— Оль, я дома! — голос Дмитрия, прозвучавший из прихожей, был каким-то нарочито бодрым, даже с нотками плохо скрываемого триумфа, словно он только что совершил нечто героическое и спешил поделиться этим со всем миром, ну или хотя бы с женой.
Ольга, стоявшая на кухне и протиравшая столешницу после ужина, лишь коротко кивнула в сторону звука, не отрываясь от своего занятия. Она уже привыкла к этим его интонациям – обычно они предвещали очередную «гениальную» идею или «неотложную помощь», которая, как правило, касалась его многочисленных родственников, и в частности, любимой сестрицы Лизы.
Дмитрий вошёл на кухню, потёр руки с видом человека, несущего благую весть, и присел на табурет, внимательно глядя на Ольгу.
— Устал немного сегодня, день такой… насыщенный, — начал он издалека, явно подбирая слова. — Знаешь, Оль, я вот всё думаю, как всё-таки важна в жизни семья, поддержка близких. Ведь если не мы друг другу, то кто?
Ольга внутренне напряглась, продолжая возить тряпкой по идеально чистой поверхности. Этот философский заход не предвещал ничего хорошего. Она молча ждала продолжения, предчувствуя, что сейчас ей предстоит услышать нечто, что ей определённо не понравится.
— В общем, Лизка опять в переплёт попала, — наконец выдохнул Дмитрий, и в его голосе проскользнула искренняя, почти отеческая жалость. — Представляешь, её со съёмной квартиры выставили, хозяева там какие-то… ну, нелюди, в общем. И денег у неё сейчас совсем нет, буквально на хлеб не хватает. Бедная девочка, так настрадалась.
Ольга остановила руку с тряпкой. Бедная девочка. Тридцатилетняя Лиза, которая работала от силы пару месяцев в году, предпочитая «творческие поиски» и жизнь за чужой счёт, в основном за счёт сердобольного брата.
— И что же ты предлагаешь, Дима? Опять дать ей денег «до первой зарплаты», которой у неё отродясь не было? Или, может, к нам её поселить, в нашу «двушку»? Третий раз за год будет очень символично, — в голосе Ольги прозвучал неприкрытый сарказм, но Дмитрий его то ли не заметил, то ли предпочёл проигнорировать.
— Нет, Оль, всё гораздо серьёзнее, — он посмотрел на неё с укором, словно она не понимала всей трагичности ситуации. — Я тут всё обдумал. Я решил, что ближайшие полгода буду всю свою зарплату Лизе переводить. Ей же надо где-то жить и на что-то есть. Ну, пока она на ноги не встанет, работу не найдёт нормальную. Это мой долг, как брата.
Ольга медленно повернулась к нему. Тряпка выпала из её ослабевшей руки и шлёпнулась на пол. Несколько секунд она просто смотрела на мужа, пытаясь осознать услышанное. Всю зарплату? Полгода? Её Лизе?
— Ты… ты сейчас это серьёзно сказал? — голос её был тихим, почти шёпотом, но в нём уже звенела сталь. — Всю свою зарплату? На полгода?
Дмитрий несколько смутился под её пристальным взглядом, но быстро обрёл прежнюю уверенность.
— Ну да, Оль. А как иначе? Она же пропадёт совсем. Родным надо помогать, особенно в таких вот критических ситуациях. Ты же понимаешь.
— Понимаю? — Ольга сделала шаг к нему. — Я понимаю, Дима, что ты, кажется, окончательно из ума выжил! Я понимаю, что только на прошлой неделе видела твою «бедную-несчастную» сестрицу Лизу, весело щебечущую по новенькому айфону последней модели! Она им так хвасталась, так радовалась, что смогла себе позволить! Видимо, на последние копейки, отложенные с голодного пайка, купила, да?
Лицо Дмитрия слегка покраснело.
— Ну, телефон… это же не показатель. Может, ей подарили. Или она в кредит взяла, ещё до того, как всё это случилось… Ты же не знаешь всех обстоятельств!
— Обстоятельств?! — Ольга почувствовала, как внутри всё закипает.
— Ну, да!
— Мне нет дела до того, что твоей сестре сейчас негде жить и у неё финансовые трудности! Телефон новый же она купила себе на что-то!
Дима хотел что-то возразить, но Оля не дала ему такой возможности и продолжила:
— И не на последние, я уверена! А мы как жить будем, если ты всю свою зарплату ей отдашь, а, Дима? На мою одну? Или ты думаешь, мне её на двоих хватит, да ещё и на твои «благородные порывы» останется? Шикует твоя сестрица за чужой счёт, очередную байку тебе рассказала, а ты уши развесил и готов последнюю рубашку с себя снять! А с меня, значит, можно и шкуру содрать, я же «своя», я «пойму»!
Дмитрий вскочил с табурета, его лицо выражало обиду и негодование.
— Оля, прекрати! Ты как всегда всё преувеличиваешь и видишь в чёрном цвете! Лиза – моя сестра! И я не могу её бросить в беде! Неужели в тебе нет ни капли сострадания? Она же родной мне человек!
— Сострадания? — Ольга горько усмехнулась. — У меня сострадание к нашему семейному бюджету, который ты собрался пустить по ветру ради великовозрастной лодырки! У меня сострадание к нашим планам, которые ты одним махом перечеркнул! Мы на отпуск копили, помнишь? Или это уже неважно, главное – чтобы Лизонька ни в чём себе не отказывала, сидя на твоей шее и почёсывая свой новый айфон! Помогать – да, я не спорю! Но не содержать же её годами, потакая всем её прихотям и оплачивая её нежелание работать! Это уже не помощь, Дима, это спонсорство инфантилизма!
— Ты просто её не любишь! Никогда не любила! — Дмитрий рубанул рукой воздух, словно отсекая все её доводы одним этим неоспоримым, по его мнению, фактом. Его лицо исказилось от обиды, глаза метали молнии. — Тебе лишь бы найти повод её унизить, выставить какой-то иждивенкой! А она… она всегда была ко мне добра! Помнишь, когда я в институт поступал, она мне последнюю свою стипендию отдала на репетитора? А ты бы так смогла? Ты только о себе думаешь, о своих удобствах, о своих деньгах!
Ольга смотрела на него, и внутри неё боролись ярость и какая-то безысходная усталость. Стипендия на репетитора? Лиза, которая сама едва переваливалась с двойки на тройку и которой родители оплачивали все её «хотелки», включая репетиторов для поступления в какой-то сомнительный коммерческий вуз, из которого её потом отчислили за неуспеваемость? Это та самая «жертвенность»?
— Дима, очнись! Какую стипендию? — голос Ольги звучал ровно, но в этой ровности скрывалось напряжение готовой к удару пружины. — Твоя сестра никогда не училась так, чтобы получать стипендию, достойную упоминания. И если она тебе что-то и давала, то это были деньги ваших родителей, которые ты и так мог бы у них попросить. Перестань придумывать ей нимб святой мученицы! Я прекрасно помню, как она «помогала» тебе, когда ты искал первую работу после университета. Помнишь, как она причитала, что ты, бедняжка, сидишь без денег, а сама в это время покупала себе очередную дорогую сумку, потому что «девочке нужно себя радовать»?
Она подошла к кухонному столу, оперлась на него руками, чтобы унять лёгкую дрожь в коленях. Этот разговор выматывал, высасывал силы, но она не собиралась сдаваться. Не в этот раз. — А помнишь, как она «влетела» с тем кредитом на «развитие собственного бизнеса»? Какой-то очередной интернет-магазин по продаже «эксклюзивных» фенечек. Ты тогда влез в долги, чтобы закрыть её провал, потому что она рыдала тебе в трубку, что её коллекторы одолевают. А через месяц после того, как ты всё уладил, она уже постила в соцсетях фотографии с очередного «спонтанного» отдыха на море. Видимо, нашла нового «инвестора» для своих «бизнес-идей».
Дмитрий отвернулся к окну, скрестив руки на груди. Его поза выражала крайнюю степень обиды и нежелания слушать.
— Ты всё переворачиваешь с ног на голову, — глухо произнёс он. — Ты видишь только плохое. А я вижу, что моей сестре нужна помощь. И я ей помогу, нравится тебе это или нет. Это мой долг.
— Долг? — Ольга повысила голос, чувствуя, как терпение её на исходе. — А твой долг передо мной, перед нашей семьёй, он где? Или он аннулируется, как только Лизонька в очередной раз попадает в «трудную ситуацию», которую сама же себе и создала? Ты помнишь, Дима, как ты сам, буквально полгода назад, когда она в очередной раз «одолжила» у тебя крупную сумму и «забыла» отдать, говорил, что это был последний раз? Что ты устал быть её дойной коровой? Что у неё нет ни совести, ни ответственности? Что ты говорил, а?
Она обошла стол и встала прямо перед ним, заставляя его посмотреть ей в глаза. В её взгляде не было прежней мягкости, только холодная, расчётливая злость.
— Ты тогда так возмущался, так клялся, что больше ни копейки ей не дашь, пока она не возьмётся за ум и не начнёт жить по средствам! Что случилось с той твоей решимостью, Дима? Она снова поплакалась, снова нажала на нужные кнопочки твоей братской любви и жалости, и ты опять поплыл? Готов на всё, лишь бы она не дулась и считала тебя лучшим братом на свете?
Дмитрий дёрнул плечом, пытаясь высвободиться из-под её взгляда.
— Это другое! Тогда была другая ситуация! А сейчас… сейчас всё по-настоящему серьёзно! Её действительно выгнали! Ей негде жить! Ты что, предлагаешь мне бросить её на улице? Чтобы она пошла по рукам? Ты этого хочешь? Ты просто завидуешь ей, вот и всё! Завидуешь, что у меня есть сестра, которую я люблю и о которой забочусь, а у тебя…
— Завидую? — Ольга рассмеялась коротким, злым смешком. — Чему завидовать, Дима? Тому, что твоя сестра – профессиональная манипуляторша, которая умело дёргает за ниточки твоего чувства вины? Тому, что она живёт в своё удовольствие, ни в чём себе не отказывая за чужой счёт, и при этом умудряется выставлять себя жертвой обстоятельств? Нет, дорогой, этому я не завидую. Я презираю это. И мне становится страшно от того, что ты этого не видишь. Или не хочешь видеть. Ты позволяешь ей вить из себя верёвки, ты ставишь её капризы выше интересов нашей семьи, нашего будущего! Ты готов оставить нас на бобах, лишь бы твоя Лизонька не испытывала ни малейшего дискомфорта!
Обстановка на кухне накалилась до предела. Воздух, казалось, загустел от невысказанных обид и взаимных претензий, копившихся годами. Это был уже не просто спор о деньгах или о помощи родственнице. Это был конфликт двух мировоззрений, двух разных подходов к жизни, к семье, к ответственности. И оба они, Ольга и Дмитрий, чувствовали, что этот разговор – нечто большее, чем обычная семейная перепалка. Это была проверка на прочность их отношений, и пока они эту проверку с треском проваливали.
— Хватит, Ольга! Я всё решил! — Дмитрий с силой ударил ладонью по столешнице, отчего одиноко стоявшая на ней сахарница подпрыгнула и звякнула. Его лицо было багровым, а в голосе звучали металлические нотки, не предвещавшие ничего хорошего. — Это мои деньги, в конце концов! Я их зарабатываю, и я имею полное право решать, как ими распоряжаться! А если моя жена не может понять элементарной вещи, что родным надо помогать, то мне остаётся только сожалеть! Может, тебе просто жалко денег, да? Всегда была прижимистой, когда дело касалось моей семьи!
Ольга отступила на шаг, не столько от его выкрика, сколько от той волны слепого упрямства, что исходила от мужа. Прижимистой? Она, которая тащила на себе большую часть бытовых расходов, пока Дмитрий периодически «спасал» то одного, то другого своего родственника, чаще всего Лизу? Эта несправедливость больно кольнула её, но она не позволила эмоциям взять верх.
— Твои деньги, Дима? — она усмехнулась, но смех этот был лишён всякой весёлости, скорее, он походил на скрежет металла по стеклу. — А ты не забыл, что у нас общий бюджет? Или это правило действует только тогда, когда тебе удобно? Когда мы планировали отпуск, это были «наши» деньги. Когда мы собирались делать ремонт в ванной, потому что старая плитка уже отваливается кусками, это тоже были «наши» деньги. А как только твоей сестрице понадобилось очередное финансовое вливание, так они сразу стали «твоими»? Интересная арифметика получается, очень удобная для тебя и совершенно разорительная для нас.
Она подошла к холодильнику, открыла дверцу и достала бутылку с минеральной водой, словно ей внезапно стало нечем дышать в этой пропитанной гневом и недопониманием атмосфере. Сделав несколько медленных, обдуманных глотков, она продолжила, её голос обрёл ледяное спокойствие, которое было страшнее любого крика, потому что в нём звучала непреклонная решимость:
— Хорошо, давай предположим на минуту, чисто гипотетически, что это исключительно «твои» деньги. И ты их все, до последней копейки, на протяжении полугода будешь отдавать Лизе. Замечательно. Благородный жест, ничего не скажешь. А как мы будем жить, позволь поинтересоваться? На мою зарплату? Ты хоть представляешь, сколько у нас обязательных ежемесячных платежей? Квартира, коммуналка – это раз, и они, между прочим, не уменьшаются, а только растут. Продукты – это два, и цены в магазинах, знаешь ли, не стоят на месте, они имеют неприятную привычку ползти вверх. Интернет, мобильная связь, без которых сейчас никуда – это три. А ещё есть одежда, которую иногда нужно покупать, бытовая химия, которая имеет свойство заканчиваться, какие-то минимальные расходы на транспорт, чтобы добираться до работы. Ты обо всём этом подумал, благодетель ты наш, спаситель сестринских душ?
Дмитрий фыркнул, отводя взгляд, но уверенности в его голосе заметно поубавилось. Он явно не просчитывал эти «мелочи» так детально, увлечённый идеей своего великодушного поступка. Его план спасения Лизы был прекрасен в своей абстрактной доброте, но совершенно нежизнеспособен в столкновении с реальностью.
— Ну… как-нибудь проживём. Ужмёмся немного. Главное – Лизе помочь. Она же не виновата, что так получилось. Она же не специально всё это устраивает.
— Ужмёмся? — Ольга поставила бутылку на стол с таким резким стуком, что Дмитрий невольно вздрогнул. — Это ты так легко говоришь «ужмёмся»? А ты лично готов отказаться от своих еженедельных походов с друзьями в бар по пятницам, где ты оставляешь далеко не символические суммы? От своих новых гаджетов, которые ты так любишь покупать, потому что «старые уже морально устарели»? От хорошего кофе по утрам, без которого у тебя «голова не работает»? Или «ужиматься» должна буду преимущественно я? Экономить на себе, на продуктах, которые я покупаю для нас обоих, на всём, чтобы твоя ненаглядная сестрица могла и дальше жить припеваючи, не зная забот и не утруждая себя поиском работы? Ты предлагаешь мне полгода существовать в режиме тотальной, унизительной экономии, чтобы Лиза не почувствовала себя ущемлённой в своих привычках? Это ты называешь «помощью»? Это называется перекладывание ответственности с больной головы на здоровую!
Она видела, как меняется его лицо, как на нём проступает растерянность, смешанная с глухой злостью от того, что его благородный порыв разбивается о такие «низменные» и «мелочные» бытовые расчёты. Ему хотелось быть героем, а она сводила всё к банальным счетам и цифрам.
— А что, если, не дай бог, кто-то из нас заболеет? — продолжала она безжалостно, не давая ему опомниться. — Лекарства сейчас стоят очень недёшево, особенно если потребуется что-то серьёзное. Или если что-то сломается из бытовой техники? Наша стиральная машина, например, которая у нас и так дышит на ладан и издаёт звуки, как взлетающий бомбардировщик. Откуда мы возьмём деньги на срочный ремонт или покупку новой? У Лизы попросим, из твоей зарплаты, которую ты ей так щедро перечислишь? Сомневаюсь, что у неё что-то останется после покупки очередного «очень нужного» платьица или «жизненно необходимой» безделушки. Или будем ждать, пока ты снова «заработаешь» и осчастливишь нас своей милостью?
— Ты всегда всё сводишь к деньгам! Всегда! — взорвался Дмитрий, чувствуя, что аргументы Ольги загоняют его в логический тупик, из которого ему не выбраться, не потеряв лица. — У тебя нет ничего святого! Никаких высоких чувств! Только деньги, расчёты, выгода! Может, твои родители тебя так воспитали, всё считать, каждую копейку в кулаке зажимать? Моя мама никогда такой не была, она всегда последним готова была поделиться, даже если самой не хватало!
— Мои родители научили меня ценить заработанное своим трудом и нести ответственность за свою семью, Дима, — отрезала Ольга, и её голос обрёл стальную твёрдость. — А не потакать капризам взрослых детей, которые не хотят брать на себя ответственность за собственную жизнь и предпочитают паразитировать на других. И да, я считаю деньги, потому что они не падают с неба и не растут на деревьях. Потому что я работаю, и ты, пока ещё, работаешь, чтобы у нас было то, что мы имеем. И я не собираюсь молча смотреть, как ты спускаешь всё это в финансовую чёрную дыру по имени «Лиза» ради очередной её жалостливой истории. Ты говоришь, что я не люблю твою сестру. А ты когда-нибудь задумывался, люблю ли я тебя, когда ты так слепо, так бездумно идёшь у неё на поводу, забывая обо мне, о нас, о нашем общем будущем? Когда ты готов жертвовать нашим благополучием, нашим спокойствием, нашими планами ради неё?
Эти слова, острые, как осколки стекла, повисли в напряжённом воздухе кухни. Дмитрий смотрел на неё, и в его глазах на мгновение мелькнуло что-то похожее на испуг, на запоздалое прозрение, но он тут же подавил это непрошенное чувство, сменив его на привычное, упрямое выражение лица обиженного праведника.
— Не смей так говорить! — его голос зазвучал глухо, сдавленно. — Это совершенно разные вещи! Лиза – это моя кровь, моя сестра! Она часть меня! А ты… ты моя жена, ты должна меня поддерживать во всём, а не пилить и выставлять каким-то безмозглым идиотом!
— Поддерживать в чём? В твоём самообмане? В твоей слепоте, которая уже граничит с глупостью? В том, как ты позволяешь своей сестре методично разрушать нашу жизнь, наши отношения? Нет, Дима, такой поддержки от меня не жди. Я слишком долго молчала, слишком долго «входила в положение», слишком долго надеялась, что ты наконец прозреешь и увидишь, что происходит на самом деле. Но, видимо, этому не бывать. Твоя преданность сестре затмевает тебе разум.
Ощущение пропасти между ними стало почти физически ощутимым. Они стояли на одной кухне, в нескольких шагах друг от друга, но казалось, их разделяют не метры, а целые световые годы непонимания, застарелых обид и накопившихся разочарований. Дмитрий видел в Ольге чёрствую, расчётливую, эгоистичную женщину, не способную на элементарное сострадание к его «бедной, несчастной» сестре. Ольга видела в Дмитрии слабовольного, легко поддающегося манипуляциям мужчину, который раз за разом ставит интересы своей сестры выше их собственной семьи, их общего дома. И компромисса в этой ожесточённой битве характеров и жизненных принципов не предвиделось. Каждый из них окопался на своей позиции, и никто не собирался отступать.
— Значит, так, Оль, — Дмитрий выпрямился, в его голосе больше не было ни обиды, ни попыток оправдаться, только холодная, непреклонная решимость, от которой у Ольги по спине пробежал неприятный холодок. Он смотрел на неё так, будто видел впервые, и это новое видение ему категорически не нравилось. — Я не собираюсь из-за твоих капризов и твоей чёрствости предавать свою сестру. Моё решение окончательное: я буду ей помогать. Всей своей зарплатой. Полгода. И если тебя это не устраивает, если ты не готова войти в моё положение и поддержать меня в этом… то, видимо, нам действительно больше не о чем говорить. Ты можешь сколько угодно считать меня недоумком, слепцом, кем угодно. Но от Лизы я не откажусь. Она моя сестра, и этим всё сказано.
Он произнёс это почти спокойно, без крика, но это спокойствие было хуже любой истерики. В нём чувствовалась твёрдость принятого и обдуманного, пусть и с его, Ольгиной, точки зрения, абсолютно безумного решения. Он сделал свой выбор, и в этом выборе ей, его жене, места, по сути, не оставалось. Она была лишь досадным препятствием на пути его «благородства».
Ольга молча смотрела на него несколько долгих секунд. Внутри неё что-то оборвалось, какая-то последняя ниточка, связывавшая их, натянулась до предела и с сухим треском лопнула. Она поняла, что все её слова, все её аргументы, вся её боль и негодование – всё это было впустую. Он не слышал её. Он не хотел слышать. Он жил в своём мире, где Лиза была несчастной жертвой, а он – благородным спасителем, и никакая «мелочная» реальность не могла поколебать эту его картину мира.
— Что ж, Дима, — её голос прозвучал на удивление ровно, почти безразлично, хотя внутри всё клокотало от ярости и разочарования. — Если этим всё сказано для тебя, то и для меня тоже. Ты сделал свой выбор. И я свой сделаю. Живи как знаешь. Содержи свою драгоценную сестру, покупай ей новые телефоны, оплачивай её съёмные квартиры, из которых её якобы выгоняют, вытаскивай её из бесконечных «финансовых трудностей», которые она с завидным упорством сама себе создаёт. Только делай это без меня. И без моих денег. С этого момента, Дима, наш семейный бюджет прекращает своё существование. Есть твои деньги – и трать их, пожалуйста, на кого считаешь нужным. И есть мои деньги – и я уж как-нибудь сама решу, на что их потратить. И уж точно не на содержание твоей великовозрастной родственницы, которая давно должна была научиться сама себя обеспечивать.
Она говорила это, глядя ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни просьбы, ни мольбы, ни даже злости. Только холодное, выстраданное решение. Она больше не собиралась бороться с ветряными мельницами его слепой братской любви. Она устала.
Дмитрий опешил. Он, видимо, ожидал чего угодно: слёз, упрёков, угроз, но не такого спокойного, делового тона, каким она сейчас объявила о фактическом распаде их финансового союза, а по сути – и их семьи.
— Ты… ты это серьёзно? — в его голосе прозвучало недоверие, смешанное с запоздалым испугом. — Ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, Дима, что я больше не буду жить с человеком, для которого капризы и проблемы его инфантильной сестры важнее благополучия и спокойствия его собственной жены и их общего дома, — Ольга отчеканила каждое слово, и от этой чеканной ясности Дмитрию стало не по себе. — Я не буду экономить на себе, чтобы твоя Лиза ни в чём не нуждалась. Я не буду выслушивать твои упрёки в чёрствости и эгоизме только потому, что я не разделяю твоего слепого обожания сестры-манипуляторши. Хватит. Я сыта этим по горло. Ты сделал свой выбор, Дима. И он не в мою пользу. Что ж, это твоё право. Но и у меня есть право жить так, как я считаю нужным, а не так, как удобно твоей сестре.
— Да ты… ты просто разрушаешь нашу семью! — выкрикнул он, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног. Он-то думал, что Ольга повозмущается и смирится, как бывало раньше. Но сейчас в её глазах он видел что-то новое, твёрдое, как сталь. — Ты эгоистка! Ты никогда не думала ни о ком, кроме себя! Я всегда это знал! Моя мама была права на твой счёт!
— Твоя мама, Дима, всегда видела во мне только соперницу за твоё внимание и твои ресурсы, — спокойно парировала Ольга. — А ты всегда был слишком хорошим сыном и братом, и слишком плохим мужем. Ты так и не понял, что, создавая свою семью, ты берёшь на себя ответственность в первую очередь за неё, а не продолжаешь быть вечным спасательным кругом для своих родственников, которые прекрасно умеют этим пользоваться. Ты говоришь, я разрушаю семью? Нет, Дима. Ты её разрушил. Своей слепотой, своей слабостью, своей неспособностью расставить приоритеты. Ты выбрал Лизу. Что ж, наслаждайся своим выбором. А я выбираю себя. Свою жизнь. Без тебя и твоей «замечательной» сестрицы.
Она развернулась и медленно, подчёркнуто спокойно, вышла из кухни, оставив Дмитрия одного посреди обломков их разговора и, кажется, их совместной жизни. Он стоял, ошарашенный, не в силах поверить в реальность происходящего. Он хотел как лучше, он хотел помочь сестре, он хотел быть хорошим братом… А в итоге получил вот это. Холодное отчуждение жены, обвинения в разрушении семьи, полное непонимание. В голове его царил хаос. Он смотрел на пустой дверной проём, куда только что ушла Ольга, и смутное, тревожное предчувствие чего-то непоправимого, окончательного, тяжёлым камнем легло ему на сердце. Но гордость, упрямство и привычка считать себя правым не позволили ему сделать и шага ей навстречу. Он остался стоять на кухне, один на один со своим «благородным» решением и его неожиданно разрушительными последствиями. Ссора не закончилась криками и битьём посуды. Она закончилась холодной, бесповоротной трещиной, разделившей их жизни надвое…
