— Что происходит?
Голос Аллы прозвучал на удивление спокойно, хотя внутри у неё всё сжалось в тугой, ледяной комок. Она стояла в проёме кухни, всё ещё не выпуская из руки ручку тяжёлой сумки с продуктами. На ней было строгое офисное платье, которое к вечеру казалось чугунной гирей, и туфли на каблуке, которые она проклинала с самого обеда. После десяти часов за монитором, после душной, липкой давки в вечернем метро, она мечтала только об одном: скинуть с себя эту рабочую броню, заварить крепкий чай и съесть маленький, но неприлично дорогой торт-суфле с малиной. Он ждал её в холодильнике, личная награда за успешно закрытый квартальный отчёт.
А сейчас посреди её кухни, в одних только застиранных семейных трусах в синюю клетку, стоял Виктор. Друг её мужа. Его тело, рыхлое и белое, казалось неуместно огромным в их небольшом пространстве. Одной рукой он небрежно опирался на открытую дверцу холодильника, а другой, с помощью большой столовой ложки, выгребал остатки её торта прямо из фирменной картонной коробки. Розовые ошмётки суфле и шоколадные крошки усеивали его небритый подбородок.
Увидев Аллу, он не смутился. Он даже не попытался сделать вид, что его застали врасплох за чем-то предосудительным. Он медленно дожевал, с натугой проглотил, и на его лице появилась ленивая, самодовольная ухмылка.
— О, хозяюшка вернулась. А мы тут это… инвентаризацию проводим. У тебя тут мышь в холодильнике повесилась.
Он с чмоканьем облизнул ложку и, не глядя, бросил её в раковину, где уже высилась Эйфелева башня из немытой посуды за последние два дня. Алла молча перевела взгляд с его наглого, заплывшего лица на изуродованную коробку из-под торта, а затем на свои руки, которые до побелевших костяшек сжимали лямку сумки. Два месяца. Шестьдесят два дня этот человек жил в их двухкомнатной квартире, превратив гостиную в свою берлогу. Шестьдесят два дня она спотыкалась о его разбросанные по коридору носки, находила в ванной его мокрые, пахнущие кислятиной полотенца и выслушивала от мужа бесконечные заверения, что «Витька вот-вот встанет на ноги, ему просто нужно время».
Она ничего не сказала. Молча развернулась, прошла в прихожую, с глухим стуком поставила сумку на пол. Сняла туфли, чувствуя, как гудящие ступни распластываются по прохладному ламинату. Прошла в спальню, переоделась в домашнюю футболку и штаны. Каждое её движение было медленным и выверенным. Она не злилась. Глухая усталость и фоновое раздражение, которые копились в ней неделями, внезапно перегорели, как старая лампочка, оставив после себя лишь холодную, ясную пустоту и кристальную чёткость мысли. Она больше не чувствовала себя хозяйкой, которую ущемляют. Она чувствовала себя оккупантом на своей же территории, который готовится к решительной зачистке.
Когда через полчаса в замке повернулся ключ и вошёл Андрей, она ждала его, стоя в коридоре. Он был весёлый, немного уставший после работы, с привычной расслабленной улыбкой на лице.
— Аль, привет! А чем это у нас так вкусно пахнет? Витька, что ли, готовить научился?
Он шагнул к ней, чтобы по привычке обнять, но наткнулся на её неподвижный, прямой взгляд. Улыбка медленно сползла с его лица, как подтаявшее масло.
— Что-то случилось? Ты чего такая? На тебе лица нет.
Алла сделала крошечный, едва заметный шаг назад, обозначая дистанцию.
— Мне надоело, что твой друг Витька живёт в нашей квартире! Это наш дом, а не проходной двор! Если он сегодня же отсюда не съедет, я лично вышвырну его вещи на лестницу, а следом и твои!
Она не кричала. Её голос был низким и ровным, без единой дрожащей ноты, и от этого он звучал гораздо страшнее любого истерического вопля. Андрей растерянно моргнул, переводя взгляд с её застывшего, как маска, лица на дверь в гостиную, откуда доносился звук работающего телевизора и сытое покашливание Виктора.
— Аль, ты чего завелась на ровном месте? Ну, погостит человек ещё немного… Друга же не выгонишь на улицу, это… это мужская дружба, понимаешь? Нельзя бросать своих в беде. Мы же не звери.
— Дружба дружбой, — перебила она его беспомощный лепет, и в её тёмных глазах на мгновение мелькнул отблеск, похожий на блеск стали. — Но когда твой друг начинает чувствовать себя в моём доме лучше, чем я, это уже не дружба, а наглость. У тебя есть час, чтобы решить, кто для тебя важнее: он или я.
— Час? Ты мне ставишь условия в нашем собственном доме? — Андрей наконец обрёл дар речи. Его первоначальная растерянность сменилась плохо скрытым раздражением. Он сбросил куртку на пуфик в прихожей, прошёл мимо жены, демонстративно не глядя на неё, и остановился на пороге гостиной. Оттуда пахло нагретым телевизором, немытым телом и чем-то неуловимо кислым.
— Я не ставлю условия. Я констатирую факт, — голос Аллы был таким же ровным и холодным. Она не сдвинулась с места, и эта её неподвижность действовала на нервы куда сильнее, чем если бы она металась по коридору. — Час — это даже много. Решение очевидно.
Андрей нервно потёр шею. Он попытался сменить тактику, заговорил мягче, вкрадчивее, как говорят с капризным и неразумным ребёнком.
— Аллочка, ну послушай. Куда он пойдёт? Ночь на дворе. Он мой лучший друг, с самого детства. Мы с ним пуд соли съели. Я не могу просто выставить его за дверь, как собаку. Это будет предательство.
— Предательство — это когда ты позволяешь своему другу превращать твой дом в свинарник, а твою жену — в обслуживающий персонал, — отчеканила она. — Предательство — это смотреть, как он доедает то, что я купила для себя после самой паршивой недели в этом году, и ухмыляться мне в лицо. Он не в беде, Андрей. Он в комфорте. В комфорте, который обеспечиваю я.
Из гостиной, привлечённый их голосами, высунулся Виктор. Он уже натянул треники с вытянутыми коленями. На его лице было выражение оскорблённой невинности.
— Андрюх, у вас тут что, семейные разборки? Я, может, пойду прогуляюсь, чтобы не мешать? А то я, кажется, причина…
Это была виртуозная манипуляция. Он обращался к Андрею, демонстративно игнорируя Аллу, выставляя себя жертвой её необъяснимого гнева. И Андрей тут же попался на эту удочку.
— Вить, да посиди, всё нормально, — он махнул рукой в сторону друга, а затем снова повернулся к жене. В его взгляде уже читалось осуждение. — Вот, видишь? Человек сам уйти готов, ему неудобно. Зачем ты так?
Алла коротко, беззвучно рассмеялась. Этот смех был страшнее плача. Она наконец увидела их обоих так ясно, будто с глаз слетела мутная плёнка. Они стояли в десяти шагах друг от друга — два союзника, два представителя своего мужского братства, а она была для них досадной помехой, нарушительницей их уютного мирка.
— Ты слышишь себя? Ты его защищаешь. Прямо сейчас. Он смотрит на меня как на источник проблемы, а ты его в этом поддерживаешь. Ему неудобно? Ему было удобно полчаса назад, когда он жрал мой торт столовой ложкой. Ему было удобно вчера, когда он оставил на кухонном столе тарелку с засохшими макаронами.
Виктор, почувствовав поддержку, осмелел и сделал шаг вперёд.
— Вообще-то, я не жрал, а ел. И вообще, я думал, у нас тут всё общее. Семья почти. Мы же с Андрюхой как братья. Да и по дому я помогаю, мусор вот выносил на прошлой неделе. Неблагодарное это дело, я смотрю, — он с укором посмотрел на Аллу, а потом снова на Андрея, ища поддержки. — Друг в беду попал, а ему вместо помощи — упрёки за какой-то кусок торта. Мелочно как-то.
Андрей кивнул. Слова Виктора попали в цель, придав его собственной позиции вес и благородство.
— Вот именно, Вить. Мелочно. Аль, я не понимаю, что на тебя нашло. Это не похоже на тебя. Давай ты успокоишься, мы все сядем, выпьем чаю и поговорим утром. На свежую голову.
Он произнёс это примирительным тоном, уверенный, что предлагает единственно верное решение. Отложить. Замять. Сделать вид, что ничего не было. Но для Аллы эти слова стали последним ударом гонга. Они не просто откладывали решение — они аннулировали её ультиматум, её чувства, её право голоса в собственном доме. Они оба, её муж и его друг, только что решили за неё, что её гнев — это просто женская блажь, которую нужно переждать, как непогоду.
— Утра не будет, — сказала она так же тихо, но теперь в её голосе появилась новая, металлическая твёрдость. — Час пошёл. Пятьдесят минут.
— Пятьдесят минут? — Андрей издал короткий, нервный смешок, полный недоверия. Он смотрел на жену так, будто видел её впервые: не как близкого человека, а как нелепую, упрямую помеху. — Ты серьёзно? Ты будешь стоять с секундомером? Ты в своём уме, Алла?
Слова «в своём уме» прозвучали как пощёчина. Это была уже не попытка уладить конфликт, а прямое обвинение в неадекватности. В этот момент Виктор, до сих пор стоявший на пороге гостиной, сделал свой ход. Он тяжело, показательно вздохнул, как человек, несущий на плечах всю скорбь мира, и сделал шаг к дивану, где валялись его вещи.
— Андрюх, не надо. Я уйду. Правда. Я не хочу, чтобы из-за меня у вас семья рушилась. Я сейчас быстро соберусь, что-нибудь придумаю.
Это была безупречная игра. Он говорил тихо, смиренно, и каждое его слово было рассчитано на то, чтобы Андрей его остановил, чтобы почувствовал себя благородным защитником, а вину за происходящее целиком возложил на бессердечную жену. И расчёт оправдался.
— Стой! — Андрей резко выбросил руку, преграждая ему путь. — Никуда ты не пойдёшь. Ты останешься здесь. Это и мой дом тоже, и я решаю, кто в нём будет гостем.
Он повернулся к Алле, и в его глазах больше не было ни растерянности, ни желания договориться. Только холодная, упрямая злость. Он принял сторону. Выбор был сделан.
— Я не верю, что это говоришь ты. Женщина, с которой я прожил пять лет, никогда бы не выгнала на улицу моего лучшего друга из-за какого-то дурацкого торта. Что с тобой стало? Ты превратилась в мещанку, для которой вещи важнее людей.
Они стояли друг против друга в узком коридоре, как два бойца перед решающим раундом. А между ними, в роли печального, но мудрого секунданта, маячил Виктор.
— Да ладно, Андрюх, может, я и правда помешал, — вставил он с фальшивой грустью. — Некоторые люди просто не ценят настоящую мужскую дружбу. Для них важнее, чтобы всё стояло на своих местах, чтобы в холодильнике был порядок… Это другой склад ума.
Эта фраза стала для Андрея спасательным кругом. Она давала простое и удобное объяснение всему происходящему. Это не он был бесхребетным, а Алла — чёрствой. Это не Виктор был нахлебником, а она — эгоисткой, неспособной понять высокие материи. Он вцепился в эту мысль, как утопающий в бревно.
— Вот именно! Ты просто не понимаешь! Мы с Витькой через такое прошли, о чём ты даже не догадываешься. Он меня из таких передряг вытаскивал… А я должен его сейчас, когда ему нужна поддержка, вышвырнуть за порог, потому что тебе, видите ли, торта жалко? Это подлость, Алла! Чистая подлость!
Алла молчала. Она больше не спорила. Она просто смотрела на них — на своего мужа, чьё лицо исказилось от праведного гнева, и на его друга, который скромно стоял за его спиной, подливая масла в огонь своей кроткой позой мученика. Она видела, как на её глазах сформировался их маленький, уютный союз. Союз двух благородных мужчин, вынужденных противостоять женскому эгоизму и мелочности. В их картине мира они были героями, а она — злым драконом, охраняющим свою пещеру с барахлом. И доказывать что-либо этому союзу было бессмысленно. Любое её слово лишь подтверждало бы их правоту.
Она медленно, под их осуждающими взглядами, развернулась и прошла на кухню. Она не собиралась пить чай или успокаиваться. Она открыла кран и начала мыть посуду. Сначала свою чашку, потом тарелку. Потом она выгребла из раковины всю гору, оставленную Виктором. Скрип губки по жирным тарелкам был единственным звуком, нарушавшим их приглушённый разговор в коридоре. Они уже не обращали на неё внимания, уверенные в своей победе, и обсуждали её поведение вполголоса, как обсуждают болезнь неприятного родственника.
Алла методично, тарелку за тарелкой, очищала свою кухню от чужой грязи. Но её мысли были уже далеко. Час, который она им дала, не был блефом. Это было время, которое она выделила самой себе. Время, чтобы понять, что слова закончились. Время, чтобы созрел план. Холодный, простой и окончательный. Если она стала в их глазах врагом, значит, и действовать нужно по-вражески. Не криками и упрёками, а поступком. Таким поступком, после которого ни о какой дружбе, ни о каком гостеприимстве и речи быть не сможет.
Она выключила воду. До конца отведённого часа оставалось двадцать минут.
— Что, уже успокоилась? Посуду решила помыть? Вот и молодец, — голос Андрея донёсся из коридора. Он был пропитан самодовольным снисхождением победителя. — Умная женщина всегда поймёт, что ссориться из-за ерунды — глупо.
Они, видимо, переместились в гостиную, на свою территорию. Алла слышала, как заработал телевизор, как Виктор что-то с энтузиазмом рассказывал про футбольный матч. Они уже забыли про неё. Конфликт, с их точки зрения, был исчерпан. Жена побуянила и смирилась. Можно было возвращаться к привычному, комфортному существованию.
Алла вытерла последнюю тарелку, идеально сухую, и поставила её на полку. Затем она ополоснула раковину до блеска, вытерла столешницу. Её движения были плавными и экономичными, как у хирурга, готовящего операционную. Когда кухня приобрела стерильный, безжизненный вид, она посмотрела на часы. Час истёк.
Она молча вышла в коридор. Прошла мимо двери в гостиную, откуда лился синий свет экрана и доносился мужской смех. Она открыла дверцу встроенного шкафа, где хранились инструменты. Её рука без колебаний легла на холодную, прорезиненную рукоятку мощных кусачек-бокорезов. Андрей купил их для ремонта на даче, хвастаясь, что они перекусят даже тонкую арматуру. Алла взвесила их в руке. Идеально.
Она вошла в гостиную. Они сидели на диване, как два сиамских близнеца: Андрей — расслабленно откинувшись на спинку, Виктор — подавшись вперёд, увлечённо жестикулируя. На журнальном столике перед ними стояли две кружки с пивом и вскрытый пакет чипсов. Увидев её, Виктор осёкся на полуслове. Андрей недовольно нахмурился.
— Ну что ещё? Мы же вроде всё решили.
Алла не ответила. Она даже не посмотрела на них. Её взгляд был прикован к углу комнаты, где на маленькой полочке стоял интернет-роутер, мигающий весёлыми зелёными огоньками. От него по плинтусу тянулся толстый белый кабель — оптоволокно, их связь с внешним миром. Её кормилец и их развлечение.
Она молча прошла через комнату, её домашние тапочки бесшумно ступали по ковру. Опустилась на одно колено перед плинтусом. От её спокойной, методичной целеустремлённости в комнате стало тихо. Смех и звуки матча испарились.
— Ты что делаешь? — в голосе Андрея прозвучала первая нотка настоящей тревоги.
Алла примерилась. Прохладный металл кусачек лёг на белую пластиковую оболочку кабеля. Она не прилагала усилий. Просто свела ручки. Раздался сухой, короткий щелчок, похожий на звук ломающейся кости. Зелёные огоньки на роутере моргнули и погасли. Изображение на огромном экране телевизора замерло на секунду, рассыпалось на пиксели и сменилось чёрным прямоугольником с надписью «Нет сигнала».
В наступившей тишине этот чёрный экран казался траурной рамкой.
— Ты… ты что наделала? — Андрей вскочил с дивана. Его лицо выражало уже не гнев, а полное, тотальное недоумение. Виктор застыл с открытым ртом, глядя то на мёртвый телевизор, то на Аллу, которая медленно поднималась с колен.
— Час истёк, — сказала она всё тем же ровным голосом, глядя не на мужа, а на безжизненный роутер. — Гостеприимство закончилось.
— Ты с ума сошла! Это же… это интернет! Я же за него плачу! — наконец прорвало Андрея.
— Я тоже за него плачу. И за свет, который жжёт твой друг. И за воду, которой он пользуется. И за еду, которую он ест, — она повернулась и впервые за вечер посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не было ни ярости, ни обиды. Только холодная, как лёд, констатация факта. — Я просто отключила один из ресурсов, который считаю своим. В моём доме.
— Мы его починим! Я вызову мастера! — выкрикнул Андрей, беспомощно глядя на перекушенный провод.
— Вызывай. А я перережу его снова. А потом, если понадобится, я выключу пробки в щитке. Или перекрою горячую воду. Я умею жить в спартанских условиях, Андрей. А вы? — она обвела взглядом их обоих: растерянного, побагровевшего мужа и его друга, который выглядел так, будто у него на глазах разрушили его личный рай. — Теперь выбор простой. Или он уходит прямо сейчас. Или мы все вместе будем жить в этой пещере. Без света, без связи и без комфорта. Решай.
Она положила кусачки на журнальный столик, рядом с пакетом чипсов. Громкий металлический стук прозвучал как удар молотка судьи. Не сказав больше ни слова, она развернулась и ушла в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. В гостиной остались двое мужчин, посреди их разрушенного уюта, в полной тишине, освещаемые лишь тусклым светом из коридора. Война перешла в новую фазу. Холодную и беспощадную…
