— Мариш, тут дело такое… Насчёт квартиры родительской.
Павел пододвинул к ней высокую чашку с латте, на молочной пенке которой бариста старательно вывел кофейное сердечко. Оно слегка покачивалось, готовое в любой момент раствориться. Он улыбался. Это была его особенная улыбка — обезоруживающая, немного виноватая, та самая, которой он с детства вымаливал у матери прощение за разбитую вазу или двойку в дневнике. Та улыбка, перед которой до сих пор не могла устоять ни одна из его многочисленных подружек.
— Покупатель есть отличный, просто замечательный. Даёт хорошую цену, прямо сейчас, наличными. Понимаешь, момент какой удачный? Надо только твою подпись поставить, ну, чисто формальность. А деньги — пополам, до копейки. Всё честно, сестрёнка.
Он говорил мягко, вкрадчиво, его голос, как и эта кофейня, был обволакивающим и уютным. Вокруг них кипела беззаботная жизнь: тихо играл джаз, бариста за стойкой с характерным стуком выбивал кофейную гущу, какая-то парочка за соседним столиком тихо смеялась. Всё это создавало идеальный фон для его предложения, делая его таким же естественным и правильным, как запах свежесмолотых зёрен.
Марина сделала маленький глоток. Кофе был приторно-сладким, с сиропом, который она терпеть не могла. Павел всегда заказывал за неё, уверенный, что знает её вкусы лучше, чем она сама. Она медленно поставила чашку на блюдце, и лёгкий стук фарфора прозвучал в её ушах громче фоновой музыки. Она подняла на него глаза.
— Нет, — сказала она ровно, без вопросительной интонации, без агрессии. Простое, твёрдое, как камень, слово.
Обаятельная улыбка Павла дрогнула, а затем медленно поползла вниз, обнажая холодное, плохо скрытое раздражение. Уголки губ опустились, в глазах, только что излучавших братскую любовь, блеснул металл. Он даже слегка подался вперёд, понизив голос.
— В смысле, «нет»? Ты чего, Марин? Я не понял. Я тебе дело предлагаю. Деньги. Хорошие деньги, которые нам обоим не помешают.
Он сделал акцент на слове «обоим», будто бы заботился о её благополучии. Марина смотрела на него, и в её взгляде не было ни удивления, ни обиды. Только усталость. Она видела его насквозь. Видела этот дорогой пиджак, купленный явно не на зарплату менеджера среднего звена. Видела новые часы на запястье, сверкающие под светом лампы. Видела его холёные руки, которые давно не держали ничего тяжелее смартфона последней модели. Всё это кричало о том, куда именно пойдут «их» деньги.
— Паша, я прекрасно знаю, зачем тебе нужны эти деньги, — её голос оставался таким же спокойным, но в нём появилась сталь. — Твои новые подружки, клубы, поездки на выходные, которые ты себе не можешь позволить… Это всё очень мило, но это твои личные проблемы.
— Да какое твоё дело, на что мне деньги?! — он уже не старался играть в хорошего брата. Его лицо напряглось. — Это и мои деньги тоже! Половина квартиры моя по закону!
Вот оно. То, ради чего всё затевалось. Не «наши» деньги, а «его». Ей предлагалось не участие в сделке, а услуга. Просто поставить подпись, как нотариус заверяет документ, и не мешать ему жить так, как он привык.
— Квартира наших родителей и моя тоже, так что ты без меня её не продашь, братик! А то, что тебе нужны деньги на твоих девок – не моя проблема!
— Марин, ты уже в край обн…
— Я не договорила! И я прекрасно знаю твоего «отличного покупателя». Это же Вадик, твой дружок-перекуп, который скупает такое жильё за бесценок, чтобы тут же перепродать втридорога. Ты совсем меня за идиотку держишь?
Павел откинулся на спинку стула. Маска была сорвана окончательно. Его лицо стало злым и чужим. Он смотрел на неё с неприкрытой ненавистью, как на досадное препятствие, которое мешает ему добраться до цели.
— Понятно, — процедил он сквозь зубы. — Решила из себя королеву строить. Сама в своей конуре сидишь и мне жить не даёшь.
Он резко встал, бросив на стол несколько смятых купюр, с лихвой покрывающих их скромный заказ. Жест был демонстративным, оскорбительным. Он не прощался. Просто развернулся и пошёл к выходу, расталкивая стулья. Марина осталась сидеть за столиком одна. Недопитый приторный латте остывал, и уродливое коричневое пятно на месте сердечка расползалось по молочной пенке, как синяк. Разговор не был окончен. Он только начался.
— Мы войдём или так и будем в коридоре стоять?
Звонок был не просто настойчивым — он был требовательным, коротким и злым, как удар тока. Марина открыла, ещё не успев стряхнуть с себя липкий осадок от встречи в кофейне. На пороге стоял Павел. Но он был не один. Рядом с ним, прислонившись к дверному косяку с видом скучающей королевы, стояла девушка. Яркая, как рекламный постер. Платиновые волосы, губы, подчёркнутые настолько вызывающе, что казались отдельной деталью лица, и обтягивающее платье, которое вряд ли предполагало, что его обладательница пользуется общественным транспортом. От неё исходил густой, сладкий аромат дорогих духов, который мгновенно ворвался в скромный, пахнущий книгами и свежезаваренным чаем воздух прихожей Марины.
Павел не ждал приглашения. Он просто шагнул внутрь, мягко отстранив сестру плечом, и его спутница проследовала за ним, скользнув по Марине холодным, оценивающим взглядом. Она не поздоровалась.
— Я думал, нам надо договорить, — Павел бросил свою куртку на пуфик в коридоре. — Без посторонних ушей.
Он намеренно обвёл взглядом её маленькую, но уютную квартиру. Это был жест собственника, инспектирующего чужую территорию. Его подруга, не разуваясь, прошла прямо в комнату. Её острые каблуки издавали резкий, чужеродный стук по старому, но ухоженному паркету. Она остановилась посреди комнаты, медленно поворачиваясь на месте, словно осматривая музейную экспозицию сомнительной ценности.
— Паша, уходи, — Марина закрыла входную дверь, и её голос был низким и твёрдым. — Уводи свою… гостью и уходи. Мы всё сказали друг другу.
— Нет, не всё, — он развернулся к ней. На его лице больше не было ни капли той фальшивой любезности, что была в кафе. Только холодная, расчётливая злость. — Ты просто не можешь видеть, что я нормально живу. Что у меня всё хорошо. Тебя жаба душит, вот и всё. Признайся.
Его спутница подошла к книжному стеллажу Марины, провела пальцем в идеальном маникюре по корешку старого тома. Движение было ленивым, почти брезгливым. Она не смотрела на книги, она демонстрировала своё безразличие к ним.
— Твоя нормальная жизнь не имеет никакого отношения к квартире наших родителей, — отчеканила Марина, намеренно игнорируя девушку. Она смотрела только на брата. — Это две разные вещи. И не смешивай их.
— Это связанные вещи! — рявкнул он, и его голос сорвался. — Мне нужны деньги, чтобы жить! Чтобы строить своё будущее! С Кристиной, — он кивнул в сторону блондинки, и та удостоила Марину лёгкой, снисходительной улыбкой. — А ты сидишь на этом наследстве, как собака на сене. Ни себе, ни людям. Что ты с ним делать будешь? Вторую библиотеку устроишь?
Он подошёл почти вплотную. От него пахло дорогим одеколоном и чем-то ещё — алкоголем. Видимо, после кофейни он успел где-то «успокоить нервы».
— Это не твоё дело, что я буду с ней делать, — сказала Марина. — Это моя половина. Моя. И я ей распоряжусь так, как сочту нужным. А теперь будьте добры, покиньте мою квартиру.
Кристина издала тихий, театральный вздох.
— Паш, может, пойдём отсюда? Тут как-то… неуютно. Это было сказано тихо, но прозвучало как пощёчина. Оскорбление было не в словах, а в интонации. В том, как она произнесла это, глядя не на Марину, а куда-то в угол, словно разговаривая с пылью.
Павел воспринял это как сигнал. Он сделал шаг назад, окинул сестру презрительным взглядом с головы до ног. — Да, ты права, пойдём. Здесь и правда дышать нечем. Сиди тут дальше со своими книжками в обнимку. Затворница. Только помни, Марина, что ты мне мешаешь жить. И я это не забуду.
Он подхватил свою спутницу под руку, и они направились к выходу так же стремительно, как и вошли. Павел не стал забирать куртку, брошенную на пуфик. Он оставил её. Как метку. Как залог того, что он ещё вернётся. Когда за ними закрылась дверь, Марина ещё несколько секунд стояла неподвижно. В воздухе её квартиры, её крепости, всё ещё висел чужой, удушливо-сладкий запах духов. Он смешался с запахом её дома и превратился в смрад. Она поняла, что это было не просто посещение. Это было объявление войны. И поле боя только что расширилось.
После визита Павла её собственная квартира казалась отравленной. Чужой, удушливый запах духов будто въелся в обивку старого кресла, в страницы книг. Он был осязаемым напоминанием о вторжении. Несколько часов Марина ходила по комнате из угла в угол, ощущая, как внутри неё вместо растерянности и обиды нарастает холодная, кристаллическая ярость. Его куртка так и осталась лежать на пуфике в прихожей — наглая, небрежная метка, флаг, водружённый на завоёванной территории. Этого она больше терпеть не могла. Нужно было убедиться, что он не перенёс свои повадки и на другую, общую для них, священную землю.
Ключ в замке родительской квартиры повернулся с привычным, тугим щелчком. Она толкнула дверь и шагнула внутрь. Здесь всегда пахло по-особенному: смесью старого дерева, пыльных книг и чего-то неуловимо-родного, что она мысленно называла «запахом дома». Но сегодня этот запах был почти полностью перебит другим — резким, кислым запахом пролитого пива и едким дымом дешёвых сигарет. Из глубины квартиры, из кухни, доносились приглушённые мужские голоса и смех.
Марина бесшумно закрыла за собой дверь. Она не стала снимать обувь. Она шла по коридору, и каждый её шаг был твёрдым и выверенным. В дверном проёме кухни она остановилась. За столом, на котором их мать когда-то раскатывала тесто для пирогов, сидели двое. Павел и рядом с ним — плотный, лоснящийся мужчина с тяжёлым подбородком и маленькими, бегающими глазками. Вадик. Тот самый «отличный покупатель». Перед ними на клеёнке, которую Марина помнила с детства, стояли две пустые пивные бутылки и одна начатая, а в блюдце от маминого сервиза дымились окурки.
Они её не сразу заметили. Павел как раз что-то рассказывал, активно жестикулируя, а Вадик слушал, лениво отхлебывая пиво прямо из горлышка.
— Что вы здесь делаете? — голос Марины не был громким, но он прорезал их гулкий разговор, как скальпель.
Оба резко обернулись. Павел на мгновение замер, на его лице отразилось удивление, быстро сменившееся пьяной бравадой.
— О, сестрёнка! А мы тут как раз… дела обсуждаем. Проходи, присаживайся. Пива хочешь?
Он махнул рукой в сторону пустующего стула. Вадик поставил бутылку на стол и окинул Марину сальным, оценивающим взглядом. Он улыбнулся, обнажив неровные, пожелтевшие от никотина зубы.
— Павел, так познакомь же меня с очаровательной совладелицей. Вадим. Очень приятно.
Он протянул ей руку, не вставая со стула. Марина проигнорировала его жест. Её взгляд был прикован к блюдцу с окурками. Это было блюдце из сервиза, который отец подарил матери на серебряную свадьбу.
— Я спросила, что вы здесь делаете, — повторила она, и в её голосе зазвенел лёд. — Кто разрешил вам устраивать здесь притон?
Павел фыркнул.
— Какой ещё притон? Успокойся. Это и моя квартира тоже, забыла? Имею право прийти сюда со своим другом. Мы ничему не мешаем.
— Не мешаете? — она сделала шаг в кухню. — Вы курите в квартире, где мать не позволяла даже форточку зимой открыть, чтобы не простудиться. Вы поставили свои грязные бутылки на её стол. Вы превратили её посуду в пепельницу!
Её голос нарастал, наполняясь силой. Это уже был не просто разговор, это было обвинение. Вадик почувствовал, как меняется атмосфера. Он перестал улыбаться и кашлянул, переводя взгляд с разъярённой Марины на напрягшегося Павла.
— Послушайте, Марина… — начал он примирительным тоном. — Мы же по-деловому. Вопрос серьёзный. Цена хорошая. Зачем эти эмоции? Это всего лишь квадратные метры.
— Вон отсюда, — тихо сказала Марина, глядя ему прямо в глаза.
— Что? — не понял он.
— Вон. Отсюда. Оба.
Павел вскочил на ноги, опрокинув стул. Грохот эхом разнёсся по замершей квартире.
— Ты совсем обнаглела?! Кого ты выгоняешь?! Я здесь хозяин, такой же, как и ты! Вадик — мой гость!
— Твой гость оскверняет память наших родителей! — закричала она ему в лицо. — А ты ему позволяешь! Тебе плевать на всё, кроме своих денег!
Вадик поспешно поднялся. Он был перекупом, а не участником семейных драм. Он чувствовал, что сделка, которая казалась такой простой, горит синим пламенем.
— Ладно, Паш, я пойду, пожалуй. Ты это… как решишь вопрос, позвони.
Он схватил свою куртку со спинки стула и, не прощаясь, боком протиснулся мимо Марины в коридор. Через секунду хлопнула входная дверь.
Они остались одни. В центре кухни, заваленной мусором их несостоявшейся сделки. В воздухе висел густой дым и ещё более густая, концентрированная ненависть. Павел смотрел на неё так, будто готов был её испепелить. И Марина смотрела в ответ, не отводя взгляда. Она только что выгнала из своего храма торговцев. Но главный осквернитель остался стоять прямо перед ней.
— Ну что, довольна? — Павел выплюнул слова, как мусор. Он не спешил поднимать опрокинутый стул. Этот беспорядок, этот хаос посреди кухни был теперь идеальной декорацией к их разговору. — Ты спугнула его. Ты только что выкинула на улицу наши деньги.
Он говорил негромко, но его голос был наполнен такой сжатой, концентрированной яростью, что казалось, будто воздух в кухне сгустился и стал тяжёлым, как ртуть. Он смотрел на неё не как на сестру, а как на врага, который только что сжёг его единственный мост к отступлению.
— «Наши» деньги? — Марина усмехнулась, и в этой усмешке не было ни капли веселья. — Не было никаких «наших» денег, Паша. Были только твои. Тебе нужна была моя подпись, чтобы оплатить очередную порцию твоей красивой жизни. Вот и всё. Не надо прикрываться семьёй.
Она подошла к столу, брезгливо взяла двумя пальцами блюдце с окурками, отнесла его к мусорному ведру и вытряхнула содержимое. Стук бычков о пустое дно ведра прозвучал оглушительно. Затем она взяла тряпку, намочила её под краном и начала методично, с остервенением вытирать липкие круги от пивных бутылок на старой клеёнке. Каждое её движение было обвинением.
— Прекрати, — прошипел он. — Прекрати разыгрывать из себя хранительницу очага! Это просто старая квартира, набитая хламом! Ты сама-то здесь когда последний раз была? Тебе просто жалко, что я получу хоть что-то, а ты так и будешь сидеть в своей норе, перебирать эти пыльные книжки и жалеть себя!
Он подошёл к ней сзади, его дыхание было горячим и пахло пивом.
— Я не понимаю, чего ты добиваешься? Чего ты хочешь? Просто вставить мне палки в колёса? Насолить из принципа? Что ты будешь делать с этой развалюхой?
Он говорил, а она продолжала тереть стол, не поворачиваясь. Но в какой-то момент её рука замерла. Этого хватило. Он заметил эту микроскопическую паузу, эту секундную заминку в её движениях. И в его воспалённом от злости и алкоголя мозгу что-то щёлкнуло. Он усмехнулся, но на этот раз зло и торжествующе. Он понял.
— А я, кажется, догадался, — протянул он медленно, смакуя свою догадку. — Ты же сама сюда переехать хотела, да? Выкупить мою долю по дешёвке, когда я совсем на мели буду. А свою конуру сдавать. Хитрая какая. Решила тут устроить себе родовое гнездо? Жить воспоминаниями?
Он обошёл стол и заглянул ей в лицо. Марина выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза. Она не стала отрицать. Её молчание было громче любого признания. И в этот момент Павел осознал, что у него в руках оказалось оружие куда страшнее, чем любой скандал или уговоры. Он увидел её мечту, её уязвимое место. И он ударил точно в него.
— Ну что ж, — сказал он тихо и удивительно спокойно. Его лицо разгладилось, на нём появилось выражение холодного, ледяного удовлетворения. — Раз так, то квартира не продаётся. Никогда.
Марина смотрела на него, не понимая.
— Что?
— А то. Ты хочешь здесь жить? Прекрасно. Живи, — он обвёл рукой кухню, гостиную, всю квартиру. — Только это место никогда не будет твоим. Ни-ко-гда. Я не продам тебе свою долю. Ни за какие деньги. Я не дам тебе ничего здесь менять, делать ремонт, продавать. Ты будешь жить здесь, как в музее. В моём музее. И каждый день, просыпаясь в этой комнате, ты будешь помнить, что половина этой стены — моя. Половина этого окна — моя. Половина воздуха, которым ты дышишь, — тоже моя. Ты превратила мою жизнь в проблему? Отлично. Я превращу твою мечту в твою личную тюрьму.
Он говорил это ровно, без крика. И от этого его слова становились ещё более жестокими, въедаясь под кожу, как кислота. Он не угрожал. Он выносил приговор.
Не говоря больше ни слова, он развернулся и пошёл к выходу. Он не стал поднимать стул. Он не стал забирать свою куртку из её квартиры. Ему больше не нужно было ничего доказывать или оставлять метки. Он оставил ей нечто большее. Он оставил её одну посреди родительской квартиры, которая всего час назад была для неё символом будущего и надежды. А теперь она превратилась в каменный склеп, в памятник их общей ненависти, из которого у неё не было выхода. Дверь за ним тихо закрылась, но Марина ещё долго стояла неподвижно, глядя на стол, который она так и не дотёрла до конца…
