— Мам, освобождай квартиру, нам с Катей жить негде, — голос сына в трубке был ровным, почти деловым.
Так говорят о прогнозе погоды, а не о выселении матери.
Нина вздрогнула, и старая фотография выскользнула из пальцев. Муж, Игорь, смеется на фоне недостроенной дачи.
Он всегда говорил, что у Димы характер сложный, что его нужно «держать в берегах». Даже настоял на одном странном пункте в завещании, который Нина считала паранойей. До сегодняшнего дня.
— Что значит, освобождай? — переспросила она, и собственный голос показался ей чужим, скрипучим.
— То и значит. Мы с Катей решили, что пора жить вместе. Снимать — деньги на ветер. Ты же сама понимаешь.
Понимать. Она должна была понимать. Неделю назад она стояла у нотариуса, подписывая документы о продаже той самой дачи.
Все деньги, до последней копейки, ушли на покрытие Димкиных «бизнес-проектов», которые оказались банальной финансовой пирамидой.
Он звонил ей тогда, плакал, говорил, что ему не жить.
И она, не раздумывая, вырвала сердце из своей памяти — продала дом, где каждая доска помнила руки Игоря.
— Дима, но я же только что… все деньги…
— Мам, давай не будем об этом, — в его голосе проскользнуло легкое раздражение. — С долгами разобрались, спасибо. Вопрос закрыт. Теперь нужно решать жилищный вопрос. Наш.
Словно ее жертва была не более чем оплаченным счетом. Закрыли и забыли.
— Но где же буду жить я?
На том конце провода послышался нетерпеливый женский шепот. Катя. Потом Дима сказал с новой, чужой уверенностью:
— Ну, что-нибудь придумаешь. У тети Веры дом огромный, не обеднеет. Или комнату снимешь. Мы даже поможем на первых порах, подкинем немного.
Помогут. Они ей помогут. С денег, которые она выручила за проданное прошлое.
— Я не могу… Дима, это квартира моего мужа. Моя жизнь.
— Это и моя квартира тоже, я тут прописан, — отрезал он. — Нам с Катей нужно строить семью. Ты должна войти в положение.
Она понимала только одно: сын, ради которого она совершила предательство по отношению к памяти мужа, теперь требовал отдать и саму память.
— Мне нужно подумать, — выдавила она.
— Думай, только недолго. Через неделю мы планируем переезжать, — заявил он и повесил трубку.
Нина так и осталась сидеть на полу. Фотография Игоря смотрела на нее с укором. «Я же тебя предупреждал, Нинок», — звучал в голове его голос.
Вечером Нина, переборов себя, позвонила сестре.
— Вера, привет. У меня тут… — она запнулась, не зная, как облечь унижение в слова. — Помнишь, Игорь тогда завещание составлял? Ты еще смеялась, зачем такие сложности…
— Помню, — голос Веры сразу стал серьезным. — А что, случилось что-то? Димка опять?
Нина все рассказала. Вера долго молчала, а потом твердо сказала:
— Так. Папку с документами нашла? Вот и держи ее при себе. Это твой последний рубеж. Не сдавайся, Нина.
Он взрослый мальчик, пусть учится отвечать за свои поступки.
Разговор с сестрой придал ей немного сил. Но попытка договориться с сыном провалилась с треском. Ее предложение помочь со съемом квартиры было отвергнуто с презрением.
— Снимать? Чтобы выкидывать деньги чужому дяде? Зачем, если есть своя квартира? Мам, ты как будто специально не хочешь нам помочь.
— Я просто хочу, чтобы у меня тоже остался дом!
— А мы хотим семью! — почти выкрикнул он. — Катя беременна.
Новость оглушила Нину. Ребенок. Они достали последний, самый главный козырь.
— Почему же ты молчал?
— А что бы это изменило? Чтобы ты начала причитать? Нам нужна стабильность, мама. Свой угол. Для твоего будущего внука. Ты же хочешь для него лучшего?
Через два дня они пришли без звонка. Дима открыл дверь своим ключом. За ним, смущенно улыбаясь, вошла Катя. В руках у нее была рулетка.
— Нина Петровна, здравствуйте! А мы вот, прикинуть, — прощебетала она. — Димочка, замерь вот эту стену. Я думаю, наш диван сюда идеально впишется.
Нина смотрела, как Катя порхает по ее гостиной, деловито игнорируя всю ее жизнь.
— Вот этот сервант, конечно… — Катя брезгливо постучала по лакированной поверхности. — Такой… монументальный.
Его же можно на продажу выставить? Или к тете Вере? У нее в доме, говорят, много места.
Дима молчаливо поддерживал ее, не глядя на мать. Он был занят. Он строил будущее. На руинах ее настоящего.
Когда они ушли, Нина заметила на журнальном столике оставленный ими каталог мебели. Он был открыт на странице с яркими, безликими интерьерами. В этих интерьерах не было души.
Ровно через неделю, в субботу утром, в дверь позвонили. Нина не успела подойти, как замок щелкнул. Он вошел не один. За ним двое грузчиков втащили в прихожую картонные коробки.
— Мам, привет. Мы перевозимся, — бросил он на ходу.
Катя влетела следом:
— Нина Петровна, мы вам поможем собраться! Куда ваши вещи складывать? Мы пока на балкон выставим, а вы потом разберетесь.
Они начали действовать. Открыли сервант, стали вынимать хрусталь. Звяканье бокалов казалось похоронным звоном.
Последней каплей стал старый фотоальбом. Катя вытащила его с полки.
— Ой, какая прелесть, — она брезгливо смахнула с него несуществующую пыль. — Дим, это куда? На выброс, наверное?
Она небрежно бросила альбом на коробку. Он соскользнул и упал на пол, раскрывшсь на той самой странице, где молодой лейтенант, ее муж, кружил ее на танцах.
Все. Щелчок. Что-то, что так долго держало ее в тисках «материнского долга», с треском лопнуло.
Она молча подошла к серванту, достала из ящика с документами синюю папку и положила ее на стол. Ее движения были спокойными, почти отстраненными.
— Дима, подойди, — ее голос прозвучал так твердо, что сын удивленно обернулся.
— Что еще?
— Это завещание твоего отца. Ты ведь его никогда не читал? Тебя интересовала только доля.
Она открыла папку. Достала пожелтевший лист.
— Я прочитаю тебе один пункт.
Пункт 4.2. «Доля в квартире, принадлежащая мне, переходит моему сыну, Дмитрию, с одним условием: право пожизненного и безвозмездного проживания в данной квартире сохраняется за моей супругой, Ниной Петровной.
Выселение, а также создание препятствий для ее комфортного проживания, является основанием для пересмотра данного завещания в пользу…»
— Нина подняла глаза, — «…в пользу моей племянницы, Ольги Игоревны, дочери моей сестры Веры».
На лице Димы отразилось полное недоумение, которое медленно сменялось яростью.
— Что? Какая еще Оля? Ты что, все это время знала и молчала?
— Я надеялась, что ты останешься человеком, Дима. Что мой муж зря в тебе сомневался. Но он, как всегда, оказался прав.
Она посмотрела на Катю, которая застыла с бокалом в руке, потом на грузчиков.
— Так что, молодые люди, — сказала она холодно и четко. — Вы ошиблись адресом. Вещи — на выход. И свои ключи, Дима, положи на стол.
Первой опомнилась Катя.
— Дим, я не поняла, что это значит? Какая Оля? Ты же говорил, все решено!
Дима, багровый от злости, шагнул к матери.
— Ты не посмеешь. Я твой сын! А она… она беременна!
— Я уже все посмела, — Нина не отступила. — Ребенку нужна стабильность и любящие родители. А вы начали с разрушения. Это не фундамент. Грузчики, я оплачу вам неустойку. Выносите коробки.
— Я подам в суд! Я оспорю! — кричал Дима ей в спину.
— Подавай, — спокойно ответила Нина, закрывая за ними дверь. — Только учти, создание некомфортных условий я могу доказать. Свидетели есть. Адвокат тети Веры будет в восторге.
Она услышала, как на лестничной клетке Катя зашипела на Диму: «Я тебе говорила, надо было снимать! Идиот! Я не собираюсь жить с твоей матерью, если она такая!»
Дверь лифта хлопнула. Нина прислонилась к двери. Внутри была звенящая, холодная пустота, которая постепенно наполнялась уважением к себе. Она подобрала фотоальбом, поставила на место.
Потом подошла к окну. Во дворе Дима и Катя яростно спорили. В какой-то момент Катя махнула рукой, села в такси и уехала.
Дима остался один. Он пнул коробку и сел на корточки, обхватив голову руками. Нина отошла от окна. Ей не было его жаль.
Через неделю в дверь позвонили. На пороге стояла Оля. В руках у нее была не выпечка, а сумка с инструментами.
— Тетя Нина, привет. Мама сказала, у вас тут битва была. Я подумала, может, замок сменить для спокойствия?
Они сидели на кухне. И впервые за долгие годы Нина не чувствовала себя одинокой. Она рассказывала, Оля слушала. А потом сказала:
— Отец всегда говорил, что дядя Игорь тебя не просто любил, он тебя защищал. Даже когда его не станет.
Телефонный звонок от Димы раздался еще через месяц.
Голос был поникший. Он просил прощения, говорил, что Катя от него ушла, сделав аборт, что он все осознал. Просил дать ему еще один шанс.
— Я тебя прощаю, Дима, — ответила Нина. — Но жить мы будем отдельно. Если захочешь наладить отношения, начни с малого: найди работу и сними себе жилье. А мой дом — это моя крепость.
И ключей от нее у тебя больше нет.
Положив трубку, она поняла, что муж оставил ей не просто стены. Он оставил ей право выбора.
И она, наконец, сделала его в свою пользу. На следующий день она записалась на курсы ландшафтного дизайна.
Если она не может вернуть свою дачу, она создаст сад на балконе. Свой собственный. С нуля.
Прошло пять лет.
Нина стояла на балконе, который теперь мало напоминал стандартную лоджию в панельном доме.
Он утопал в зелени: плетистый клематис обвивал стены, в ящиках цвели петунии и лобелия, а в углу в большом горшке росла карликовая туя.
Ее увлечение ландшафтным дизайном переросло в небольшое, но любимое дело.
Она оформляла балконы и террасы для таких же, как она, жителей мегаполиса, которые скучали по зелени.
За спиной раздался смех. Это была Оля. За эти годы она стала для Нины не просто племянницей, а дочерью, которую у нее никогда не было.
Она часто заезжала после работы, и они подолгу сидели на кухне или на этом самом балконе, разговаривая обо всем на свете.
— Тетя Нин, тебе тут какой-то мужчина звонил, — сказала Оля, протягивая ей телефон. — Голос знакомый, но не разобрала. Просил перезвонить.
Нина взяла телефон. Незнакомый номер. Она нажала на вызов, и сердце, вопреки ее воле, екнуло.
— Мам? — голос на том конце был хриплым и неуверенным. Это был Дима.
Они не виделись три года.
После того самого дня он несколько раз пытался наладить контакт, но каждая попытка сводилась к завуалированным просьбам о деньгах или жалобам на жизнь.
Нина вежливо, но твердо пресекала это. И он пропал.
— Здравствуй, Дима.
— Мам, я… я тут недалеко. Можно я зайду? Буквально на пять минут.
Нина посмотрела на Олю. Та понимающе кивнула и начала собираться.
— Я пойду, мне еще в магазин надо. Позвони, если что.
Нина согласилась. Она знала, что должна встретиться с ним один на один.
Он поднялся через полчаса. Очень изменившийся. Похудевший, с уставшими глазами и сединой на висках.
В руках он держал небольшой, кривовато собранный букет полевых цветов.
— Это тебе, — он протянул цветы. — Сам собирал. За городом.
Они прошли на кухню. Дима сел на тот самый стул, на котором сидел в день своего ультиматума. Он долго молчал, разглядывая свои руки.
— Я работаю, — наконец сказал он. — Водителем. На стройке. Живу в общежитии. Нормально, в общем.
— Я рада, Дима.
— Я знаю, что натворил дел, — он поднял на нее глаза, и в них не было прежней наглости. Только горечь. — Думал много.
Особенно по ночам, когда в общаге тихо. Понял, что отец был прав. Во мне… во мне есть какая-то гниль, мам. Я не знаю, откуда она.
Нина молчала. Она не собиралась его утешать или разубеждать.
— Я не за деньгами, — торопливо добавил он. — Я… я хотел бы просто… иногда звонить. Узнавать, как ты. И все. Я больше ничего не прошу. Я не имею права.
Он рассказал, что пытался найти Катю, но ее след простыл. Что ему до сих пор стыдно. Что он часто вспоминает дачу и то, как отец учил его забивать гвозди.
Когда он уходил, Нина впервые за эти годы почувствовала не злость и не обиду, а сложную, тяжелую жалость.
Он был ее сыном, но в то же время — совершенно чужим, сломленным человеком, который только начинал свой долгий путь к самому себе.
— Ты можешь звонить, Дима, — сказала она ему на прощание. — Раз в месяц. По выходным.
Он кивнул, как ребенок, которому разрешили маленькую радость, и быстро ушел.
Нина закрыла за ним дверь. Она не стала менять замок. В этом больше не было нужды. Крепость была не в замках, а внутри нее.
Она вернулась на свой балкон, вдохнула пряный аромат цветов и посмотрела на закатное небо.
Впереди была ее собственная, спокойная и ясная жизнь. И никто больше не мог потребовать ее освободить.
