— Опять в земле возишься, Ксения?
Голос золовки, Вероники, ударил по ушам, заставив выпрямиться и сбросить с перчаток комья влажной земли.
Она стояла на узкой дорожке, скрестив руки на груди в своей излюбленной позе «я — судья, ты — подсудимая».
Рядом, как тень, маячила свекровь, Лидия Ивановна, с выражением брезгливой скорби на лице.
— Добрый день, — я сняла перчатки. — Не ждала вас сегодня.
Вероника скривила свои идеально очерченные губы в усмешке, оглядывая мой маленький, но до смешного ухоженный участок.
— Предупреждать, чтобы ты успела грязь с себя смыть? Не смеши. Все равно весь вид портишь. Копаешься тут с утра до ночи, будто милостыню просишь.
Лидия Ивановна деликатно кашлянула в кулак, поправляя шелковый шарф.
— Вероника! Ну что ты такое говоришь. У Ксюши… увлечение.
«Увлечение», — мысленно повторила я. Для них, женщин, чья жизнь состояла из салонов, статусных мероприятий и обсуждения чужих недостатков, моя любовь к земле была чем-то постыдным.
Признаком низкого происхождения, который я, по их мнению, никак не могла изжить, даже став женой их Димы.
Мой взгляд невольно метнулся к неказистому кусту в самом центре клумбы. Он был странным, с толстыми, почти черными стеблями без единого шипа. Семена я нашла в старой резной шкатулке моей бабушки, среди ее немногочисленных сокровищ.
На крошечном, пожелтевшем пакетике каллиграфическим почерком было выведено одно слово: «Полночь». Я бросила их в землю, не надеясь на результат, просто как дань памяти.
А они взошли.
— Мы, собственно, по делу, — нарушила молчание Вероника, переходя в наступление. — У нас на следующих выходных собираются гости. Партнеры Димы. Люди серьезные, нужные. Понимаешь?
Она обвела рукой мой сад, словно отмеряя территорию для завоевания.
— Решили здесь провести. Воздух, все дела. Так что тебе нужно будет… — она на мгновение задумалась, подбирая слово, — …освободить пространство.
Мое сердце пропустило удар.
— Что значит «освободить»?
— Ну, вот это все убрать, — она неопределенно махнула рукой, словно смахивая пыль. — Поставим большой шатер, мангал, пару диванных зон. А твои сорняки только мешать будут. Особенно вот этот уродец.
Ее палец с идеальным рубиновым маникюром указал прямо на мой черный куст.
— Это не сорняк, — тихо, но твердо ответила я. — Это роза.
Вероника расхохоталась. Громко, неприятно, на весь участок.
— Роза? Ксюша, не позорься. Это палка какая-то. В общем, в субботу утром приедут рабочие, все тут выровняют. Не спорь, Дима уже согласен. Он понимает, что для его карьеры это важно.
Для них мое мнение никогда не существовало. Я была лишь фоном, временным недоразумением, которое нужно терпеть ради спокойствия их драгоценного сына и брата.
Они развернулись и пошли к дому, уже обсуждая, какого цвета будут скатерти. А я осталась стоять посреди своего маленького мира, который они собирались вытоптать.
Я посмотрела на черный куст. На его верхушке я только сегодня утром заметила крошечный, плотный бутон иссиня-черного цвета.
Вечером я ждала Диму. Он пришел уставший, бросил портфель на стул и ослабил узел галстука. Я поставила перед ним ужин.
— Дим, нам нужно поговорить, — начала я без предисловий. — Твоя сестра собирается уничтожить мой сад.
Он вздохнул, не глядя на меня. Тот самый усталый вздох, который я знала наизусть. Он означал: «Ксюша, только не начинай».
— Она преувеличивает. Просто поставят шатер на один вечер. Потом уберут.
— Они вызовут рабочих, чтобы все «выровнять». Это ее слова. Они хотят выкорчевать мои цветы. Включая бабушкину розу.
Дима наконец поднял на меня глаза. В них была досада.
— Ксюш, ну что ты как маленькая? Это просто трава. Ну, цветы. Какая разница? Ты же знаешь, как для Вероники важен этот прием.
Это связи, бизнес. А ты со своими клумбами. Неужели ты не можешь хотя бы раз подумать о моей репутации?
«Просто трава». Каждое слово было пощечиной. Мой маленький мир, моя связь с прошлым, все, во что я вкладывала душу, для него было просто травой, мешающей его репутации.
— Там моя роза, Дима. Та самая, черная. Она скоро расцветет.
— О господи, опять ты про эту палку! — он начал терять терпение. — Вырастишь себе другую. Мама права, у тебя это просто хобби от скуки. Лучше бы делом занялась. Вон, на курсы какие-нибудь запишись. Этикета. Французского.
Я поняла, что разговор бесполезен. Я была одна.
На следующий день я сделала еще одну попытку. Позвонила Веронике.
— Вероника, давай я просто пересажу цветы, которые вам мешают? — мой голос звучал жалко, я это понимала. — Я все сделаю сама. Только не трогайте центральную клумбу.
В трубке на мгновение повисло молчание, а затем раздался смешок.
— Ксюша, ты такая забавная. Ты действительно думаешь, что кто-то будет подстраиваться под твои сорняки? Успокойся уже. Вопрос решен.
Она повесила трубку.
Вечером в четверг я поливала сад, когда они приехали снова. Не одни, а с каким-то мужчиной в рабочем комбинезоне. Они ходили по участку с рулеткой, а Вероника громко раздавала указания, намеренно игнорируя меня.
— Вот здесь будет главный стол, — говорила она, тыча пальцем в сторону моей розы. — А тут танцпол. Земля должна быть идеально ровной. Понимаете? Идеально.
Мужчина кивал. Я заметила, как Лидия Ивановна, проходя мимо куста, брезгливо пнула его носком своей дорогой туфли.
Они вели себя так, будто меня не существовало. Будто это была их земля, а я — просто назойливое насекомое.
Я стояла у окна и смотрела, как они делят мой мир на зоны для своего праздника. И во мне что-то медленно, но неотвратимо начало меняться.
В пятницу утром я вышла в сад с чашкой чая. И замерла.
Мой куст был сломан. Толстый черный стебель был переломлен у самого основания.
Рядом, в рыхлой земле, виднелся четкий отпечаток элегантного каблука. Точно такого, какой был на туфлях у свекрови вчера. Надломленный бутон, так и не раскрывшись, увядал, беспомощно склонившись к земле.
Это было сделано намеренно. Тихо. С холодной ненавистью.
Я опустилась на колени. Дотронулась до сломанного стебля. И не почувствовала ничего. Ни боли, ни обиды, ни слез. Только пустоту. Холодную, звенящую пустоту на месте, где раньше была надежда.
Все. Хватит.
Я аккуратно срезала надломленную ветку с бутоном, занесла ее в дом и поставила в стакан с водой. А потом села за ноутбук. Терять мне было больше нечего.
Поиск в рунете ничего не дал. Тогда я нашла закрытый международный форум селекционеров. Зарегистрировалась под вымышленным именем.
И выложила несколько фотографий: черный гладкий стебель, необычную форму листьев и увядающий, но все еще иссиня-черный бутон.
Я написала короткий пост на английском: «Случайно выращенный гибрид. Неизвестный сорт. Прошу помощи в идентификации».
Ответы посыпались через пару часов. Люди спорили, выдвигали теории. А поздно вечером мне пришло личное сообщение. Его звали Ален Дюбуа. Судя по профилю, он был одним из самых известных коллекционеров редких растений в Европе.
«Мадам, то, что вы показываете, может быть ‘Étoile de Minuit’ — ‘Полуночной Звездой’. Сорт, который считается вымершим более двухсот лет. Это кажется невероятным. Можем ли мы созвониться по видеосвязи? Мне нужно увидеть детали».
Мои руки дрожали. Мы созвонились. Я показала ему черенок, корень, оставшийся в земле. Он задавал десятки вопросов о почве, о форме листьев, о запахе. А потом замолчал, глядя на меня с экрана.
— Это варварство! — сказал он, узнав, что стебель сломали. — Но даже черенок… он бесценен! Я вылетаю завтра утром. Буду у вас в воскресенье. Умоляю, сохраните его.
В субботу утром приехали рабочие. Вероника и Лидия Ивановна руководили процессом, как генералы на поле боя. Они сновали по участку, отдавая приказы. Вечером должен был состояться их триумф.
В воскресенье ровно в десять утра к дому подкатил черный седан. Из него вышел элегантный пожилой мужчина в дорогом пальто. Ален Дюбуа.
Вероника, решив, что это опоздавший важный гость, бросилась к нему.
— Добрый день! А мы вас ждем! Проходите!
Дюбуа брезгливо отстранился.
— Прошу прощения, мадам, но я приехал не к вам. Я приехал к этому, — он обвел взглядом мой разоренный сад, — произведению искусства. И к его гениальному создателю.
Он подошел ко мне. Я вынесла ему стакан с черенком. За два дня в воде бутон слегка приоткрылся.
Глаза Дюбуа расширились. Он достал из кармана ювелирную лупу.
— Невероятно… Это она. Без сомнений. Мадам Захарова. Я предлагаю вам пятьсот тысяч евро. Прямо сейчас. За эксклюзивные права на этот черенок. И это только начало. Когда мы восстановим сорт, речь пойдет о миллионах.
Вероника застыла. Улыбка сползла с ее лица.
А я посмотрела ей прямо в глаза и спокойно произнесла:
— Видишь, Вероника? А ты говорила — палка.
Первой очнулась Лидия Ивановна.
— Какие миллионы? За сорняк? Молодой человек, вы в своем уме? Это какая-то ошибка!
Дюбуа даже не удостоил ее взглядом. Он достал из портфеля папку.
— Здесь предварительный контракт, мадам Захарова. Аванс я переведу на ваш счет, как только вы его подпишете.
— На НАШ счет, — внезапно подал голос Дима, появляясь в дверях. Он, видимо, слышал все. — Мы же семья. Все деньги в семью.
Он попытался встать рядом со мной, положить руку мне на плечо, но я сделала шаг в сторону.
— Твои слова были: «Это просто трава». Ты сам от нее отказался, — сказала я ровно, без эмоций. — Так что это мой счет. И мой контракт.
Я взяла ручку и подписала бумаги. Через минуту на мой телефон пришло смс-уведомление о зачислении суммы с таким количеством нулей, что у Вероники перехватило дыхание.
— Не может быть… — прошептала она. — Это обман!
Я повернулась к рабочим, которые уже начали монтировать шатер.
— Прошу прощения, — я подошла к ним. — Вашу работу отменили. Вот, возьмите за беспокойство.
Я протянула их бригадиру несколько крупных купюр. Он ошарашенно посмотрел на деньги, потом на Веронику, и, кивнув, скомандовал своим сворачиваться.
— Что ты делаешь?! — взвизгнула Вероника. — Это МОИ рабочие! У меня сегодня гости!
— Не в моем саду, — отрезала я. — Месье Дюбуа, нам нужно аккуратно извлечь остатки корневища. Это самое ценное.
Мы с французом склонились над землей. Семья мужа осталась стоять на дорожке, униженная и растерянная. Их мир, где они все решали, рухнул в одночасье.
Вечером Дима попытался устроить скандал. Кричал, что я его опозорила, что я обязана поделиться, что без него я никто.
Я молча собирала свои вещи. Не платья и украшения, которые он мне покупал. А свои книги о растениях, старую бабушкину шкатулку, садовые инструменты.
— Этот дом твой, Дима. А все, что за его порогом, — мое. Ты сам установил эти правила. Я просто начала играть по ним.
Я уехала той же ночью.
Эпилог.
Спустя два года имя Ксении Захаровой стало брендом. «Полуночная Звезда» превратилась в легенду.
Я почти не появлялась на публике, посвящая все время работе в своей новой, огромной оранжерее.
Однажды я столкнулась с Вероникой в небольшом кафе в центре города. Она сидела одна за столиком.
От былого лоска не осталось и следа: дорогая одежда сидела мешковато, лицо было уставшим и злым.
Наши взгляды встретились. В ее глазах я увидела не раскаяние, а все ту же черную, бессильную зависть. Она быстро отвернулась. Мне не было ее жаль.
Я слышала, что после скандальной истории партнеры отвернулись от Димы. Его карьера, построенная на связях сестры, посыпалась.
Я же в этот день как раз возвращалась после подписания договоражизнь.
Я повесила трубку и посмотрела в окно на ряды черных, бархатных роз. Они не были символом богатства. Они были символом справедливости.
Той самой, которая иногда приходит не с мечом, а с маленьким, случайно проросшим семечком. И в этом ее главная, сокрушительная сила.
