Кирилл Полонский поправил ворот дорогого пальто. Вечерний дождь превращал огни города в грязные акварельные пятна.
Он только что вышел из своей флагманской пекарни «Слойка-Гурмэ». Запах ванили, корицы и свежего хлеба, запах его успеха, сменился сырой промозглостью.
У двери, прижавшись к стене, чтобы хоть как-то укрыться от мороси, сидела женщина. Грязная, не по размеру большая куртка, спутанные, слипшиеся волосы, лицо, которое не хотелось разглядывать.
Она протянула пластиковый стаканчик с парой монет на дне.
— Помогите… на еду.
Кирилл брезгливо отступил. Обычная картина для центра. Охрана, видимо, отошла. Он мысленно сделал себе пометку оштрафовать их.
— Отойди, — он полез в карман за мелочью, чтобы откупиться и она не портила вид клиентам.
Женщина не смотрела на него. Она смотрела сквозь него, в мутный поток огней, и тихо напевала себе под нос.
Это было даже не пение. Просто бессвязный мотив, тихий, как шелест сухой листвы.
Кирилл уже достал несколько мятых купюр, когда мотив сложился в слова.
— …ветер-странник, обними, дай дойти до той…
Рука Полонского замерла. Он вздрогнул так, будто его ударили. Звон монет в стаканчике, шум машин — все звуки мира разом исчезли.
Он резко обернулся.
— Что?
Нищенка испуганно вжала голову в плечи.
— Простите… я…
Он схватил ее за плечо, встряхнув. Мокрая, ледяная ткань.
— Откуда ты знаешь эту песню? Говори!
Она подняла на него глаза. Пустые, выцветшие, испуганные глаза, в которых не было ни капли узнавания.
— Я… я не знаю. Она… она всегда со мной. Просто… в голове.
Кирилл отшатнулся. Он смотрел на это грязное, измученное лицо. На запекшуюся ссадину на скуле. На грубый, рваный шрам над бровью, которого раньше не было.
И он не видел в ней ничего. Ничего от нее.
— Света? — выдохнул он.
Женщина моргнула.
— Меня… так звали? Я не помню. Люди зовут меня… никак.
Кирилл Евгеньевич Полонский, владелец сети лучших пекарен в городе, человек, который добился всего сам, стоял под ледяным дождем, и земля уходила у него из-под ног.
Эта женщина, эта грязная попрошайка…
Двадцать лет назад. Выпускной. Они сидят на крыше старой пятиэтажки. Он, нищий студент Кир, и она, смешливая, легкая Света.
Она сочинила эту песню. Про «ветер-странник» и «долгий путь». Их песня. Только их. Никто в мире не мог ее знать.
— Ты… ты не можешь быть ею, — прошептал он, скорее себе, чем ей.
— Я не знаю, кто я, — тихо ответила женщина. — Я просто пою. Когда пою, не так страшно.
Он смотрел на нее, и гнев, стыд и что-то еще, что-то страшное и огромное, поднималось в нем.
Он не узнал ее. Он прошел бы мимо. Он, который клялся помнить.
Он, построивший свою жизнь на том, чтобы забыть ту нищету, из которой выбрался.
— Поехали, — глухо сказал он, хватая ее за руку. Рука была тонкой, как ветка.
— Куда? Я… я не могу, у меня…
— Молчи. Поехали.
Он почти силой затащил ее в свой черный, блестящий внедорожник. Контраст между ее лохмотьями и бежевой кожей салона был чудовищен.
Она съежилась на сиденье, боясь прикоснуться к чему-либо, и от нее пахло сыростью и бедой.
— Вы… вы меня в полицию?
Кирилл с силой ударил по рулю.
— Я тебя… — он запнулся. — Я тебя домой везу.
— У меня нет дома.
— Теперь есть, — отрезал он, впиваясь пальцами в руль.
Дома его ждала жена, Вероника. Ужин. Тепло. Идеальный, выстроенный им мир.
И он только что привез в этот мир гранату без чеки.
Дверь квартиры открылась. В нос ударил запах чистоты, дорогого паркета и тонкий аромат роз. Вероника любила свежие цветы.
Вероника вышла в прихожую. Идеальная укладка, шелковый домашний костюм.
Она улыбнулась ему, но улыбка мгновенно застыла, когда она увидела, кого он привел.
Она увидела женщину за его спиной. И почувствовала запах.
Запах мокрой, грязной одежды, немытого тела, улицы и отчаяния. Этот запах был оскорблением для их выверенного, стерильного пространства.
— Кирилл? — Вероника не повысила голос. Она говорила холодно, на грани шепота. — Что это.
Это был не вопрос. Это было требование убрать «это» немедленно.
Попрошайка, Света, жалась за спиной Кирилла, как побитое животное. Она смотрела на блестящий пол, на светлые стены, на эту красивую, строгую женщину, и дрожала.
— Вероника, это… сложно, — начал Кирилл, снимая пальто.
— Я жду объяснений. Немедленно. Ты привел… это в наш дом. На ковер.
Она указала на грязные, мокрые пятна, которые уже расплывались на дорогом персидском ковре в прихожей.
— Ее зовут Света. Я… я думаю, я ее знаю.
— Ты думаешь? — Вероника скрестила руки на груди. — Ты подобрал ее на улице? Ты сошел с ума? Ты знаешь, какие у нее могут быть болезни?
— Она… она пела песню, — глухо ответил Кирилл, понимая, как дико это звучит.
— Песню? — Вероника посмотрела на него как на идиота. — Ты притащил в дом бомжа, потому что тебе понравилась песня? Кирилл, у нас гости через час!
Он пропустил это мимо ушей. Он смотрел на Свету.
— Иди в ванную. Вон та дверь.
Женщина не двигалась. Она была парализована страхом и обстановкой.
— Кирилл! — рявкнула Вероника, теряя свое хваленое самообладание. — Никаких ванных! Выведи ее!
— Она останется, — сказал Кирилл.
Он сказал это негромко, но так, что Вероника осеклась. Он редко использовал этот тон. Тон владельца.
— Ты не в своем уме. Она…
— Вероника, ужин отменяется. Позвони гостям. Скажи, я заболел. Что угодно.
Он подошел к Свете, взял ее за ледяную руку. Ее рука была как птичья лапка, тонкая и грязная.
— Пойдем. Тебе надо помыться.
Он буквально повел ее в гостевую ванную. Роскошную, отделанную мрамором.
Света застыла на пороге. Она смотрела на свое отражение в огромном зеркале и, кажется, не узнавала себя.
— Я… я не могу, — прошептала она. — Я… тут… все такое…
— Можешь, — он открыл воду, и шум наполнил помещение. — В шкафу халат. Полотенца. Мыло. Выброси свою одежду в этот пакет.
Он вышел и плотно закрыл дверь.
Вероника ждала его в коридоре. Ее лицо было бледным от ярости.
— Объяснись.
— Двадцать лет назад, до тебя, до пекарен, до всего. У меня была девушка. Света. Мы… мы расстались. Плохо расстались.
— И? Ты решил, что эта… она? Спустя двадцать лет?
— Она пела нашу песню. Которую никто, кроме нас двоих, знать не мог.
— Бред, — отрезала Вероника. — Просто совпадение. Люди поют песни, Кирилл.
— Не эту. Эту сочинила она.
— И что теперь? — в ее голосе звенел лед. — Ты поселишь ее у нас? Эту… потерянную? Ты хоть понимаешь, что она, вероятно, просто сумасшедшая? Или наркоманка?
— Я понимаю, что я чуть не прошел мимо, — жестко ответил он. — Я не узнал ее, Вероника. Я. Не. Узнал.
— И что это меняет? Ты не обязан спасать всех, кого знал в прошлой жизни! У тебя есть эта жизнь. Со мной!
Из ванной донесся грохот — что-то упало. Потом тихий всхлип.
Кирилл рванулся к двери.
— Света! Ты в порядке?
Ответа не было. Только тихий плач.
Он приоткрыл дверь. Она сидела на полу, на мокром коврике, рядом с опрокинутой корзиной для белья. Вода шумела.
Она сидела в своих лохмотьях и плакала, глядя на свои руки.
— Я не помню… я ничего не помню… только песню…
Вероника стояла сзади. В ее глазах было отвращение и… что-то еще. Похожее на страх.
Она увидела не просто попрошайку. Она увидела призрак из прошлого, который явился, чтобы разрушить ее настоящее.
— Кирилл, — сказала она тихо, — если она останется здесь на ночь, я уйду.
Он посмотрел на жену. На ее идеальное, холодное лицо.
Потом на сжавшуюся на полу женщину, от которой пахло бедой.
— Значит, уходи, — сказал он, входя в ванную и закрывая за собой дверь.
Снаружи хлопнула входная дверь. Так сильно, что в ванной с полки едва не съехал флакон с шампунем.
Вероника ушла. Не просто ушла из комнаты — она ушла из дома. Собрала ли она вещи? Он не знал. Ему было все равно.
Кирилл повернулся к женщине. Шум воды оглушал.
— Света, — он коснулся ее плеча.
Она вздрогнула и отползла к стене, как зверек.
Он увидел ее глаза — в них был животный ужас. Ужас не перед ним, а перед мраморными стенами, перед блестящими кранами, перед самой ситуацией.
— Я не Света. Я не знаю…
— Хорошо, — кивнул Кирилл, пытаясь говорить как можно спокойнее. — Не Света. Просто… вымойся. Пожалуйста.
Он вышел из ванной и прикрыл дверь. Сел на банкетку в коридоре, прямо напротив.
Он слушал, как за дверью шумит вода.
Прошло двадцать минут. Час. Вода все лилась. Плача слышно не было.
Он постучал.
— Эй… Ты в порядке?
Дверь приоткрылась. Вышел пар.
Она стояла в огромном махровом халате, который Вероника купила ему, но он так ни разу и не надел.
Чистая. С мокрыми, темными волосами, прилипшими к лицу. И без этого слоя грязи, без запаха…
Он смотрел на нее и только сейчас начал видеть.
Тонкие запястья. Родинку над губой, которую он целовал тысячу раз. Линию скул.
Да, она изменилась. Шрам над бровью был свежим, грубым. Под глазами залегли тени, которые не смыть водой. Она была измучена, сломлена, в ней не было ни грамма той, прошлой Светы.
И все же это была она.
— Света… — повторил он, но уже не как вопрос.
Она испуганно посмотрела на него.
— Я… я голодная.
Его обожгло стыдом. Он привел ее, устроил сцену с женой, но даже не подумал ее накормить.
— Да. Конечно. Идем.
Он повел ее на кухню. В их идеальную кухню. Запах утки с яблоками, который он помнил, давно выветрился.
Он открыл холодильник. Дорогие сыры, устрицы, экзотические фрукты. Еда Вероники.
— Ты… что ты будешь?
Она смотрела на еду с тем же ужасом, что и на ванную.
— Хлеба, — прошептала она. — Можно?
Он вытащил багет из своей же пекарни. Отломил кусок.
Она вцепилась в него обеими руками и ела. Ела жадно, взахлеб, давясь.
Кирилл сел напротив. Он смотрел, как она ест. Его первая любовь. Женщина, которая писала стихи и смеялась, как колокольчик. Женщина, которую он когда-то бросил.
Он бросил ее, потому что она была слишком… простой. Слишком бедной. Потому что она не вписывалась в его планы на «большую жизнь».
И вот теперь он был в этой «большой жизни». А она ела черствый хлеб на его кухне в чужом халате.
— Что с тобой случилось? — спросил он тихо, когда она доела.
Она пожала плечами.
— Я не знаю. Я очнулась… на улице. Холодно было. Голова болела. Вот тут.
Она коснулась шрама.
— И… ничего. Пусто. Только песня.
— Сколько… сколько ты так живешь?
— Не знаю. Зима была. Потом лето. Теперь вот… опять дождь.
Годы. Она жила так годы.
— Ты… ты меня совсем не помнишь? — он все еще на что-то надеялся. — Кирилл. Я Кир.
Она посмотрела на него долгим, внимательным взглядом.
— Кир… — она попробовала имя на вкус. — Красивое. Нет. Я не помню. Простите.
Она назвала его на «вы».
Он встал.
— Тебе надо поспать.
Он отвел ее в гостевую спальню. Комнату, которая была больше, чем вся та квартира, где они когда-то жили вместе.
Она застыла у кровати с белоснежными простынями.
— Я… я не могу. Я грязная.
— Ты чистая, — сказал он. — Ты только что из душа.
— Нет, — она покачала головой. — Я… внутри грязная. Я не могу… здесь.
Она взяла одеяло, бросила его на пол в углу, между стеной и шкафом. Забралась туда, как в нору.
— Мне здесь будет хорошо, — прошептала она, закрывая глаза. — Здесь… безопасно.
Кирилл смотрел на нее. На свою первую любовь, спящую на полу его роскошной квартиры, как бездомная собака.
Он вышел и закрыл дверь.
Дом был пугающе пустым. Вероника не вернулась.
Он прошел в свой кабинет, сел в кресло и впервые за двадцать лет не знал, что делать.
Вся его жизнь, вся его империя, построенная на точном расчете, рухнула в один вечер.
Он вспомнил, как расстался с ней.
«Свет, пойми, у меня большие планы. Я не могу… тащить этот груз», — сказал он ей тогда.
«Груз? Кир, я… я же люблю тебя», — ответила она.
«А я люблю будущее. А у тебя его нет».
Он был молод, жесток и амбициозен.
Он встал, подошел к бару, налил себе виски.
«Ну что, Полонский», — сказал он своему отражению в темном окне. — «Будущее наступило».
Утро было серым и тяжелым. Кирилл не спал. Он сидел в кабинете, пока снаружи не посветлело.
Квартира, обычно наполненная ароматом свежесваренного Вероникой кофе и ее тихими, деловыми шагами, была пустой.
Он вышел из кабинета. Дверь гостевой спальни была приоткрыта.
Он заглянул. Света спала там же, на полу, в углу, свернувшись калачиком под одеялом.
Он тихо прикрыл дверь и прошел на кухню. Включил кофемашину.
Первым делом — одежда. Он не мог держать ее в банном халате. Он позвонил своему водителю.
— Андрей, доброе утро. Нужен странный заказ. Заедь в любой простой магазин… не бутик… и купи…
Он замялся. Какой у нее размер? Она всегда была тонкой. А сейчас… просто тень.
— Купи спортивный костюм, простой, серый. Футболки. Носки. Нижнее белье. Размер… 42-44. И обувь. Простые кроссовки. 37-й. И да, прихвати приличную куртку. Жду через час.
Потом он позвонил и отменил все утренние встречи в пекарнях. «Семейные обстоятельства». Как это было далеко от правды. И как близко.
Вторым делом — врач. Он не мог везти ее в больницу в таком состоянии. Она бы умерла от страха.
Он позвонил по личному номеру старого знакомого, лучшего невролога в городе, который вел еще его отца.
— Олег Петрович? Полонский. У меня… экстренная ситуация. Дома. Нужен ваш совет. И ваше полное молчание.
Они договорились, что врач приедет к обеду.
Он сделал два бутерброда с сыром и налил кружку сладкого чая. Поставил на поднос.
Постучал в спальню.
Она уже не спала. Сидела в том же углу, прижав колени к груди.
— Доброе утро, — сказал он.
Она кивнула.
— Поешь, — он поставил поднос на пол рядом с ней.
Она посмотрела на еду, потом на него.
— Спасибо.
Он присел на корточки поодаль.
— Я… я купил тебе одежду. Скоро привезут. И… я вызвал врача.
Она тут же напряглась.
— Не надо врача. Я не больная.
— Он просто посмотрит. Твою голову. Шрам. — Он старался говорить мягко. — Он мой друг. Он не сделает тебе больно.
Она кивнула, но он видел, что она ему не верит. Она не верила никому.
— Ты… Кир? — она вдруг снова назвала его по имени.
— Да.
— Почему… почему вы это делаете?
Он посмотрел на нее. На ее чистые, но все еще спутанные волосы, на испуганные глаза.
— Потому что я должен, — ответил он. — Я… давно тебе должен.
В дверь позвонили. Водитель привез пакеты.
Кирилл отдал их ей.
— Переоденься.
Когда она вышла, в сером спортивном костюме, который на ней висел, она стала еще больше похожа на подростка, потерявшегося в мире взрослых.
Она снова села на кухне. Она не ходила по квартире. Она выбирала одно место и замирала там.
— Помнишь… ты любила сырники? — вдруг спросил он, сам не зная, зачем.
Она покачала головой.
— А… город? Может, ты помнишь… парк? Наш старый двор?
Она смотрела на него пустыми глазами.
— Я помню… холод. И… песню.
К обеду приехал Олег Петрович. Пожилой, интеллигентный, с дорогим саквояжем.
Кирилл представил их:
— Это Света. А это… мой друг. Он поможет.
Врач разговаривал с ней почти час. В гостевой спальне. Кирилл ходил по коридору, не находя себе места.
Наконец, Олег Петрович вышел. Лицо его было серьезным.
Они прошли в кабинет.
— Что ж, Кирилл Евгеньевич. Все непросто.
— Говорите, — потребовал он.
— Амнезия. Ретроградная, тотальная. Вызвана, очевидно, сильнейшей черепно-мозговой травмой. Судя по шраму, били чем-то тяжелым.
У Кирилла похолодели руки.
— Ее… били?
— Безусловно. И не раз. У нее старые, неправильно сросшиеся переломы на ребрах, я прощупал. И… — врач вздохнул. — Она очень истощена. Физически и морально. Это чудо, что она вообще выжила на улице.
— Она вспомнит? — это был главный вопрос.
— Шанс… один на миллион. Это не тот случай, когда «ударился-забыл, ударился-вспомнил». Ее мозг заблокировал все. Песня, о которой ты говорил… это «якорь». Эмоциональный. Единственная ниточка, которая осталась от прошлой личности.
— Что делать?
— Покой. Еда. Безопасность. Никакого стресса. Никаких «вспоминай». Это может спровоцировать панику или психоз. И… Кирилл, — врач посмотрел на него в упор. — У нее есть кто-то? Родные?
Кирилл молчал. Он думал о ее матери, которая умерла, пока они еще встречались. Об отце-алкоголике, который пропал.
— Нет. Никого.
— Тогда это ляжет на тебя. Ей нужен уход. Ей… нельзя быть одной. Ни минуты. Она в состоянии ребенка. Испуганного, забитого ребенка.
Врач уехал.
Кирилл стоял у окна. Он должен был ехать в офис. Разруливать десятки проблем. Подписывать счета.
А вместо этого он смотрел, как Света, сидя на кухне, рисует пальцем по запотевшему стеклу узоры. И тихо-тихо напевает:
— …ветер-странник, обними…
В этот момент в замке провернулся ключ.
Вероника. Она вернулась.
Она вошла на кухню. Одна. С идеальной укладкой, но со странным, злым блеском в глазах.
Она не посмотрела на него. Она посмотрела на Свету, которая тут же съежилась и замолчала.
— Убери ее, — сказала Вероника.
— Вероника, я…
— Я не буду повторять дважды, Кирилл. Я ушла вчера, чтобы ты остыл. Очевидно, ты не остыл. Ты привел это… в мой дом. И она все еще здесь.
— Она останется, — твердо сказал Кирилл.
— Я не буду жить в одном доме с… этим. Это унизительно. Ты понимаешь, что ты сделал? Ты притащил в нашу спальню…
— Она в гостевой!
— Ты притащил в нашу жизнь свое грязное прошлое! — закричала она. — Я двадцать лет строила этот дом! Эту жизнь! Я сделала тебя тем, кто ты есть!
— Я сам себя сделал! — ответил он.
— А я была рядом! Я была твоей витриной, твоей опорой! А ты… ты променял меня на… — она с отвращением махнула рукой в сторону Светы.
Света тихо встала и попыталась выйти из кухни.
— Стой! — приказала Вероника.
Света замерла.
— Ты, — Вероника подошла к ней вплотную. — Ты думаешь, ты победила? Думаешь, ты пришла сюда, и он твой? Он поиграет с тобой, как со сломанной куклой, и выбросит. Как выбросил двадцать лет назад.
Света смотрела на нее и ничего не понимала. Она только дрожала.
— Вероника, прекрати! — крикнул Кирилл, оттаскивая жену.
— Нет! Я не прекращу! Это мой дом! — она повернулась к нему. — Выбирай. Прямо сейчас. Или она, или я.
Кирилл посмотрел на жену. На ее красивое, но чужое лицо. И он вдруг понял, что не любит ее. И, возможно, никогда не любил. Он любил «проект». «Проект» успешной жизни.
Потом он посмотрел на Свету. На ее ужас в глазах.
— Я выбираю, — тихо сказал он. — Я ухожу.
Вероника опешила.
— Что?
— Ты… ты остаешься. В своей квартире. В своей жизни. А я ухожу. С ней.
Он подошел к Свете, взял ее за руку.
— Идем.
— Куда? — прошептала она.
— Туда, где тебе будет безопасно.
— Ты… ты уходишь? — Вероника не верила. — Ты бросаешь все? Бизнес? Меня?
— Тебя я, кажется, бросил уже давно, — сказал он. — А бизнес… он останется. Просто без меня.
Он взял Свету за руку и повел к выходу.
— Куртку надень.
Вероника осталась стоять посреди кухни.
— Ты пожалеешь! — крикнула она им в спину. — Ты вернешься! Нищий!
— Я уже был нищим, — сказал Кирилл, открывая входную дверь. — Я не боюсь.
Он закрыл за собой дверь.
Эпилог
Они уехали на такси в Сосновку, в тот самый дом, который Вероника называла «деревенской избой». Небольшой, деревянный дом у леса, который Кирилл когда-то строил, вспоминая о детстве.
Первые месяцы были самыми сложными.
Кирилл Полонский, владелец бизнеса, учился жить заново. Он звонил своему заму, давал указания. Но мыслями он был в доме.
Света… она оставалась «ребенком». Она боялась громких звуков. Она все так же спала на полу, пока Кирилл не смастерил ей низкую, похожую на гнездо, кровать.
Она не помнила его. Она не помнила ничего. Но она начала ему доверять.
Она сидела в саду, пока он колол дрова. И все так же напевала свою песню.
Через три месяца он понял, что не может так жить. Он вернулся в город на один день. Встретился с Вероникой. Они молча подписали документы о разводе. Квартира отошла ей.
А потом он встретился с советом директоров своей компании.
— Господа, я продаю свою долю. Всю.
Он продал «Слойку-Гурмэ». Не Веронике. Своим топ-менеджерам. Он получил огромные деньги. Но не оставил их себе.
Он положил их в банк. На два счета. Один — анонимный благотворительный фонд помощи людям, потерявшим память. Второй — на имя Светланы Морозовой.
Кирилл начал поиски. У него теперь были на это и время, и средства. И он помнил ее фамилию.
Он искал ее родных. И однажды… нашел.
На пороге их дома появился высокий, сутулый парень и пожилая женщина.
— Мы… мы ищем Свету, — сказал парень. — Мне сказали… что она здесь.
Кирилл впустил их. Света, услышав чужие голоса, спряталась на кухне.
Женщина, ее тетя, плакала.
— Мы думали, ты умерла, Светонька! Пять лет… пять лет!
Они рассказали. После того, как Кирилл ее бросил, она долго была одна. А потом сошлась с ним. С плохим человеком. Он ревновал ее, бил. В один из дней, после страшной ссоры, она просто… исчезла. А он сказал родным, что она сбежала.
Они искали ее. Но не там.
Парень, ее младший брат Егор, вошел на кухню. Света смотрела на него с ужасом.
— Светик? — тихо сказал он. — Сестренка?
Она покачала головой, отползая в угол.
Егор сел на корточки.
— Я… я помню, ты мне пела. Всегда, когда мне было страшно. Ты меня на качелях качала и пела…
И он запел. Тихо, немного фальшивя, но с той самой мелодией.
— …ветер-странник, обними… дай дойти до той…
Света замерла.
— …звезды, что вдали, — вдруг шепотом закончила она.
Она смотрела на Егора. Долго. Внимательно.
— Ты… ты… — ее лицо исказилось. Это была боль. Боль воспоминания.
— Егорка? — прошептала она.
Это было первое слово из ее прошлой жизни.
Прошло еще полгода.
Память не вернулась к ней полностью. Врачи были правы. Но она вспомнила ощущения. Тепло. Брата. Детство.
Она все еще жила с Кириллом в том доме. Брат и тетя часто приезжали.
Кирилл открыл маленькое кафе в поселке. «Просто Хлеб». Он работал там сам. Его руки, когда-то подписывавшие миллионные контракты, теперь были в муке. Он больше не был Кириллом Евгеньевичем. Он был Киром.
Света сидела за столиком у окна. Она уже не боялась людей. Она рисовала в альбоме — цветы, лес, Егора.
Иногда она смотрела на Кирилла.
— Кир, — говорила она. — Ты… хороший.
Она не помнила, что он ее бросил. Она не помнила, что он ее предал. Она знала его только таким — тем, кто спас ее.
И он жил с этим. Он жил с ее благодарностью, которая была тяжелее любой ненависти.
Вечером они сидели на веранде.
— Спой, — попросил он.
И она запела.
— …ветер-странник, обними…
Он смотрел на нее и понимал, что потерял все, что имел. И только сейчас, в этой нищете, в этом простом доме, с этой сломленной женщиной, он, наконец, обрел то, ради чего стоило жить.
Он не знал, любит ли она его. Он не знал, простила ли она его там, за гранью памяти.
Он знал только одно. Он больше никогда ее не отпустит.
