— Ты издеваешься? — Олег потряс телефоном перед лицом жены, словно это был неопровержимый довод. — Я пытаюсь такси оплатить, а мне пишут «недостаточно средств». Ты что, все деньги сняла?
Анна медленно подняла взгляд от книги. Ее лицо было спокойным, почти отстраненным, и это спокойствие пугало Олега больше, чем любой крик. Она небрежно заложила страницу закладкой, отложила том в сторону и посмотрела на мужа. Не на телефон в его руке, не на его искаженное гневом лицо, а прямо в глаза, с холодным, изучающим любопытством.
— Я не снимала деньги, Олег. Я заблокировала твою дополнительную карту. И счет, к которому она была привязана.
Он замер, опуская руку. Воздух в комнате сгустился, стал плотным, тяжелым. Каждое слово Анны падало в тишину, как камень в глубокий колодец.
— Что? Зачем? — его голос сел, превратившись в хриплый шепот.
— Карту и счет я заблокировала — хватит тратить мои деньги без спроса, — холодно сказала она. Тон не допускал возражений. Это был не упрек, не начало ссоры. Это был приговор.
Олег смотрел на нее, и привычный, уютный мир рушился на его глазах. Анна, его Аня, его тихая, понимающая жена, с которой они прожили восемь лет, вдруг превратилась в незнакомого, жесткого человека.
Он открыл рот, чтобы возразить, чтобы закричать, что это и его деньги тоже, но слова застряли в горле. Он знал, что это неправда. Основной доход в их семье всегда приносила она. Он, столяр-краснодеревщик с золотыми руками, но невеликими заработками, скорее был надежным тылом и создателем уюта. А она, финансовый аналитик в крупной компании, была добытчиком. Так сложилось с самого начала, и до этого дня это никого не смущало.
— Но… у меня же там были деньги. Мои, — пролепетал он, цепляясь за последнюю соломинку.
— Твоя зарплата приходит на другой счет, к которому у тебя есть карта. Им и пользуйся, — Анна встала и направилась на кухню. — Будешь чай?
Этот вопрос, этот будничный, домашний вопрос после того, как она фактически объявила ему финансовую войну, взорвал его.
— Чай? Какой к черту чай, Анна?! Ты оставила меня без копейки посреди города! Мне пришлось просить таксиста подождать, пока я сбегаю домой за наличными! Это унизительно!
Она обернулась в дверях кухни, и в ее глазах он впервые за вечер увидел не только холод, но и глубокую, застарелую боль.
— А тратить деньги, которые я откладывала нам на отпуск, на свои тайные дела — это не унизительно по отношению ко мне? Думаешь, я не вижу, как со счета исчезают по тридцать, сорок, пятьдесят тысяч? Думаешь, я не пыталась с тобой поговорить?
Он молчал. Она пыталась. Неделю назад, месяц назад. Она мягко спрашивала: «Олег, дорогой, у нас какие-то непредвиденные расходы?», «Может, тебе на что-то нужно, а ты стесняешься сказать?». И каждый раз он отмахивался, врал, что-то бормотал про новые инструменты, про дорогие материалы для очередного заказа, хотя оба знали, что его редкие заказы едва покрывают стоимость самого материала. Он врал, потому что правда была еще более унизительной, чем просьба к таксисту.
Этой правде было имя — Лена. Его младшая сестра. Вечный ребенок, фейерверк провальных бизнес-идей и нелепых проблем.
Ночь прошла в гнетущей тишине. Они впервые спали в разных комнатах. Олег ворочался на диване в гостиной, вдыхая запах обиды и собственного бессилия. Он чувствовал себя загнанным в угол. С одной стороны — жена, которую он любил, но доверие которой предал. С другой — сестра, которую он тоже любил, но эта любовь больше походила на хроническую болезнь.
Утром Анна ушла на работу, не сказав ни слова. На кухонном столе стояла одинокая чашка с остывшим кофе и лежала купюра в пять тысяч рублей. Записка гласила: «На продукты». Олег смотрел на эти деньги, и ему казалось, что его ударили по лицу. Она низвела его до уровня нахлебника, которому выдают карманные деньги. Он сжал купюру в кулаке так, что бумага захрустела. Нет. Он не возьмет их.
Он упрямо позавтракал вчерашним хлебом, запив его водой из-под крана, и ушел в свою маленькую мастерскую, устроенную на утепленном балконе. Запах дерева, стружки под ногами, привычные очертания инструментов — обычно это его успокаивало. Но сегодня все раздражало. Он взялся за заготовку для резной шкатулки, но руки не слушались. Мысли были далеко.
В обед зазвонил телефон. Лена. Олег сбросил вызов. Через минуту телефон зазвонил снова. И снова. На пятый раз он сдался.
— Да, — бросил он в трубку.
— Олежек, привет! Ты чего не берешь? Я волнуюсь! — ее голос, как всегда, был полон жизнерадостного эгоизма. — Слушай, тут такое дело… Короче, помнишь, я тебе говорила про эту студию аэройоги? Нашла просто бомбическое помещение, аренда копеечная! Но нужно внести залог прямо сегодня, до вечера, а то уйдет! Там желающих — очередь!
Олег молча слушал, прикрыв глаза. Та же песня. Месяц назад была «супер-выгодная» франшиза по продаже корейской косметики, до этого — курсы по созданию сайтов, которые должны были озолотить ее, еще раньше — закупка «экологичных» авосек ручной работы. Каждая идея требовала срочных вливаний и обещала золотые горы, а в итоге оборачивалась пшиком и новыми долгами.
— Лен, у меня нет денег, — ровным, безжизненным голосом сказал он.
— Как нет? — искренне удивилась сестра. — Я же знаю, у Аньки твоей зарплата хорошая. Тебе что, жалко для родной сестры? Я же все верну, с первой прибыли! Олеж, ну ты чего? Это шанс всей моей жизни!
— Я сказал, нет, — отрезал он. — И Анины деньги тут не при чем. У меня. Нет. Денег.
— Да что с тобой сегодня такое? — заканючила она. — Тебя Анька твоя настроила, да? Вечно она смотрит на меня, как будто я у нее последнее отбираю! Мещанка она у тебя, только о деньгах и думает!
Это было последней каплей.
— Замолчи, — прошипел Олег. — Ты хоть понимаешь, что из-за тебя у меня рушится семья? Анна заблокировала все счета. Все, Лен! Потому что я устал ей врать, куда уходят наши деньги! А уходят они в твою черную дыру!
В трубке повисла тишина. Олег думал, что она бросит трубку, обидится, но Лена вдруг всхлипнула.
— Олежек, прости… Я не знала… Честно… Просто мне так хотелось, чтобы у меня хоть что-то получилось… Чтобы мама мной гордилась, как тобой…
Это был запрещенный прием. Он знал, что Лена умело манипулирует его чувством вины, но ничего не мог с собой поделать. Образ их матери, Галины Ивановны, живущей в маленьком городке в старой родительской квартире, всегда обезоруживал его. Она никогда не жаловалась, но он знал, как она переживает за непутевую младшую дочь.
— Ладно, Лен. Я что-нибудь придумаю, — выдохнул он и отключился, ненавидя себя за эту слабость.
«Что-нибудь придумаю» оказалось сложнее, чем он думал. Друзьям занимать было стыдно. В банк за кредитом с его нестабильным доходом идти было бессмысленно. Оставался один вариант, самый паршивый.
В дальнем ящике комода, под стопкой старых футболок, у него лежал дедовский портсигар. Серебряный, с искусной гравировкой. Память. Единственное, что осталось от деда, который и научил его работать с деревом. Олег достал его, повертел в руках холодный, тяжелый металл. Прости, дед.
В ломбарде за портсигар дали двадцать тысяч. Унизительно мало, но Лене на залог должно было хватить. Он перевел ей деньги и побрел домой, чувствуя себя опустошенным и грязным.
Анна вернулась поздно. Она молча прошла в спальню, переоделась в домашнюю одежду. Олег сидел на кухне, тупо глядя в темное окно.
— Я продал дедов портсигар, — сказал он в тишину, не оборачиваясь.
Анна замерла на пороге.
— Зачем?
— Ленке. Ей снова срочно понадобились деньги. На «проект всей ее жизни».
Он ожидал упреков, крика, чего угодно. Но Анна просто подошла, села за стол напротив и устало сказала:
— Олег, почему ты просто не поговорил со мной? Почему ты решил, что врать и таскать деньги за моей спиной — это лучший выход? Ты считаешь меня монстром?
— Нет, — он покачал головой. — Я считаю себя неудачником. Ты успешная, умная, сильная. А я… Я просто мужик, который не может обеспечить свою семью и решить проблемы сестры, не залезая в карман к жене. Мне было стыдно.
— Стыдно должно быть не за то, что ты зарабатываешь меньше. Стыдно должно быть за ложь, — ее голос дрогнул. — Я выходила замуж не за твой кошелек. Я выходила за тебя. За человека, который мог сделать из куска дерева произведение искусства. За человека, с которым было тепло и надежно. Куда он делся, Олег?
Он не знал, что ответить. Он и сам не знал, куда делся тот Олег. Он потерялся где-то между любовью к жене и жалостью к сестре, между гордостью и стыдом.
Следующие несколько недель их жизнь превратилась в странное сосуществование двух чужих людей в одной квартире. Они почти не разговаривали. Анна с головой ушла в работу, возвращалась поздно, часто ужинала где-то в городе. Олег пытался работать в мастерской, но ничего не клеилось. Он взял несколько мелких заказов на реставрацию мебели, чтобы иметь хоть какие-то деньги.
Жизнь по расписанию, без спонтанных радостей, без общих вечеров и планов. Деньги, которые он зарабатывал, он скрупулезно тратил на продукты и коммуналку, оставляя чеки на кухонном столе. Это было его молчаливое доказательство того, что он не нахлебник. Анна молча убирала чеки, и это молчание было хуже любых слов.
Однажды в субботу Анна собиралась куда-то уезжать. Она была одета в удобные джинсы и свитер, в руках — небольшая дорожная сумка.
— Ты куда? — спросил Олег, не в силах скрыть тревогу. Она уходит?
— Я съезжу к твоей маме, — просто ответила Анна. — Мне кажется, мне нужно с ней поговорить.
Олег похолодел. Мама. Она сейчас расскажет ей все, и мама… Что мама? Она всегда была на его стороне, но в этой ситуации… Он представил, как Анна будет жаловаться на него и Ленку, и почувствовал новую волну унижения.
— Не надо. Не впутывай ее, — глухо попросил он.
— Я уже взрослая девочка, Олег. Сама решу, что мне делать, — Анна посмотрела на него долгим, непонятным взглядом и вышла.
Два дня его отсутствия были пыткой. Олег не находил себе места. Он названивал матери, но та не брала трубку. Не отвечала и Анна. Он представлял себе самые страшные сценарии: как они ругаются, как мама обвиняет Аню в черствости, как Аня в ответ вываливает всю подноготную про Ленкины проделки.
Анна вернулась в воскресенье вечером. Тихая, задумчивая, с каким-то новым, жестким выражением в глазах. Она привезла с собой сумку с домашними соленьями и пирожками. От мамы.
— Ну что? — не выдержал Олег. — Вылила на меня ушат грязи? Рассказала маме, какой у нее сын никчемный?
Анна поставила сумку на пол и посмотрела на него.
— Нет. Мы с Галиной Ивановной очень хорошо поговорили. Она замечательная женщина, Олег. Очень мудрая. И очень уставшая.
Она рассказала ему. Не о том, как жаловалась, а о том, что услышала. Галина Ивановна не защищала ни его, ни Лену. Она просто рассказывала. Про то, как Лена с детства была такой — очаровательной и абсолютно безответственной. Как в школе она «теряла» деньги, выданные на обеды, и Олег отдавал ей свои.
Как она поступила в институт в другом городе и через полгода бросила, потратив все присланные на год вперед деньги за три месяца. Как Олег, тогда еще студент, пошел работать по ночам грузчиком, чтобы отдать ее долги. Как Галина Ивановна сама много лет отдавала за нее кредиты, пока не слегла с сердцем.
— Она сказала, что ты не просто ее брат. Ты ее функция, — тихо говорила Анна. — Ты функция «спасения». Пока ты есть, ей не нужно взрослеть. Она будет придумывать проекты, влезать в долги, зная, что старший брат придет и все решит. Даже ценой своей собственной жизни. Своей семьи.
Анна замолчала, а потом добавила, глядя куда-то в стену:
— А еще она сказала: «Анечка, не дай ему погубить и твою жизнь тоже. Я своего сына очень люблю, но я вижу, что эта его любовь к сестре — это не добро, а болезнь. И он сам от нее лечиться не хочет».
Олег слушал, и ему казалось, что земля уходит из-под ног. Слова матери, пересказанные женой, били точнее и больнее любых упреков. Вся его жизнь, вся его «помощь» сестре предстала перед ним в совершенно ином, уродливом свете. Он не помогал. Он калечил. И ее, и себя, и свою семью.
На следующий день он снял все деньги со своей зарплатной карты. Оставил себе немного на жизнь, а остальное положил на кухонный стол перед Анной.
— Это первая часть, — сказал он хрипло. — Я верну все до копейки.
Анна посмотрела на деньги, потом на него.
— Мне не нужны эти деньги, Олег.
— А мне нужно, — твердо сказал он. — Мне нужно вернуть не деньги. Мне нужно вернуть долг.
Он начал работать как одержимый. Через знакомых нашел выход на мебельную фабрику, устроился в экспериментальный цех. Работал по двенадцать часов, приходил домой выжатый как лимон, падал и засыпал.
Раз в две недели он молча клал на стол очередную сумму. Анна так же молча убирала деньги. Между ними по-прежнему была стена, но в ней появилась крошечная трещинка. Он видел в ее глазах не презрение, а что-то похожее на… наблюдение. Она наблюдала за ним.
Лена звонила еще несколько раз. Студия аэройоги, разумеется, прогорела, не успев открыться. Теперь ей нужны были деньги, чтобы «отмазаться от бандитов-арендодателей». Олег впервые в жизни сказал ей твердое и окончательное «нет» и положил трубку, не слушая ее воплей и угроз. Он чувствовал себя так, словно ему удалили больной зуб. Было больно, пусто, но вместе с тем — правильно.
Прошло три месяца. В один из вечеров, когда он, как обычно, положил на стол очередную пачку денег, Анна накрыла ее своей ладонью.
— Хватит, Олег.
Он поднял на нее глаза.
— Я еще не все вернул.
— Дело не в деньгах, и ты это знаешь. Ты их вернул.
Она помолчала, подбирая слова.
— Я подала на развод.
Он ожидал этого. Все эти месяцы он ждал этого удара, и вот он пришел. Но почему-то не было ни злости, ни обиды. Только глухая, тупая боль и пустота.
— Я понимаю, — тихо сказал он.
— Нет. Ты не понимаешь, — она посмотрела ему прямо в глаза, и в них больше не было ни холода, ни жалости. Только бесконечная, вселенская усталость. — Я люблю тебя, Олег. Того тебя, которого полюбила когда-то. Но я не могу больше жить с твоей сестрой. Она незримо всегда будет между нами. Я не могу быть твоим надзирателем, твоим банкиром и твоим психологом. Я просто хочу быть женой. А ты… ты не можешь быть просто мужем. Ты всегда будешь еще и спасателем.
Она встала, подошла к окну и посмотрела на ночной город.
— Может быть, когда-нибудь ты справишься с этим. Научишься жить свою жизнь. Но я не могу больше ждать. Моя жизнь тоже проходит. Я уеду на несколько месяцев в другой город, у нас там открывается филиал. Квартира остается тебе. Деньги, которые ты вернул… — она горько усмехнулась, — лежат на счете. Это твое. Считай это выходным пособием.
Она говорила ровно, почти безэмоционально, но Олег видел, как дрожит ее подбородок. Она не выгоняла его. Она отпускала его. И это было страшнее всего.
Он не стал ее удерживать. Не стал ничего обещать. Он понял, что слова сейчас ничего не значат. Она дала ему самый жестокий и самый важный урок в его жизни. И он должен был его усвоить. Один.
Через неделю Анна уехала. Квартира, еще недавно казавшаяся тесной от напряжения, стала огромной и пустой. Олег остался один на один с запахом ее духов в спальне, с ее книгой на прикроватной тумбочке и с гулкой тишиной, в которой отчетливо слышалось, как рухнула его прошлая жизнь. Он не знал, что будет дальше. Но он точно знал, что больше никогда не позволит чужой беде стать главнее его собственной жизни. Урок был слишком дорогим.
