— Что с твоим лицом?
Роман бросил ключи на тумбочку в прихожей и прошёл на кухню. Света сидела за столом, подперев голову рукой, и смотрела в одну точку. Перед ней стояла нетронутая чашка с остывшим чаем. Она не была заплаканной, нет. Её лицо было похоже на маску — застывшее, бледное, с тёмными кругами под глазами, словно из неё разом выкачали всю энергию. Это было хуже слёз. Это было выжженное поле после пожара.
— Ничего. Просто устала, — её голос был ровным, почти механическим, лишённым всякой интонации.
Роман знал этот её тон. Он появлялся, когда случалось что-то действительно паршивое, и она пыталась это скрыть, переварить в одиночку, чтобы не обременять его. Он подошёл сзади, положил руки ей на плечи и слегка сжал. Плечи были напряжены, как камень.
— Свет, я же вижу, что что-то не так. Рассказывай.
Она молчала с минуту, собираясь с силами. Потом медленно подняла на него глаза. В них не было обиды или слабости, только холодная, вымотанная до самого дна злость.
— Твоя мать звонила.
Роман выпрямился. Мышцы на его спине напряглись под рубашкой. Он не стал задавать лишних вопросов. Просто ждал.
— Она требует, чтобы мы вернули ей деньги. Пятьдесят тысяч. Сказала, это наш долг за свадьбу.
На кухне повисло густое недоумение. Роман нахмурился, пытаясь уловить логику, которой не существовало. Он обошёл стол и сел напротив, заглядывая жене в глаза, словно пытаясь найти там ответ на невысказанный вопрос.
— Какой долг? Она же палец о палец не ударила, чтобы помочь. Всё её участие свелось к тому, что она критиковала цвет салфеток и твой выбор платья. Она даже от подарка демонстративно отказалась.
— Это, по её словам, и есть причина, — Света криво усмехнулась, и эта усмешка выглядела на её лице жутко. — Она сказала, что потратила на нас слишком много нервов. И это — моральная компенсация. За то, что ей пришлось терпеть «эту вертихвостку», то есть меня.
Кровь бросилась Роману в лицо. Он резко встал, схватил со стола свой телефон и, не говоря ни слова, набрал номер матери. Света даже не пыталась его остановить. Она просто смотрела, как его пальцы с силой впиваются в корпус смартфона, а на скулах ходят желваки.
— Алло! — раздался в трубке бодрый, самодовольный голос Клавдии Петровны, полный жизненной энергии, которую она, очевидно, только что пополнила за счёт его жены.
— Мама, что происходит? — начал он без приветствия, его голос был низким и сдавленным от гнева. — Какой ещё долг?
— А, это ты, сынок! — в голосе матери не было и тени смущения. — Наконец-то твоя драгоценная соизволила тебе рассказать. А то я думала, она тихонько побежит по подружкам занимать, чтобы ты не узнал. Долг самый обычный. За мои страдания.
Роман не веря услышанному, покачал головой. Это было похоже на дурной спектакль в театре абсурда.
— Мама, с чего ты взяла, что мы тебе должны что-то за нашу свадьбу? Ты же ни копейки на неё не давала!
— Я вообще-то, дорогой мой…
— Ты только критиковала всё, что мы делали!
— Вот именно! — зашипела в трубке Клавдия Петровна, и её голос мгновенно превратился из самодовольного в ядовитый. — Я смотрела на весь этот ваш балаган, на эту твою расфуфыренную девицу, и сердце у меня кровью обливалось! Я ночей не спала, думала, какую ошибку ты совершаешь! Это была пытка! И за пытки нужно платить! Пятьдесят тысяч — это ещё по-божески за мои седые волосы!
Он слушал этот поток абсурда, и ярость внутри него сменялась ледяным спокойствием. Он перевёл взгляд на жену. Она смотрела на него, и в её взгляде он прочитал молчаливую поддержку. Спор был бесполезен. Нужны были действия.
— Ясно, — произнёс он холодно, обрывая очередной виток материнских причитаний. — Значит, компенсация. Понятно. Больше не звони сюда. Никогда. Я сам с тобой свяжусь.
И он нажал отбой, не дожидаясь ответа.
Они не обсуждали этот звонок. Роман видел, что Света пытается вести себя как обычно, но её движения стали резкими, а улыбка не касалась глаз. Они оба понимали, что это не конец. Это была лишь первая атака, разведка боем. Ответом на молчание Романа стал не очередной звонок, а личное вторжение.
В субботу утром, когда они пили кофе в гостиной, наслаждаясь редким выходным, в замке входной двери дважды провернулся ключ. Роман и Света замерли, переглянувшись. У них не было никого, кто мог бы вот так, по-хозяйски, открыть их дверь. Кроме неё.
На пороге гостиной стояла Клавдия Петровна. Она была при полном параде: строгий костюм, безупречная укладка и тонкий слой косметики, похожий на боевую раскраску. Она не выглядела разгневанной или обиженной. Напротив, её лицо излучало холодное, инспектирующее спокойствие. Она окинула комнату медленным, оценивающим взглядом, задержавшись на стопке книг на журнальном столике и чашках с недопитым кофе.
— Я думала, тут хоть убрано будет, — произнесла она ровным тоном, словно комментируя погоду. Это был не вопрос и не упрёк, а просто констатация факта, которая была хуже любой критики.
Роман медленно поставил свою чашку на стол. Звук фарфора, коснувшегося дерева, прозвучал в утренней тишине неестественно громко.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он, и в его голосе не было и капли сыновнего тепла.
— Я пришла посмотреть, как живёт мой сын, — Клавдия Петровна сделала шаг в комнату, её каблуки отчеканили дробь по ламинату. Она полностью игнорировала Свету, будто та была предметом мебели. — А заодно посмотреть в глаза женщине, которая науськивает его против родной матери.
Только теперь она повернула голову к Свете. Её взгляд был тяжёлым, как пресс.
— Я ждала твоего звонка, деточка. Думала, в тебе есть хоть капля совести. Но ты, видимо, решила, что поймала золотую рыбку и теперь тебе всё можно. Думала, спрячешься за широкую спину Ромочки, и проблема сама рассосётся?
Света выпрямилась на диване. Маска усталости слетела с её лица, уступив место собранной, жёсткой злости.
— Мы ничего вам не должны, Клавдия Петровна. Ни копейки.
— Не должны? — свекровь изобразила лёгкое удивление, приподняв идеально очерченную бровь. — Ты живёшь в квартире, которую я помогала ему выбирать. Ты ездишь на машине, на которую я давала деньги. Ты думаешь, это всё с неба на тебя упало? Нет. Это всё дал тебе мой сын. И когда я вижу, как он тратит свою жизнь и свои ресурсы на… тебя, я имею полное право потребовать компенсацию за моральный ущерб.
Она произнесла это так буднично и уверенно, что на мгновение её слова обрели вес извращённой, чудовищной логики.
Роман поднялся с кресла. Он не кричал. Он просто встал между матерью и женой, физически загораживая Свету от её взгляда.
— Хватит. Ты пришла не посмотреть, как я живу. Ты пришла продолжить свой цирк. Если тебе так нужны деньги, я тебе их дам. Прямо сейчас. Но после этого ты исчезнешь из нашей жизни.
— Мне не нужны твои деньги! — впервые в её голосе прорезались визгливые нотки. — Я хочу, чтобы она заплатила! Из своего кармана! Чтобы она поняла, что за всё в этой жизни нужно платить! Особенно за то, что отбираешь у матери единственного сына!
Роман смотрел на неё долго, изучающе, будто видел впервые. И в этот момент он понял, что спорить с ней, взывать к логике или совести — всё равно что пытаться потушить огонь бензином. Она не слышала слов. Она понимала только силу.
— Ключ, — сказал он тихо и отчётливо.
Клавдия Петровна не поняла.
— Что «ключ»?
— Ключ от нашей квартиры. Положи его на стол. И уходи.
— Ключ?
Клавдия Петровна издала короткий, сухой смешок. Это был не смех веселья, а звук презрения, отточенный годами практики. Она медленно извлекла из сумочки связку ключей, выделила один, блестящий и почти новый, и покачала им в воздухе, словно маятником гипнотизёра.
— Этот ключ? Тот самый, который ты дал мне на новоселье, чтобы ты знал, что у твоей матери всегда есть возможность прийти и помочь, если с тобой что-то случится? Этот символ моей заботы ты просишь у меня забрать? Рома, послушай себя. Ты хоть понимаешь, как это звучит со стороны? Это не твои слова. Это она вложила их тебе в рот.
Её взгляд метнулся к Свете, и в нём была вся палитра чувств — от превосходства до откровенной ненависти. Она смотрела на невестку как на вирус, поразивший здоровый организм её сына.
Роман не двинулся с места. Он не стал оправдываться или спорить о символах. Его лицо было спокойным и непроницаемым, и это спокойствие пугало Клавдию Петровну гораздо больше, чем крик.
— Я не просил. Я сказал тебе положить его на стол. Это больше не твой дом. И у тебя нет причин сюда приходить.
— Ах, вот как! — она сделала шаг вперёд, сокращая дистанцию, вторгаясь в его личное пространство. — Значит, теперь ты решаешь, где мой дом, а где нет? А кто, позволь спросить, дал первый взнос за эту твою крепость? Кто уговорил моего старого друга дать тебе ипотеку под щадящий процент? Кто подарил тебе машину, на которой ты возишь эту… особу? Ты думаешь, всё это появилось у тебя благодаря твоим красивым глазам?
Она говорила это негромко, но каждое слово было рассчитано на то, чтобы унизить, напомнить о зависимости, о его, как она считала, несостоятельности. Это был её главный козырь — материнская помощь, которая на деле была долговой ямой, замаскированной под любовь.
Света, всё это время молчавшая на диване, в этот момент встала. Она не подошла к ним, а просто выпрямилась во весь рост, её молчаливое присутствие стало более весомым. Она смотрела не на свекровь, а на Романа, и в её взгляде не было просьбы о защите. Там была уверенность.
Именно этот взгляд, это тихое партнёрство окончательно переключило что-то в Романе. Он посмотрел на мать так, будто взвешивал её слова на невидимых весах и находил их пустыми.
— Машина, — повторил он медленно, зацепившись за её слово. — Ты права. Ты подарила мне машину.
В голосе Клавдии Петровны прозвучал триумф. Она решила, что пробила его броню, что он вспомнил о «долге».
— Ну наконец-то! Хоть капля благодарности!
— Да. Благодарности, — кивнул Роман. Его губы тронула холодная, едва заметная усмешка. — Значит так. У тебя есть двадцать четыре часа, чтобы забыть о своих финансовых претензиях. Если за это время ты или кто-то от твоего имени ещё раз обратится к Свете с требованием денег, я сделаю очень простую вещь. Я продам машину. Ту самую, которую ты мне подарила. И все вырученные деньги до копейки отдам Свете. В качестве компенсации за её нервы. Ты меня поняла?
В гостиной стало абсолютно тихо. Клавдия Петровна застыла с ключом в руке. Её тщательно выстроенный мир, в котором она была благодетельницей, а сын — вечным должником, рухнул в одно мгновение. Он не просто отверг её помощь. Он взял её главный дар, её главный рычаг давления, и превратил его в оружие против неё самой. Он использовал её же отвратительную логику, но направил её точно в цель. Маска благопристойности треснула, и сквозь неё проступило выражение чистой, незамутнённой ярости. Её сын только что объявил ей войну на её же условиях. И она поняла, что проигрывает.
Выражение на лице Клавдии Петровны сменилось с ярости на нечто иное. Она застыла на мгновение, её мозг, очевидно, на полной скорости обрабатывал новую, немыслимую диспозицию. Ультиматум сына был не просто дерзостью — он был нарушением всех правил игры, по которым она жила десятилетиями. Затем её губы медленно растянулись в улыбке. Это была жуткая, неестественная улыбка, полная не веселья, а ядовитого понимания. Она проиграла битву, и теперь собиралась сжечь всё поле боя.
— Ты действительно думаешь, что дело в каких-то пятидесяти тысячах? — её голос стал тихим, почти вкрадчивым, и от этого ещё более зловещим. Она медленно опустила руку с ключом. — Рома, милый мой, наивный мальчик. Ты так ничего и не понял. Я просто хотела дать ей шанс. Шанс поступить по-человечески.
Она сделала паузу, наслаждаясь эффектом, который её слова произвели на Романа и Свету. Она больше не смотрела на сына. Всё её внимание было приковано к невестке, которая стояла бледная, как полотно, инстинктивно чувствуя, что сейчас произойдёт главный удар.
— Ты думаешь, она с тобой из-за большой и чистой любви? — продолжала Клавдия Петровна, обращаясь к Роману, но не сводя глаз со Светы. — Эта девочка, твоя Света, пришла ко мне за месяц до вашей свадьбы. Одна. Без тебя. Она сидела на моей кухне, пила мой чай и рассказывала, какой ты замечательный, но немного… непрактичный. И предложила мне сделку.
Роман молчал. Воздух в комнате стал плотным, его можно было резать ножом.
— Сделку, — повторила Клавдия Петровна, смакуя слово. — Она сказала, что если я буду оказывать ей регулярную финансовую поддержку, она сделает так, что ты не будешь тратить деньги на всякую ерунду. Что она будет направлять тебя в «правильное русло». Она знает, как тобой управлять, — это её точные слова. Она просто хотела продать мне поводок для моего собственного сына. И когда я отказала ей, вышвырнув её из своего дома, она и устроила эту дешёвую свадьбу за твой счёт, чтобы поскорее прибрать тебя к рукам. Так что эти пятьдесят тысяч, Ромочка, — это не мой долг. Это её неустойка.
Она закончила и победоносно выпрямилась. Ложь была чудовищной, но продуманной до мелочей. Она объясняла всё: и её внезапную неприязнь, и абсурдное требование денег. Это был её последний, самый сильный яд, впрыснутый прямо в сердце их отношений.
Роман не шелохнулся. Он медленно перевёл взгляд с матери на жену. Он увидел её лицо — шок, смешанный с омерзением от услышанного. В её глазах не было ни капли вины, только боль от того, что её пытаются утопить в этой грязи. Он смотрел на неё секунду, две, три. А потом снова повернулся к матери. В его взгляде не было ни сомнения, ни гнева. Только холодная, окончательная пустота.
— Я понял, — сказал он тихо.
Он сделал шаг вперёд, протянул руку и просто снял ключ с её пальцев. Клавдия Петровна была настолько ошеломлена его спокойствием, что даже не сопротивлялась. Она ожидала криков, разбирательств, слёз — чего угодно, но не этого ледяного, делового тона.
— Пойдём.
Он не взял её под руку, не подтолкнул. Он просто развернулся и пошёл к выходу, зная, что она последует за ним, как завороженная. Он открыл входную дверь и дождался, пока она выйдет на лестничную клетку. Он не смотрел на неё. Его взгляд был устремлён на номер соседней квартиры.
Затем он молча закрыл дверь прямо перед её лицом, повернул замок и, не отходя от двери, достал свой телефон. Света слышала, как он нажимает кнопки.
— Алло, это служба по замене замков? Здравствуйте. Мне нужно срочно сменить личинку во входной двери. Да, прямо сейчас. Адрес записывайте…
