Эсэмэска пришла в половине одиннадцатого утра, когда я стояла у плиты и помешивала бешамель для лазаньи. Тридцатое декабря, последний рабочий день позади, впереди десять дней отдыха, которые я планировала провести в халате, с книжками и старыми фильмами. Может, съездим с Димой на каток. Может, приготовлю что-нибудь сложное и красивое, на что в обычные дни никогда нет времени.
«Мам, ты уже выехала? Напиши, когда будешь на вокзале, встречу».
Я перечитала сообщение три раза. Телефон был Диминым – он забыл его на тумбочке, когда уходил в душ. Уведомление просто высветилось на экране.
Бешамель начал пригорать. Я машинально выключила конфорку, но продолжала стоять, уставившись в телефон. Валентина Петровна приезжает. Сегодня. И Дима встречает её на вокзале, значит, он в курсе. Более того, он сам её пригласил.
Мы с Валентиной Петровной… как бы это помягче сказать? Мы друг друга не переносим. И даже не пытаемся изображать обратное. Первая наша встреча семь лет назад, когда Дима привез меня «познакомиться с мамой», задала тон всем последующим. Она окинула меня взглядом с головы до ног и поджала губы: «Высокая. И худая какая-то. Ты хоть готовить-то умеешь?»
За эти семь лет, четыре из которых мы в браке, ничего не изменилось. Валентина Петровна находила изъяны во всём: в моей работе («сидит целыми днями в этом своём офисе, дом запущен»), в отсутствии детей («уже четыре года как расписались, а всё никак»), в том, как я убираюсь, готовлю, одеваюсь. Особенно доставалось моей внешности – я была слишком худой, слишком высокой, слишком бледной. Волосы не той длины. Брови не той формы.
Дима обычно пропускал её комментарии мимо ушей. «Ну мама такая, не обращай внимания», – говорил он. Легко сказать – не обращать внимания, когда тебя в собственном доме третируют и оценивают каждый твой шаг.
Последний её визит был в марте. Она приехала на неделю «помочь с ремонтом», хотя никакого ремонта мы не затевали. Неделя превратилась в кошмар: Валентина Петровна переставляла мебель без спроса, выбрасывала мои вещи («это же старьё, зачем хранить»), лезла в наши отношения («Димочка, ты слишком много денег ей даёшь на хозяйство, я бы за такие деньги целый полк накормила»). К концу недели у меня началась мигрень, которая не проходила ещё дней пять после её отъезда.
И вот теперь – снова. На новогодние праздники.
Я услышала, как Дима вышел из ванной, и быстро поставила его телефон на место. Он вошёл на кухню в джинсах и свитере, влажные волосы торчали в разные стороны.
– Пахнет вкусно, – он заглянул в кастрюлю. – Лазанья?
– Дим, – я повернулась к нему. – Твоя мама приезжает?
Он застыл. По лицу было видно, что он не ожидал этого вопроса. Потом выдавил улыбку:
– А, да. Хотел тебе сказать. Сегодня вечером приедет.
– Надолго?
Пауза затянулась.
– На каникулы, – он отвел взгляд. – Ну, до восьмого января.
Десять дней. Десять дней с Валентиной Петровной под одной крышей.
– Почему ты мне не сказал?
– Ну я же говорю сейчас.
– Дима, она приезжает через несколько часов! Ты не мог предупредить хотя бы вчера? Или позавчера, когда ты, судя по всему, её пригласил?
– Слушай, ну это моя мать, – он повысил голос. – Я должен спрашивать разрешения, чтобы пригласить собственную мать в собственный дом?
«В наш дом», – хотела поправить я, но промолчала. Квартира была оформлена на Диму – свадебный подарок от той же Валентины Петровны. Она обожала напоминать об этом.
– Дело не в разрешении, – я старалась говорить спокойно. – Дело в том, что я твоя жена, мы живём вместе, и такие вещи обсуждаются. У меня были планы на праздники.
– Какие планы? Лежать на диване?
Удар был точным и болезненным. Да, я хотела лежать на диване. После года аврала на работе, бесконечных переработок и стресса – я хотела отоспаться, отлежаться, не думать ни о чём. Это было неправильно?
– Знаешь что, – я сняла фартук. – Хорошо. Встречай маму. Я не буду вам мешать.
– Это что ещё значит?
– Это значит, что когда приехала свекровь, я переехала к подруге.
Я прошла в спальню и достала из шкафа спортивную сумку. Дима стоял в дверях с недоумевающим лицом.
– Ты сейчас серьёзно? Ты собираешься съехать из-за того, что приехала моя мама?
– Я собираюсь провести каникулы так, как планировала. Без скандалов и без постоянных замечаний о том, какая я плохая хозяйка, жена и вообще человек.
– Ты преувеличиваешь, мама не…
– Дима, – я обернулась к нему. – За последний её визит она назвала меня бездарной хозяйкой восемь раз. Я считала. Восемь раз за семь дней. Она переставила всю мебель в гостиной, не спросив. Она выбросила мою любимую кофту, сказав, что она «для нищих». Она каждый вечер рассказывала тебе, как твоя бывшая одноклассница Оля – вот это настоящая жена, и дети у неё, и дом полная чаша.
– Ну это она так, поговорить любит…
– Я не хочу слушать эти разговоры в новогодние праздники. Прости.
Я сложила в сумку джинсы, свитера, нижнее белье. Косметичку. Зарядку для ноутбука. Действовала на автомате, стараясь не думать, потому что если начну думать – могу передумать. А передумывать нельзя.
– Лен, ну это же глупо, – Дима попытался взять другой тон, помягче. – Ну приедет мама, посидим, встретим Новый год. Это же семейный праздник.
– Это твоя семья, – я застегнула сумку. – Я не чувствую себя частью этой семьи, когда Валентина Петровна здесь.
– А как, по-твоему, это выглядит? Моя жена сбегает, как только приезжает моя мать?
– А как выглядит то, что муж приглашает свою мать на десять дней, даже не поставив жену в известность?
Мы стояли по разные стороны кровати, и мне вдруг показалось, что это метафора. Мы по разные стороны. И уже давно.
– Лена, не будь ребёнком, – в его голосе появились стальные нотки. – Останься. Это важно для меня.
– А для меня важно сохранить остатки психического здоровья, – я подхватила сумку. – Извини.
– Ты пожалеешь, – бросил он мне в спину, когда я выходила из спальни.
Я обернулась:
– Что?
– Я сказал: ты пожалеешь. Если ты сейчас уйдёшь, не думай, что всё будет как прежде.
Что-то оборвалось внутри. Вот так просто. Одна фраза – и семь лет рухнули, как карточный домик.
– Хорошо, – я кивнула. – Я приму этот риск.
Из дома я выскочила, не оглядываясь. Села в машину, завела мотор и только тогда позволила себе выдохнуть. Руки тряслись.
Маша открыла дверь в пижаме с оленями и с чашкой кофе в руке:
– Лен? Ты чего?
– Можно у тебя поселюсь на каникулы?
– Ты серьёзно? – она посторонилась, впуская меня. – Конечно можно. А что случилось?
За кофе и бутербродами я выложила ей всё. Маша слушала, периодически качая головой.
– Ну ты даёшь, – сказала она наконец. – То есть он даже не предупредил?
– Собирался сказать в последний момент. Типа, вот мама на пороге, деваться некуда.
– А то, что у тебя могут быть планы, его не волнует?
– Судя по всему, нет.
Телефон завибрировал. Дима. Я сбросила звонок. Через минуту – снова. Я отключила звук.
– Не бери трубку, – посоветовала Маша. – Дай ему остыть. И себе тоже.
Но Дима не собирался остывать. К вечеру на телефоне было двадцать три пропущенных вызова. Я прочитала сообщения – и пожалела.
«Ты хоть понимаешь, как это выглядит? Мама приехала, а тебя нет».
«Я ей соврал, что ты задержалась на работе. Завтра с утра будь дома».
«Лена, это не смешно уже. Мама обиделась».
«Ты понимаешь, что позоришь меня?»
«Если завтра к обеду не появишься, я за последствия не отвечаю».
Я перечитывала сообщения и не узнавала человека, который их писал. Где был мой Дима? Тот, который семь лет назад читал мне стихи на крыше общежития и говорил, что я – самое важное, что у него есть? Который клялся, что мы – команда, что мы вместе против всего мира?
Когда этот Дима превратился в человека, который шлёт угрозы собственной жене?
– Лен, – Маша заглянула в комнату для гостей, где я сидела, уставившись в телефон. – Ты как?
– Не знаю, – я показала ей переписку.
Она прочитала, и лицо у неё вытянулось.
– Вот это да. Ему совсем крышу снесло?
– Похоже на то.
– А ты ему напиши, что не приедешь. Чтобы он не надеялся.
Я набрала сообщение: «Дима, я провожу каникулы у Маши. Мне нужно время подумать. Пожалуйста, не звони и не пиши». Отправила и заблокировала чат.
Тридцать первого декабря мы с Машей готовили оливье, смотрели «Иронию судьбы» и пили глинтвейн. Было уютно и спокойно. Хоть и очень грустно.
– Знаешь, о чём я думаю? – сказала я, нарезая колбасу. – О том, что я даже не удивлена.
– Чему?
– Что он так себя ведёт. Как будто где-то внутри я всегда знала, что в критический момент он выберет не меня.
Маша молчала, помешивая глинтвейн.
– Он всегда выбирал её, – продолжала я. – Все эти годы. Каждый раз, когда она говорила гадости в мой адрес, он молчал. «Не обращай внимания, она не со зла». Когда она лезла в нашу жизнь – он пожимал плечами. «Ну мама такая, что поделаешь».
– Маменькин сынок, – резюмировала Маша.
– Самое страшное, что я этого не видела. Или не хотела видеть. Мне казалось – он просто мягкий, не любит конфликты. А он просто трус.
Слово повисло в воздухе. Трус. Я назвала своего мужа трусом.
И поняла, что это правда.
Первого января в десять утра в дверь позвонили. Маша была в душе, и я пошла открывать.
На пороге стоял Дима. Небритый, в мятой куртке, с красными глазами.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – я осталась в дверном проёме, не приглашая войти.
– Можно поговорить?
Я оглянулась на квартиру – вдруг за его спиной маячит Валентина Петровна? Но он был один.
– Давай здесь, – я кивнула на лестничную площадку.
Мы стояли молча. Он мялся, подбирая слова. Наконец выдавил:
– Ты меня позоришь.
Вот оно. Не «я соскучился», не «давай поговорим». «Ты меня позоришь».
– Я позорю, – повторила я. – Серьёзно?
– Мама вчера весь вечер плакала. Говорила, что ты её ненавидишь, что из-за тебя мы с ней не видимся.
– Дима, вы виделись в марте. Она прожила у нас неделю.
– Этого мало! Она моя мать, ей одиноко, ей уже шестьдесят лет!
– И поэтому я должна терпеть оскорбления в собственном доме?
– Какие оскорбления?! Она просто даёт советы!
– Она говорит, что я плохая жена и плохая хозяйка. Каждый. Божий. День.
– Потому что она заботится о нас! Хочет, чтобы у нас всё было хорошо!
Я смотрела на него и не верила своим ушам. Неужели он правда этого не видит? Или видит, но ему удобно делать вид?
– Дима, – я сказала очень медленно и отчётливо. – Твоя мама приехала на десять дней. Ты меня не предупредил. И теперь требуешь, чтобы я вернулась и все каникулы обхаживала её, жертвуя своим отдыхом и своими планами. Правильно?
– Ну… в общем, да. Она же моя мать.
– А я кто?
Он растерялся:
– Ты моя жена.
– Но мои желания и потребности не имеют значения?
– Лен, ну почему ты всё так утрируешь? Просто приезжай домой, встретим вместе праздники, всё будет хорошо.
– Нет, не будет. Валентина Петровна будет критиковать меня за завтраком, обедом и ужином. Ты будешь молчать и делать вид, что ничего не происходит. А я буду чувствовать себя прислугой в собственном доме.
– Знаешь что? – в его голосе появились злые нотки. – Ты просто эгоистка. Тебе только о себе думать. Мне, знаешь ли, тоже несладко! Мама всё спрашивает, где ты, почему тебя нет. Я вру, выкручиваюсь. А всё из-за твоих капризов!
Капризов. Моё желание не выслушивать оскорбления – это капризы.
– Уходи, – сказала я тихо.
– Что?
– Я сказала: уходи. И не приходи больше.
– Лен…
– Я подам на развод, – слова вылетели сами, но я не пожалела. – Я не хочу жить с человеком, который считает меня эгоисткой за то, что я защищаю свои границы. Который приглашает мать на десять дней, не предупредив, а потом требует, чтобы я всё бросила и бегала вокруг неё. Который шлёт мне угрозы, когда я отказываюсь подчиняться.
Он побледнел:
– Ты не можешь так просто…
– Могу. И сделаю. Я не узнаю тебя, Дима. Ты не тот человек, за которого я выходила замуж.
– Это ты изменилась! – он повысил голос. – Раньше ты была нормальной, а сейчас…
– А сейчас у меня появилось самоуважение? Извини, что разочаровала.
Я развернулась и вошла в квартиру. Закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол.
Всё. Кончено.
Маша нашла меня сидящей на полу в прихожей.
– Лен? Что случилось?
– Я сказала, что разведусь.
– И?
– И он ушёл.
Она молча присела рядом, обняла за плечи. Мы сидели так минут десять, не разговаривая.
– Ты уверена? – спросила она наконец.
– Да, – я вытерла слёзы. – Я поняла сегодня. Он не изменится. Его мама всегда будет на первом месте. Всегда. И если я останусь – мне придётся всю жизнь бороться за второе место. Принимать оскорбления, проглатывать обиды, терпеть. Я так не хочу.
– И правильно, – Маша крепче обняла меня. – Знаешь, я всегда думала, что вы идеальная пара. Но последние пару лет… я видела, что тебе тяжело. Что ты стала какой-то другой. Как будто несчастной что ли…
– Я чувствовала себя невидимой, – призналась я. – Особенно когда приезжала Валентина Петровна. Как будто меня нет. Моё мнение не важно, мои чувства не важны. Важна только она.
Мы встретили Новый год вдвоём, с шампанским и «Голубым огоньком» по телевизору. В полночь я загадала желание: «Хочу быть счастливой. Хочу жить для себя. Хочу не бояться».
Валентина Петровна уехала восьмого, как и планировала. Дима звонил мне после этого, писал. Просил вернуться, обещал, что всё изменится. Но я знала – не изменится. Не может. Потому что для изменений нужно признать проблему. А он её не видел.
Для него проблемой была я. Та, которая посмела иметь свои потребности. Которая не захотела прогнуться под чужие ожидания.
Сейчас прошло три месяца. Развод почти оформлен. Я сняла маленькую квартиру на окраине, обставила её по своему вкусу. Без намёков Димы и без комментариев Валентины Петровны о том, что «так не принято» и «что люди скажут».
Иногда мне грустно. Семь лет – это много. Это привычки, общие воспоминания, совместная жизнь. Но грусть уходит быстро, когда я понимаю: я свободна. Свободна от постоянного напряжения, от ожидания очередной колкости, от необходимости оправдываться за каждый свой шаг.
Маша говорит, что я стала другой. Более открытой, более живой. Я снова улыбаюсь, снова строю планы, снова верю, что всё будет хорошо.
Но я ни о чём не жалею. Потому что впервые за эти годы я выбрала себя.
