, упрёков, возможно, даже физической угрозы. Она была готова ко всему, что обычно происходит в таких сценах. Но она не была готова к тому, что случилось дальше.
Максим молча развернулся и прошёл к старому комоду, единственному предмету мебели, который достался им ещё от его бабушки. Его шаги были тяжёлыми, размеренными. Он не суетился. В его движениях не было и тени той истерики, что звучала в его голосе минуту назад. Он выдвинул верхний ящик. Раздался долгий, мучительный скрип несмазанных полозьев. Этот бытовой, будничный звук в наступившей тишине прозвучал как выстрел.
Он достал из ящика простой почтовый конверт, пухлый от наличных. На нём корявым почерком Ани было выведено одно слово: «Ипотека/Жизнь». Это был их неприкосновенный запас, их общая касса, куда они складывали деньги на главный платёж и на всё остальное. Символ их совместных усилий, их общего «мы».
Максим вернулся к журнальному столику и вытряхнул содержимое конверта на глянцевую поверхность. Купюры рассыпались неровной горкой. Крупные и мелкие, новые и потрёпанные. Деньги, пахнущие его потом, его бессонными ночами, его убитым здоровьем. Аня смотрела, как его пальцы — грубые, с въевшейся в кожу грязью, которую не отмыть никаким мылом, — начали методично сортировать эту горку. Он не рвал их, не швырял. Он действовал с точностью кассира в банке. Одна купюра сюда, другая — туда. Он делил их на две абсолютно равные стопки.
Она наблюдала за этим процессом, и до неё медленно, с каким-то чудовищным опозданием начал доходить весь ужас происходящего. Это было не просто разделение денег. Это была публичная, безжалостная ампутация. Он отрезал её от себя прямо у неё на глазах, без наркоза. Он пересчитывал их общее будущее, превращая его в пачку мятых бумажек.
Когда последняя купюра легла на место, он сгрёб одну из стопок. Сложил её пополам и, не говоря ни слова, сунул в задний карман своих рабочих джинсов. Затем он посмотрел на оставшиеся на столе деньги. На её долю.
— Это мои, — его голос был ровным, безжизненным, как сводка погоды. — А со своими долгами разбирайся сама. С этого дня у нас разные кошельки.
Он взял пустой конверт, аккуратно сгрёб в него вторую стопку денег и положил его на край стола, прямо перед ней. Как подачку. Как выходное пособие.
Затем он развернулся и пошёл в их спальню. Аня так и не сдвинулась с места. Она смотрела на конверт со своей половиной, и её мозг отказывался принимать реальность. Она бы предпочла, чтобы он кричал дальше. Чтобы он разбил что-нибудь. Всё что угодно было бы лучше этой холодной, деловой жестокости.
Дверь в спальню закрылась. Не хлопнула — просто тихо щёлкнул замок. Этот щелчок прозвучал в её голове громче любого крика. Он отделил её мир от его мира. Она осталась одна в гостиной. С ароматом своего нового парфюма, со своей идеальной укладкой и с конвертом, в котором лежала её доля от их разрушенной жизни.
Прошло минут десять, может, пятнадцать. Аня не двигалась, оцепенев у стены. Она смотрела на конверт на столе, который казался ей ядовитым. Щелчок замка всё ещё отдавался у неё в ушах. Она думала, что он будет сидеть там, в спальне, до утра. Что у неё будет время подумать, найти слова, придумать, как всё исправить. Но дверь снова открылась.
На пороге спальни стоял Максим. Он умылся. Холодная вода смыла с его лица грязь и пыль, но вместе с ними — и все живые эмоции. Он снял рабочую куртку и был теперь в простой серой футболке. От этого его плечи казались шире, а сам он — твёрже, словно высеченный из камня. Он посмотрел не на неё, а сквозь неё, как на предмет мебели, который мешает пройти.
Он прошёл на кухню, ни разу не взглянув в её сторону. Открыл холодильник, достал бутылку кефира, открутил крышку и начал пить прямо из горла. Он делал это медленно, методично, как человек, утоляющий не голод, а внутреннюю пустоту. Аня следила за каждым его движением, и страх в ней нарастал. Этот спокойный, отстранённый Максим был в тысячу раз страшнее того, который кричал ей в лицо.
— Максим… — её голос прозвучал как писк.
Он допил кефир, с силой закрутил крышку и поставил бутылку на стол. Затем повернулся к ней. В его глазах не было ничего. Ни гнева, ни обиды, ни любви. Пустота.
— Завтра в восемь утра ты начинаешь искать работу, — сказал он. Это не было предложением или просьбой. Это был приказ. — Мне плевать, какую. Мыть полы, раздавать листовки, работать кассиром в круглосуточном магазине. Тебе нужны деньги. Очень много денег.
Он сделал паузу, давая словам впитаться в её сознание.
— Вся твоя зарплата до копейки будет уходить на погашение твоих… развлечений. Ты будешь отдавать мне чеки от кредиторов. Я буду вести учёт. Еду я покупаю. За квартиру я плачу. Твоих денег в этом доме больше не будет. Только твои долги.
Он подошёл к журнальному столику и поднял её телефон. Повертел его в своих грубых, мозолистых пальцах. Дорогая, блестящая игрушка.
— Если через неделю у тебя не будет работы, я начну продавать, — продолжил он тем же ровным, бесцветным голосом. — Начну с этого. Он стоит тысяч двадцать, может, больше. Хороший первый взнос. Потом пойдёт ноутбук. Потом — всё, что в твоём шкафу. Все эти платья, туфли, сумки. Я отнесу всё в комиссионку. А потом, — он поднял на неё взгляд, и в его глазах на секунду мелькнуло что-то по-настоящему страшное, — потом дойдёт очередь до украшений.
Она инстинктивно схватилась за тонкую золотую цепочку на шее — его подарок на годовщину свадьбы.
— А как же мы? — выдохнула она последнее, что у неё оставалось. — Наша семья?
Он усмехнулся. Беззвучно, одними уголками губ. Это была самая жуткая усмешка, которую она когда-либо видела.
— «Мы»? «Мы» закончились в тот момент, когда ты решила, что мои вены можно вскрыть, чтобы оплатить твою новую причёску. Теперь есть я, владелец этой квартиры, в которой ты живёшь. И есть ты. Мой должник. Который будет отрабатывать каждый рубль, потраченный на свою красивую жизнь. Привыкай.
Он бросил телефон на диван, подобрал с пола пульт от телевизора и сел в кресло. В своё кресло. Он включил какой-то спортивный канал, где мужчины в яркой форме бегали за мячом, и уставился в экран. Для него этот разговор был окончен. Приговор был вынесен и обжалованию не подлежал.
Аня осталась стоять посреди комнаты. Она была дома, в своей квартире, рядом со своим мужем. Но она никогда в жизни не чувствовала себя более одинокой и чужой. Она была больше не женой. Она была залоговым имуществом в клетке, которую сама себе построила. А её тюремщик только что уселся смотреть футбол. И это было только начало…
