Анна проснулась от плача. Третий раз за ночь. Она машинально потянулась к кроватке, ещё не до конца осознавая, где находится и который час. Тёплое тельце Мирона извивалось в её руках, он искал грудь, сопя и всхлипывая.
— Тише, тише, малыш, — прошептала она, устраиваясь поудобнее на подушках.
Дверь в спальню приоткрылась. Силуэт в проёме.
— Аня, ты опять его кормишь? — голос свекрови Людмилы Петровны прозвучал даже не как вопрос, а как обвинение. — Он же только что ел. Ты его перекармливаешь, у него животик будет болеть.
— Людмила Петровна, сейчас половина четвёртого ночи, — устало ответила Анна, не отрывая взгляда от сына. — Можем мы обсудить это утром?
— Вот именно, что ночь! А ты его приучаешь к рукам. Надо было дать покричать, сам бы успокоился. В наше время так не носились с детьми, и ничего, выросли.
Людмила Петровна не ушла. Она стояла в дверном проёме, массивная фигура в застиранном халате, и ждала. Чего она ждала, Анна не понимала. Может, что невестка скажет: «Вы правы, заберите ребёнка»?
— Спасибо за совет, — сухо ответила Анна и демонстративно повернулась к стене.
Дверь закрылась. Но сон уже ушёл окончательно.
Людмила Петровна приехала через неделю после выписки из роддома. Приехала со словами «помочь молодым», с тремя огромными сумками, в которых обнаружились детские вещи «на вырост», какие-то травяные сборы для лактации и целый арсенал бабушкиных средств от колик.
— Не справишься одна, Анечка, — заявила она с порога, даже не спросив, нужна ли помощь. — Первый ребёнок, опыта нет. Я вот Игорька растила без всяких нянек и курсов для беременных. Интуиция материнская — вот что главное.
Игорь, муж Ани, только виновато улыбнулся и потащил сумки в комнату.
— Мам, ты бы хоть позвонила сначала, — пробормотал он. — Мы бы встретили.
— Да что я, маленькая? Сама доехала. Главное — помочь вам надо, пока не поздно.
Первый день прошёл относительно спокойно. Людмила Петровна обосновалась на диване в гостиной, развесила свои халаты в шкафу и немедленно взялась за готовку. К вечеру квартира наполнилась запахом жареного лука, укропа и какого-то варева, которое, по словам свекрови, должно было «поднять Ане молоко».
— Кушай, кушай, — настаивала Людмила Петровна, подвигая тарелку с наваристым супом. — Кормящей матери надо есть за двоих.
Анна послушно ела, хотя аппетита не было. После родов тело ещё не пришло в себя, всё болело и ныло, а главное — она смертельно хотела спать. Мирон просыпался каждые два часа, и между кормлениями она едва успевала провалиться в беспамятство.
— А почему у тебя бутылочки не простерилизованы? — раздалось с кухни. — И пустышку надо кипятить каждый раз! Инфекцию занесёшь ребёнку.
— Мы пока обходимся без пустышки, — отозвалась Анна, чувствуя, как поднимается раздражение.
— Без пустышки? — Людмила Петровна вышла из кухни, вытирая руки полотенцем. — Деточка, так нельзя. Сосательный рефлекс надо удовлетворять. Он же тебя замучает сосать.
— Врач сказала, что при грудном вскармливании пустышка необязательна.
— Врач! — свекровь махнула рукой. — Они сейчас такого поначитаются в книжках. А на практике что? На практике ребёнка надо растить по старинке. Вот увидишь, намучаешься.
Игорь зашёл в комнату, услышав голоса.
— Мам, может, не будем? — он говорил примирительно, но взгляда не поднимал. — Аня сама разберётся. Она читала, готовилась.
— Читала она! — фыркнула Людмила Петровна. — Книжки — это одно, а жизнь — другое. Ты вот тоже был беспокойным младенцем, я тебя на руках до полугода носила. А потом спину всю жизнь лечила. Так что я знаю, о чём говорю.
Анна промолчала. Она уже научилась промалкивать. Но внутри копилось напряжение, как вода за плотиной.
На третий день началось «наведение порядка». Людмила Петровна встала в шесть утра и затеяла грандиозную уборку. Шум пылесоса разбудил не только Мирона, который спал всего час после ночного кормления, но и соседей сверху — послышался недовольный стук по батарее.
— Людмила Петровна, ещё так рано! — Анна выскочила из спальни с плачущим ребёнком на руках. — Мирон только уснул!
— Рано? — свекровь удивлённо посмотрела на часы. — Уже шесть! Я всю жизнь в шесть встаю. Чистота — залог здоровья, особенно когда в доме младенец. Микробы, знаешь ли, не спят.
— Но можно было хотя бы до восьми подождать!
— До восьми? — Людмила Петровна выключила пылесос и с укором посмотрела на невестку. — Анечка, с ребёнком надо рано вставать. Распорядок дня — это основа. Ты его и так разбаловала, спит когда попало. Надо приучать к режиму.
— Ему три недели!
— Вот именно! Сейчас самое время. В нашей детской поликлинике говорили: кормить строго по часам, спать укладывать в одно и то же время. А ты его по требованию кормишь, он у тебя и не знает, когда день, когда ночь.
Мирон надрывался у неё на руках. Анна качала его, чувствуя, как по щекам текут слёзы. Слёзы бессилия, усталости, отчаяния. Она так мечтала об этих первых неделях с малышом — тихих, нежных, особенных. Но вместо этого в её доме поселился хаос.
— Ань, не плачь, — Игорь обнял её за плечи. Он тоже выглядел измученным — работу никто не отменял, а домой он приходил как в эпицентр беспорядков. — Мама хочет как лучше.
— Лучше? — Анна высвободилась из его объятий. — Игорь, я не высыпаюсь уже месяц, у меня швы ещё болят, я с трудом хожу, а твоя мама в шесть утра включает пылесос! Это помощь?
— Она старается…
— Она указывает мне, как держать собственного ребёнка! Вчера она взяла Мирона из моих рук, не спросив, и понесла его «проветривать» на балкон в одной распашонке! В декабре!
— Ну, это перебор, согласен, — Игорь виновато потёр лоб. — Я с ней поговорю.
— Ты уже пять раз говорил.
— Поговорю ещё раз. Она просто волнуется, переживает за внука. У неё благие намерения.
Благими намерениями вымощена дорога в ад, подумала Анна, но вслух не произнесла. Она прижала к себе всхлипывающего Мирона и пошла в спальню. Там, за закрытой дверью, можно было хотя бы сделать вид, что в её жизни осталась какая-то автономная территория.
К концу первой недели Анна научилась улыбаться сквозь стиснутые зубы. Каждый день приносил новый «ценный совет» от Людмилы Петровны.
— Ты неправильно его подмываешь! Надо от себя, а не к себе!
— Зачем ты ему памперсы надеваешь? Кожа не дышит! В наше время марлевыми подгузниками пользовались.
— Этот крем вредный, там химия. Я тебе травяной настой сделаю — вот то, что надо.
— Ты слишком тепло его одеваешь, он потеет!
— Слишком холодно — простудишь!
Каждое действие Ани подвергалось критике. Людмила Петровна всегда находилась рядом, всегда наблюдала, всегда готова была вмешаться. Даже когда Анна кормила сына грудью — интимный, казалось бы, момент между матерью и ребёнком — свекровь могла войти, не постучавшись, и начать объяснять, как «правильно прикладывать».
— Видишь, он неправильно захватывает сосок! Поэтому у тебя трещины будут! Дай-ка я покажу.
И Людмила Петровна вклинивалась между Аней и Мироном своими крупными руками, оттягивая, поправляя, причиняя боль и ребёнку, и матери.
— Людмила Петровна, пожалуйста, не надо! — взмолилась однажды Анна. — Нам и так хорошо, мы приспособились.
— Приспособились неправильно, — отрезала свекровь. — Потом намучаешься. У моей подруги невестка тоже не слушала советов — так у неё такое было. В больницу пришлось ехать.
Страх. Именно его использовала Людмила Петровна как главное оружие. Страх, что Анна делает что-то не так, что она навредит ребёнку, что она плохая мать. И у измученной, гормонально нестабильной женщины эти страхи прорастали, как семена на благодатной почве.
Ночами Аня лежала без сна и думала: а вдруг правда что-то делаю не так? Вдруг Мирон плачет, потому что я плохая мать? Вдруг свекровь права, а я упрямая дура?
Игорь пытался лавировать между матерью и женой. Утром выслушивал жалобы Ани, вечером — укоры матери.
— Твоя жена меня не слушается, — заявила Людмила Петровна за ужином, когда Анна кормила Мирона в спальне. — Я ей говорю, а она делает по-своему. Упрямая какая-то. Неужели я плохого желаю? Я же опыт имею, я тебя вырастила, между прочим.
— Мам, Аня просто устаёт, — попытался объяснить Игорь. — Ты пойми, первый месяц самый тяжёлый. Ей нужна поддержка, а не критика.
— Это и есть поддержка! — возмутилась Людмила Петровна. — Я ей помогаю, учу. А она воспринимает в штыки. Неблагодарность какая-то.
— Может, ты правда слишком… настойчива?
— Игорь! — свекровь положила ложку и посмотрела на сына с обидой. — Я ради вас живу третью неделю на жёстком диване! Готовлю, убираю, слежу за внуком! А ты говоришь, что я настойчива?
— Я не это имел в виду…
— Знаешь, если я мешаю, могу и уехать. Справляйтесь сами. Посмотрю я, как она без меня управится.
Игорь замолчал. Он видел, что мать обиделась, а обиженная мать — это долгие телефонные разговоры с родственниками о неблагодарном сыне и его жене. Он устал от конфликтов, от напряжения, от того, что дома нет покоя.
— Мам, ну что ты. Ты помогаешь, конечно. Просто давай помягче, ладно?
Людмила Петровна фыркнула и продолжила есть суп. Вопрос был закрыт. Ничего не изменилось.
Переломный момент случился за неделю до Нового года. Анна вышла из душа, впервые за три дня позволив себе роскошь десяти минут наедине с собой. Кожа ещё горела от горячей воды, волосы были мокрыми, халат наспех накинут. Она шла в спальню, предвкушая хотя бы полчаса сна, пока Мирон спит, но остановилась у двери гостиной, услышав голос свекрови.
Людмила Петровна говорила по телефону — громко, эмоционально, не подозревая, что её слышат.
— …нет, Галя, представь себе, совсем не слушается! Я ей по сто раз повторяю, а она своё гнёт. Упёртая. Ну, молодая, неопытная, это понятно, но учиться-то надо! Игорёк, бедный, разрывается между нами… Да нет, конечно, я не уеду, кто же им поможет? Её мать в другом городе живёт, у неё своих дел полно. Нет, я должна внука спасать от этой… ну, сама понимаешь. Делает всё не так! Ребёнок плачет, а она его на руки берёт! Избаловала уже. А недавно я его купать понесла — правильно, в травках, как положено — так она чуть истерику не закатила! Говорит, врач велел без добавок купать. Врачи! Эти врачи сейчас такого наговорят… В наше время и без врачей детей растили, здоровее были. Короче, намучаюсь я с ними. Но что делать, семья…
Анна стояла как громом поражённая. Кровь отхлынула от лица, в висках застучало. «Спасать внука от этой…» Значит, так. Значит, она — угроза для собственного ребёнка. Она — плохая мать, которой нужна круглосуточная опека и контроль.
Анна развернулась и пошла в спальню. Села на край кровати и посмотрела на спящего Мирона. Её маленький, тёплый, идеальный мальчик. Он сопел, сжав кулачки, его ресницы трепетали во сне. Она жила ради этого существа, она девять месяцев носила его под сердцем, рожала в муках, жертвовала сном, здоровьем, собой. И никто — никто! — не имеет права говорить, что она делает что-то не так.
Когда Игорь пришёл с работы, Анна сидела на кухне с чашкой остывшего чая. Людмила Петровна возилась в ванной, занявшись очередной стиркой детских вещей.
— Игорь, нам надо поговорить, — сказала Анна тихо, но твёрдо.
— Что случилось? — он сразу насторожился. По лицу жены было видно, что терпение лопнуло.
— Мне не нужна помощь твоей матери, — Анна смотрела ему в глаза, не моргая. — Пусть она уезжает до праздников, иначе я за себя не ручаюсь.
— Аня, ну что ты…
— Я серьёзно, — голос её дрожал, но звучал решительно. — Либо она уезжает, либо уезжаю я с Мироном. Мне нужен покой, понимаешь? Мне нужно восстановиться, научиться быть матерью самостоятельно, без кого-то, кто постоянно указывает, что я всё делаю не так. Я на грани нервного срыва. Я плачу каждую ночь. Я не могу больше. Не хочу больше.
Игорь потер лицо руками. Он видел — это не пустые угрозы. Аня дошла до предела.
— Она обидится…
— Она обидится? — Анина сдержанность дала трещину. — А я? Игорь, сегодня твоя мать по телефону обсуждала меня с подругой! Говорила, что спасает внука от меня! Я — угроза для нашего ребёнка, понимаешь?
— Она так не думает, просто неудачно выразилась…
— Мне всё равно, — Анна покачала головой. — Я не могу жить в таком напряжении. Это мой дом, мой ребёнок, моя жизнь. Пусть уезжает. Или я уеду.
Тишина растянулась, как резиновая нить перед разрывом. Из ванной доносился плеск воды и напевание — Людмила Петровна пела что-то про зимний вечер. Не подозревая, что её судьба в этом доме решается на кухне.
— Хорошо, — наконец выдохнул Игорь. — Хорошо. Я скажу ей. Завтра.
— Сегодня, — поправила Анна. — Прямо сейчас.
Людмила Петровна не ожидала. Она сидела на диване с выражением полного недоумения на лице, пока Игорь, запинаясь, объяснял, что «Ане нужен отдых», что «лучше будет, если она пока уедет», что «после праздников обязательно пригласим в гости».
— То есть вы меня выгоняете? — тихо спросила свекровь. — Перед Новым годом?
— Мам, мы не выгоняем, — Игорь сам чувствовал себя последней сволочью. — Просто нам действительно надо побыть втроём. Освоиться. Аня очень устала.
— Аня устала! — голос Людмилы Петровны поднялся. — А я не устала, значит? Я три недели вкалывала как проклятая! Готовила, убирала, ночами не спала, когда ребёнок плакал! А теперь, значит, до свидания?
— Людмила Петровна, — Анна вошла в комнату. Она специально ждала в спальне, но поняла, что Игорь не справляется. — Спасибо вам за помощь. Правда. Но мне нужно научиться быть матерью самой. Без подсказок и указаний. Я должна понять, что делать со своим ребёнком, и я не могу это сделать, когда кто-то постоянно говорит, что я всё делаю неправильно.
— Неправильно? — свекровь вскочила. — Я тебе жизненным опытом делюсь! А ты это называешь…
— Критикой, — твёрдо закончила Анна. — Вы критикуете каждый мой шаг. Каждое решение. Я понимаю, что у вас богатый опыт, но времена изменились, методы тоже. И главное — это мой ребёнок. Я должна сама учиться его понимать, а не делать так, как говорите вы.
Повисла тягостная пауза. Людмила Петровна смотрела то на сына, то на невестку. Её лицо медленно наливалось краской.
— Значит, так, — проговорила она наконец. — Значит, вы меня не цените. Хорошо. Поняла. Я завтра же уеду. И больше не приеду. Справляйтесь сами. А когда вам плохо будет — не звоните.
Она развернулась и ушла в гостиную собирать вещи. Игорь беспомощно смотрел на жену.
— Она обиделась, — пробормотал он.
— Переживёт, — Анна была спокойна. Впервые за три недели по-настоящему спокойна.
Утром Людмила Петровна уехала. Уехала с обиженным видом, отказавшись от помощи с сумками, бросив на прощание только сухое «будьте здоровы». Дверь за ней захлопнулась с таким звуком, словно захлопывалась крышка гроба, в котором хоронили семейные отношения.
Игорь стоял в прихожей, не зная, что делать — бежать за матерью или обнять жену. Выбрал второе.
— Может, зря? — спросил он неуверенно.
— Нет, — Анна прижалась к нему. — Не зря.
И наступила тишина. Благословенная, целебная тишина. Квартира будто выдохнула, расправила стены. Из спальни донёсся тихое сопение — Мирон просыпался.
Анна пошла к нему, взяла на руки, поднесла к окну. За окном кружил снег, город готовился к празднику. Где-то внизу удалялась фигура Людмилы Петровны с тяжёлыми сумками, но Анна не смотрела вниз. Она смотрела на своего сына.
— Знаешь, малыш, — прошептала она, — я не знаю, всё ли делаю правильно. Может, и правда совершаю ошибки. Но это будут мои ошибки. И мы вместе научимся их исправлять. Хорошо?
Мирон сморщил личико и зевнул. Анна рассмеялась — впервые за долгое время просто и легко.
Новый год они встретили втроём. Игорь украсил небольшую ёлку, Аня приготовила простой ужин — никаких изысков, только то, что успела. Мирон спал в кроватке рядом с праздничным столом, подсвеченный гирляндой.
В полночь раздались куранты. Игорь обнял Аню, и они стояли так, прижавшись друг к другу, глядя на спящего сына.
— Извини, — сказал Игорь.
— За что?
— За то, что не защитил сразу. Должен был раньше понять.
— Ты защитил тогда, когда я попросила, — Анна поцеловала его в щёку. — Это главное.
Телефон Игоря завибрировал. Сообщение от матери: «С Новым годом. я хоть и обиделась, но поняла. Приеду весной, если пригласите. Целую внука». Игорь показал экран Ане.
— Весной, — задумчиво произнесла она. — Может быть. Посмотрим.
— Посмотрим, — согласился он.
Мирон шевельнулся во сне и улыбнулся. Говорят, новорождённые не умеют улыбаться осознанно, но Ане нравилось думать, что её сын чувствует — теперь всё будет хорошо.
В квартире стояла тишина. Тёплая, спокойная, своя. За окном падал снег, город спал предновогодним сном. А в маленькой спальне молодая мать держала на руках своего первенца и, наконец, чувствовала, что имеет право быть матерью именно так, как считает нужным.
Без указаний. Без критики. Без чужих правил.
Просто мать и сын. И этого было достаточно.
