Солнечные лучи пробивались сквозь пыльное окно, рисуя причудливые узоры на деревянном полу. Я разбирала старые ящики с вещами Сережи, перебирая каждую мелочь с трепетом. Вот его любимый свитер, потрёпанный, но такой родной. Сколько раз я пыталась его выбросить, но рука не поднималась. Теперь понимаю почему — в нём остался его запах, еле уловимый, почти призрачный.
Дача встретила меня скрипучими половицами и запахом сырости. Всю зиму дом стоял закрытый, без жильцов, без дыхания. Это наш с Сережей маленький мир, где каждый гвоздь вбит его руками. Здесь нет места суете, только воспоминания и тишина.
Я распахнула окна, впуская весенний воздух. Первые цветы уже проглядывали на клумбе — крокусы, которые мы посадили пять лет назад, продолжали жить своей жизнью, не замечая нашего отсутствия. Интересно, так же будет и со мной?
Телефон зазвонил так неожиданно, что я вздрогнула. На экране высветилось: «Мама».
— Инночка, ты на даче? — голос мамы звучал слишком бодро для ее семидесяти двух лет.
— Да, приехала вещи разобрать, — я прижала трубку плечом, продолжая перебирать старые фотоальбомы.
— Как там? Цветочки уже проклюнулись? Погода хорошая?
Обычный разговор. Почему же что-то царапнуло внутри? Наверное, просто показалось.
— Да, крокусы уже вылезли. Завтра, наверное, грядки начну готовить.
Пауза. И вот оно.
— Ты ведь редко туда ездишь, Инночка. А я бы там отдохнула. Воздух чистый, не то что в городе…
Что-то кольнуло в груди. Мамин тон, вроде бы обычный, но с новыми нотками. Так в детстве она говорила перед тем, как забрать у меня игрушку для младшей сестры: «Тебе ведь не жалко?»
— Ну да, редко, — я попыталась говорить ровно. — Работа, сама понимаешь.
— Конечно, конечно, — быстро согласилась мама. — Просто я подумала… на майские праздники, может, приеду. Проветрюсь.
Я смотрела на Сережину фотографию, где он стоит, опираясь на лопату, гордый, счастливый. Это была наша первая весна здесь. Наша дача. Мое убежище.
— Давай поговорим об этом позже, мам. Я сейчас занята.
Мама вздохнула с той особой интонацией, которая всегда вызывала у меня чувство вины.
— Конечно, не буду мешать. Только погода такая хорошая… жаль, что дача пустует.
Я положила трубку и вернулась к своим коробкам. Но спокойствие исчезло. Солнечные лучи теперь казались слишком яркими, навязчивыми. В горле пересохло.
Еще одна весна. Еще один бой.
Визит с вещами
Через неделю я снова приехала на дачу. Хотела посадить петунии — Сережа их любил. В прошлом году так и не собралась, а в этом решила: пора возвращаться к жизни.
Только взялась за лопатку, как услышала шум подъезжающей машины. Такси. Желтая машина остановилась у калитки, и из нее выбралась… мама. С чемоданом. Большим.
— Мамочка? — я замерла с лопаткой в руке. — Что случилось?
Она помахала водителю, который выгружал второй чемодан из багажника.
— Решила приехать, помочь тебе с дачей, — голос звучал буднично, словно мы договаривались. — Ты не против?
Я стояла, не зная, что сказать. В горле пересохло. Мама уже расплачивалась с таксистом, улыбаясь ему так, как улыбалась всем чужим людям — тепло и открыто. Со мной она так не улыбалась никогда.
— Ты бы предупредила, — наконец вымолвила я. — Я могла быть занята.
— Чем занята? — она подхватила сумку. — Даю отдых от городской суеты! Я немного побуду, ладно? Тебе же не сложно?
Я посмотрела на чемоданы. «Немного» в маминой трактовке могло означать что угодно — от недели до месяца.
— Конечно, — сказала я, хотя внутри все сжалось. — Проходи.
Оставшись одна на крыльце, я закрыла глаза. Вдох-выдох. Это ведь моя мама. Пожилой человек. Нельзя быть эгоисткой.
К вечеру мамина «помощь» проявилась во всей красе. Она переставила мебель в гостиной: «Так гораздо удобнее!» Вынесла на чердак коробки с Сережиными вещами: «Зачем хранить хлам?» И выкинула засохшие розы, которые стояли в вазе: «Только пыль собирают». Я молчала, глотая возражения вместе с чаем.
— Ты посмотри, сколько здесь всего ненужного, — она открыла шкаф, где лежали старые книги Сережи. — Выбросим, и места станет больше.
— Не надо, — я наконец подала голос. — Это не ненужное.
— Инна, — мама повернулась ко мне с тем особенным выражением, которое помнила с детства. Смесь жалости и превосходства. — Прошло уже два года. Пора двигаться дальше.
Я смотрела, как она достает книги и складывает стопкой.
— Тебе нужно освободить пространство для новой жизни. Я о тебе забочусь.
Вечером, лежа в комнате, которая раньше была нашей с Сережей, а теперь стала «гостевой», я смотрела в потолок. Мама расположилась в большой спальне — «чтобы тебя не беспокоить по утрам». Дом больше не казался моим. Он наполнился чужими звуками, чужими запахами. Мамиными правилами.
В эту ночь я почти не спала. Думала о Сереже, о том, как мы строили эту дачу, сажали сад, планировали состариться здесь вместе. И вот теперь всё менялось. Мое пространство таяло, как снег под весенним солнцем.
Соседка всё знает
На третий день маминого пребывания я проснулась от звона посуды на кухне. За окном едва рассвело. Сквозь тонкую занавеску пробивался бледно-розовый свет. В такую рань мы с Сережей любили пить кофе на веранде — тишина, птицы и запах сосен.
Босиком я вышла в коридор. На кухне мама гремела кастрюлями.
— Доброе утро, — она обернулась, улыбаясь. — Я тут решила компот сварить. Видела, у соседей вишня прошлогодняя в банках стоит. Надо будет Нину Петровну расспросить, как она закатывает.
Нина Петровна. Соседка справа, бывшая учительница, знавшая все дачные сплетни. Сережа в шутку называл ее «дачный телеграф».
— Мам, может, чаю попьем? Еще рано.
— Рано для городских лежебок! — она засмеялась. — На даче другой режим. Так, поставь чайник, а я сбегаю к Нине, спрошу про рецепт.
Не дожидаясь ответа, она выпорхнула за дверь.
Я вышла на крыльцо с чашкой. Майское утро обещало жаркий день. В саду распускались тюльпаны — неожиданный подарок от Сережи, который посадил их прошлой осенью. «Сюрприз на весну», — сказал он тогда. Не знал, что это будет последняя осень.
Мама и Нина Петровна стояли у забора. Даже издалека было видно, как оживленно они беседуют. Мама что-то горячо рассказывала, размахивая руками, а соседка кивала с видом глубокой заинтересованности. Знакомая картина — мама всегда умела производить впечатление на чужих людей.
К обеду я возилась с грядками, когда через забор перегнулась Нина Петровна.
— Инночка, здравствуй, дорогая! Давно тебя не видела. Как поживаешь?
— Здравствуйте, Нина Петровна. Потихоньку.
— Хорошо выглядишь. Я вот с твоей мамой познакомилась поближе. Удивительная женщина! Столько энергии в ее годы.
Я выпрямилась, вытирая руки о старые джинсы.
— Да, мама у меня энергичная.
— И хозяйственная, — соседка понизила голос до доверительного шепота. — Говорит, столько планов на эту дачу. И забор новый, и баню расширить…
Что-то холодное скользнуло по спине.
— Планов?
— Ну да. — Нина Петровна подмигнула. — Ваша мама говорила, что дача теперь её — вы ей отдали. Молодец, заботишься о родителях. Не то что некоторые — сдадут в дом престарелых и забудут.
Я стояла, чувствуя, как земля плывет под ногами.
— Отдала?
— А что такого? У тебя квартира в городе, а тут мама на свежем воздухе будет. Правильно все. — Соседка вдруг нахмурилась. — Или я что-то напутала?
Я покачала головой. Горло перехватило.
— Нет-нет, все верно.
Нина Петровна еще что-то говорила, но я уже не слышала. В ушах звенело. Мне казалось, земля уходит из-под ног, а вместе с ней — и мой последний оплот, моя память, мое убежище.
«Дача теперь её — вы ей отдали». Когда я успела?
Разговор на повышенных тонах
В дом я вернулась как в тумане. Мама хлопотала на веранде — что-то перебирала, раскладывала по кучкам. Увидев меня, просияла:
— А, вот и ты! Смотри, какое богатство! Ниночка дала семена своих помидоров. Говорит, вкуснее не пробовала. Завтра в теплице посажу.
Прошла мимо, словно не замечая моего состояния. А может, правда не замечала — никогда не умела читать по лицам. Даже когда я в школе ревела из-за двойки, она могла спросить: «Ты чего такая кислая?»
— Мам, — голос неожиданно охрип. — Мне нужно с тобой поговорить.
Она даже головы не подняла, продолжая возиться с семенами.
— Ну, говори. Я слушаю.
Помедлила, собираясь с силами. Никогда не умела начинать сложные разговоры.
— Ты сказала соседке, что я отдала тебе дачу?
Мамины пальцы дрогнули, семечки просыпались на стол. Она замерла на секунду, потом медленно подняла глаза:
— А что тут такого? Ты же всё равно бываешь тут раз в месяц, от силы. А мне в городе душно. Ну и какая разница, кто тут живёт?
До меня вдруг дошло — она действительно не видит в этом ничего странного. Для неё это в порядке вещей.
— Но это неправда, мам. Я не отдавала тебе дачу. Не собиралась. И не собираюсь.
Она фыркнула, снова принявшись за семена.
— Господи, какие мелочи! Отдала, не отдала… Твоё, моё — что за счёты между родными людьми?
— Дело не в счётах, — я почувствовала, как закипаю. — А в том, что ты без спроса распоряжаешься моим домом. Выбрасываешь вещи Серёжи, переставляешь мебель, командуешь, будто ты тут хозяйка!
— А что с ними церемониться, с этими вещами? — она всплеснула руками. — Два года прошло! Нормальные люди уже давно… А ты всё за старьё цепляешься. Разве я плохого хочу? Я же о тебе думаю!
Внутри что-то оборвалось. Всю жизнь эта фраза была щитом, за которым пряталась мамина власть. «Я же о тебе думаю» — значит, молчи и слушайся.
— Нет, мама. Ты о себе думаешь, — сказала я тихо. — Ты захватила моё пространство. Приехала без приглашения, выбрасываешь то, что тебе не нравится, и даже соседям наплела, что дача теперь твоя!
Она побледнела, потом побагровела:
— Как ты смеешь?! Я — твоя мать! Я тебя растила, ночей не спала, от себя отрывала! А ты… ты меня попрекаешь куском земли?! Неблагодарная! Бессовестная!
Она вскочила, опрокинув чашку. Чай разлился тёмной лужицей по деревянному столу.
— Я тебя не попрекаю, — сказала я. — Я прошу уважать мои границы.
— Какие ещё границы?! — она почти кричала, глаза налились слезами. — Что за глупости? Между матерью и дочерью не может быть границ! Мы — одно целое! Всегда были и будем!
— Нет, мам. Не одно целое. Я — отдельный человек. У меня своя жизнь.
— Своя жизнь? — она рассмеялась, но как-то неестественно, словно задыхаясь. — Какая у тебя жизнь? Одна с котом! Ни мужа, ни детей, только работа твоя дурацкая! Думаешь, кому ты нужна, кроме матери?
Слова ударили больно, под дых. Я на мгновение прикрыла глаза. Сделала глубокий вдох. И вдруг поняла: именно за этим она и приехала. Не просто забрать дачу — забрать меня обратно, сделать снова зависимой, управляемой.
— Мама, я не хочу больше это обсуждать. Дача моя. Я не выгоняю тебя, но хочу, чтобы ты поняла: это мой дом. Ты можешь приезжать в гости — когда я приглашу.
— Я растила тебя, а ты выгоняешь меня! — она уже рыдала, размазывая слёзы по щекам. — Видел бы тебя отец! Стыдно бы ему было за такую дочь!
Она схватила сумку, швырнула в мою сторону коробочку с семенами.
— Корми своего кота! Вот и вся твоя семья!
Хлопнула дверью так, что зазвенели стёкла. Я стояла, глядя на рассыпанные по полу семена. Колени дрожали, в ушах звенело. Но внутри… внутри было странное, незнакомое чувство — смесь боли и освобождения.
На следующее утро она уехала, не сказав ни слова. Просто вызвала такси и захлопнула за собой калитку. Я смотрела ей вслед с крыльца, обхватив себя руками за плечи. Внутри была пустота. И робкая, осторожная надежда.
Спокойное утро
Три месяца пролетели незаметно. Июльское солнце заливало спальню, когда я открыла глаза. На даче пахло скошенной травой и спелыми ягодами. Я потянулась в постели, наслаждаясь тишиной.
После отъезда мамы я не звонила ей два месяца. Она тоже молчала. Потом была короткая смс на мой день рождения. Я ответила. Постепенно возобновилась переписка — осторожная, на расстоянии.
Встав с кровати, я прошлась по дому босиком. Деревянные половицы приятно холодили ступни. В доме был порядок — мой порядок. Вещи Сережи вернулись на свои места. Фотографии снова стояли на полках. Книги выстроились на стеллаже.
На веранде я заварила чай, села в плетеное кресло. Впереди был целый день — только мой, наполненный простыми дачными делами. Малина поспела, смородина уже осыпается. Огурцы в парнике желтеют от жары.
Телефон тихо звякнул. Сообщение от мамы: «Как ты? Можно заехать к тебе в город на выходных?»
Я улыбнулась. В город. Не на дачу. Маленькая, но важная деталь.
«Конечно, буду рада. В субботу?»
«Хорошо. Испеку твой любимый пирог».
Я отложила телефон и посмотрела в сад. Гортензии, которые мы с Сережей посадили у забора, цвели пышными шапками. Жизнь продолжалась — иная, но все-таки моя.
В субботу я вернулась в городскую квартиру. Мама пришла ровно в три, с пирогом и тревожным взглядом. Я обняла ее в прихожей — маленькую, сухонькую, пахнущую знакомыми духами.
— Проходи, чай уже готов.
Мы сидели на кухне. Говорили о погоде, о ее артрите, о соседке, которая снова вышла замуж. Обычные, простые вещи. Но что-то изменилось. Между нами появилось пространство — не холодное отчуждение, а уважительная дистанция.
— Я видела Нину Петровну в магазине, — вдруг сказала мама, отводя глаза. — Она спрашивала, почему я не приезжаю на дачу.
Я помешала чай, звякнув ложечкой.
— И что ты ответила?
— Что у меня своя жизнь, а у тебя своя, — она подняла на меня глаза. — И что ты не отдавала мне дачу. Я… приукрасила тогда.
Я кивнула:
— Спасибо.
— Инна, я… — она запнулась. — Я думала, что нужна тебе больше. Что ты без меня не справишься.
— Я справляюсь, мам. Но это не значит, что ты мне не нужна.
Она смотрела в окно, на городской двор, где дети катались на самокатах.
— Знаешь, я бы хотела приехать к тебе на дачу. В гости. На пару дней, если позволишь.
— Конечно, — я улыбнулась. — Только предупреди заранее, чтобы я успела приготовиться.
— Договорились, — она впервые за день искренне улыбнулась.
Когда мама ушла, я села у окна с чашкой чая. Впереди было еще много разговоров, много непростых моментов. Но лед тронулся. Я больше не была той Инной, которая не смела сказать «нет». Я научилась защищать свое пространство — даже от самых близких людей.
И это было правильно. Для нас обеих.
