Маша сидела на краешке продавленного дивана, глядя, как Саша, её муж, с энтузиазмом размахивает руками, рассказывая о новой идее.
Квартира, которую они снимали, была старой: обои в углу отклеивались, мебель явно знавала лучшие времена, а из вентиляции на кухне вечно пахло жареной рыбой.
Саша, высокий, с вечно растрёпанной чёлкой, выглядел как мальчишка, которому подарили новую игрушку.
— Машуль, ну мама дело предлагает! — говорил он, расхаживая по комнате. — Переедем к ней, а сэкономленное будем на свою откладывать. Представляешь? Через пару лет — своя квартира!
Маша нахмурилась, теребя край своего свитера. Ей не нравилось, как звучало это предложение. Надежда Петровна, Сашина мама, была женщиной властной, с громким голосом и привычкой всё контролировать. Но Саша смотрел на неё с такой надеждой, что Маша только вздохнула.
— А она точно не против? — спросила она, стараясь скрыть сомнение. — У неё же и так тесно.
— Да брось, она сама предложила! — Саша сел рядом, обнял её за плечи. — Говорит, скучно ей одной. И нам поможет, и ей веселее.
Маша кивнула, хотя в груди шевельнулось что-то тревожное. Они с Сашей поженились полгода назад, и их жизнь, хоть и небогатая, была их собственной. Но финансы пели романсы: съёмная квартира съедала половину зарплаты, а Машина работа в школе и Сашина в автосервисе не обещали скорого богатства. Предложение Надежды Петровны звучало разумно. Слишком разумно.
— Ладно, — наконец сказала Маша. — Попробуем.
Саша просиял и чмокнул её в щёку. А Маша посмотрела в окно, где серый ноябрьский дождь барабанил по подоконнику, и подумала, что, возможно, зря согласилась.
Квартира Надежды Петровны встретила их запахом старой мебели и лаванды. Двухкомнатная, с высокими потолками и выцветшими шторами, она казалась музеем советских времён. На полках стояли хрустальные вазы, на стене висел ковёр с оленями, а в кухне гудел древний холодильник.
— Ну, вот ваш угол, — сказала Надежда Петровна, указывая на раскладной диван в гостиной. — Спать будете здесь. А вещи — в шкаф, только аккуратно, там мои платья.
Маша посмотрела на диван, который скрипел при каждом движении, и почувствовала, как внутри что-то сжалось. Саша, наоборот, был полон энтузиазма, таская их чемоданы.
— Мам, мы тебе так благодарны, — сказал он, обнимая Надежду Петровну.
Та улыбнулась, но её взгляд скользнул по Маше, будто оценивая. Надежда Петровна была женщиной крупной, с аккуратно уложенными волосами и яркой помадой, которая, казалось, никогда не стиралась. Её голос звучал уверенно, почти властно, даже когда она говорила о мелочах.
— Ничего, Сашенька, — ответила она. — Главное, чтобы вы берегли квартиру. И, Маша, ты уж не шуми с утра, я поздно встаю.
Маша кивнула, проглотив желание сказать, что она вообще-то работает с семи утра. Первая неделя прошла тихо: Маша готовила завтраки, стараясь не греметь посудой, Саша старался приходить с работы вовремя, а Надежда Петровна наблюдала за всем, будто генерал на поле боя. Но уже к концу недели Маша заметила, что её свекровь имеет мнение по любому поводу: от того, как резать лук, до того, сколько времени Саша должен проводить дома.
— Саш, ты бы за Машей присматривал, — сказала Надежда Петровна за ужином, подвигая к себе тарелку с картошкой. — А то она вечно на работе, а дома бардак.
Маша замерла с вилкой в руке. Бардак? Она каждый вечер вытирала пыль и мыла полы, потому что Надежда Петровна намекала, что «грязь в доме — позор хозяйки».
— Мам, всё нормально, — мягко сказал Саша, но Маша уловила в его голосе нотку усталости.
Она промолчала, но внутри всё кипело. Это был их первый семейный конфликт, и он оказался таким мелочным, таким банальным, что Маша даже не знала, как на это реагировать.
Через месяц Маша начала замечать, что их сэкономленные деньги уходят не в копилку на квартиру, а на «нужды дома». Надежда Петровна то просила скинуться на новый телевизор («старый же совсем плохой»), то на ремонт в ванной («а то трубы текут»), то на её лекарства, которые, по её словам, стоили целое состояние.
— Саш, мы же договаривались копить, — шепнула Маша однажды вечером, когда они лежали на своём скрипущем диване. — А твоя мама каждый раз что-то придумывает.
Саша вздохнул, глядя в потолок.
— Маш, она нам помогает. Мы же у неё живём бесплатно. Надо и её поддержать.
— Поддержать? — Маша приподнялась на диване. — Мы же как аренду платим! Она за всё деньги требует!
Саша потёр затылок, его обычный жест, когда он не знал, что ответить.
— Ну, она же не просто так, — пробормотал он. — Это её квартира и её правила.
Маша почувствовала, как в горле встал ком. Она хотела сказать, что это несправедливо, что они не прислуга и не договаривались оплачивать все прихоти Надежды Петровны. Но вместо этого она только кивнула и ушла на кухню, где начала яростно тереть и без того чистую столешницу.
С каждым месяцем напряжение росло. Надежда Петровна становилась всё более требовательной. Она могла часами рассказывать Саше, как ей тяжело, как она жертвует своим комфортом ради них. Саша слушал, кивал, а потом молча переводил деньги ей на карту. Маша видела, как их мечта о собственной квартире растворяется в бесконечных «скиньтесь на это, скиньтесь на то».
Однажды вечером, когда Надежда Петровна ушла к соседке, Маша решилась на серьёзный разговор.
— Саш, нам надо уезжать, — сказала она, стоя у окна и глядя на мокрый от дождя двор. — Мы не копим, мы просто содержим твою маму.
Саша нахмурился, его лицо стало серьёзным.
— Маш, ты преувеличиваешь. Она нам помогает, а ты её чуть ли не в тираны записала.
— Помогает? — Маша повернулась к нему, её голос дрожал. — Она нами манипулирует! Ты не видишь? Она каждый раз придумывает, на что потратить наши деньги. А ты… ты всегда на её стороне!
— Это моя мама, Маша! — Саша повысил голос. — Она одна меня растила, я ей обязан!
— А мне ты обязан? — вырвалось у Маши. — Я твоя жена, Саша. Или это уже не важно?
Он замолчал, и в этой тишине Маша почувствовала, как что-то рушится. Не их брак, нет, но что-то хрупкое, что они строили вместе. Она ушла в ванную, включила воду и сидела там, слушая, как шум воды заглушает её собственные мысли.
На работе Маша делилась своими переживаниями с коллегой Наташей, женщиной лет сорока, которая всегда казалась спокойной и мудрой. Они сидели в учительской, пили чай, и Наташа внимательно слушала.
— Маш, ты должна с ним говорить, — сказала Наташа, помешивая ложкой в своей кружке. — Не ссориться, а говорить. Он, возможно, не видит ничего странного, потому что для него это норма. Он так жил всю жизнь.
— А если он не услышит? — Маша смотрела на свои руки, сцепленные на коленях. — Я боюсь, что он выберет её, а не меня.
Наташа покачала головой.
— Он тебя любит. Но он запутался. Мужчины часто такие — не видят дальше своего носа. Ты должна показать ему, где правда.
Маша задумалась. Наташа была права: Саша не был плохим, он просто не видел, как его мать использует ситуацию. Но как объяснить это так, чтобы он не почувствовал себя предателем?
Всё изменилось в один из холодных декабрьских вечеров. Маша вернулась с работы и застала Надежду Петровну за разговором с Сашей. Они обсуждали, как накопить денег на поездку к морю — для Надежды Петровны, конечно.
— А мы с Машей? — спросил Саша, и в его голосе Маша впервые уловила сомнение.
— Ой, Сашенька, вы же молодые, вы ещё успеете, — отмахнулась Надежда Петровна. — А мне здоровье поправить надо.
Маша стояла в коридоре, слушая, и вдруг поняла: это не просто случайности. Надежда Петровна сознательно выстраивала их жизнь вокруг своих желаний, а Саша, её сын, был слишком привык к этому, чтобы сопротивляться. Она вошла в комнату, её сердце колотилось.
— Надежда Петровна, — сказала она, стараясь говорить спокойно, — мы с Сашей уезжаем. Мы благодарны за помощь, но дальше так нельзя.
Саша посмотрел на неё, его глаза расширились. Надежда Петровна ахнула, прижав руку к груди.
— Маша, как ты смеешь? — начала она, но Маша её перебила.
— Я не хочу вас обидеть, — сказала она, хотя голос дрожал. — Но мы с Сашей — семья. И мы должны строить свою жизнь, а не вашу.
Саша молчал, но Маша видела, как он смотрит то на неё, то на мать. Впервые она почувствовала, что он действительно слушает.
Той ночью они с Сашей говорили до утра. Маша рассказала всё: как чувствует себя невидимкой в этом доме, как боится, что их мечта о квартире никогда не сбудется, как устала быть на вторых ролях. Саша слушал, иногда хмурясь, иногда кивая. Впервые он не перебивал, не защищал мать.
— Я не хотел, чтобы ты так себя чувствовала, — наконец сказал он. — Я думал, мы все в одной лодке.
— Мы в одной лодке, Саш, — ответила Маша. — Но рулит только твоя мама.
Он слабо улыбнулся, и Маша поняла, что это первый шаг. Они решили снять маленькую студию, пусть даже это будет тяжело. Саша пообещал говорить с матерью, но Маша знала: это будет долгий путь.
Через месяц они переехали. Новая квартира была ещё меньше прежней, но она была их. Маша поставила на подоконник горшок с фиалкой, а Саша повесил на стену их свадебное фото. Надежда Петровна звонила, иногда ворчала, но Саша научился мягко, но уверенно отказывать.
Однажды вечером, сидя на кухне за ужином, Маша посмотрела на Сашу.
— Мы справимся, да? — спросила она.
Он взял её руку, сжал.
— Справимся, Машуль. Вместе.
И в этом «вместе» была вся их надежда. Жизнь не стала проще, но она стала их собственной. И в этом было что-то освобождающее, как будто они наконец вдохнули полной грудью.
