— Ну и куда ей теперь идти? На теплотрассу? Там морозы обещают к выходным до минус двадцати, — Виктор с остервенением тыкал вилкой в котлету, словно кусок жареного мяса был лично виноват во всех бедах человечества. — Хозяйка, стерва, даже неделю подождать не захотела. Сразу замки менять, участковым грозить. А у Светки денег сейчас — кот наплакал.
Елена медленно пережевывала ужин, глядя не на мужа, а в темное окно, где отражалась кухня и её собственное уставшее лицо. Она знала этот тон Виктора слишком хорошо. Это было начало большой осады. Сценарий всегда был одним и тем же: сначала он давит на жалость, рисует страшные картины апокалипсиса местного масштаба, где его бедная сестра — главная мученица, а потом, когда оборона будет пробита чувством вины, выдвигает истинное требование.
— Вить, давай не будем, — устало произнесла она, откладывая нож. Аппетит пропал окончательно. — У Светланы всегда денег кот наплакал. Когда она работала, было то же самое. Когда не работала — тем более. Это её перманентное состояние, в котором ей, судя по всему, очень комфортно.
— Комфортно? — Виктор аж поперхнулся, его лицо пошло красными пятнами праведного негодования. — Человека на улицу выкидывают! С вещами! Она мне звонила полчаса назад, рыдает в трубку, говорит, даже на хостел не хватает. Ты представляешь, каково это — женщине одной, зимой, без крыши над головой?
Он специально делал акцент на слове «женщине», пытаясь пробудить в Елене хоть каплю женской солидарность. Но внутри Елены, там, где должна была быть жалость, выжженным полем лежали воспоминания о прошлом годе. Любое сочувствие к золовке умерло в тот день, когда Елену вызвали «на ковер» к генеральному.
— Я представляю, каково это — когда тебе звонит директор в выходной и спрашивает, почему твоя протеже, твоя родственница, за которую ты поручилась головой, вынесла из офисной кассы пять тысяч рублей и послала охрану матом, когда её попросили открыть сумку, — холодно отчеканила Елена. — Вот это я очень хорошо представляю. Я потом три месяца краснела перед всем отделом и выплачивала недостачу из своей премии.
Виктор поморщился, как от внезапной зубной боли. Он ненавидел, когда Елена доставала этот козырь. Ему было проще считать, что мир несправедлив к Светлане, чем признать факты.
— Опять ты за старое! Это была ошибка. Недоразумение. Она думала, это какие-то представительские или чаевые… Она же вернула! Ну, в смысле, мы вернули.
— Она вернула, потому что я заплатила из своего кармана, Витя. А она даже «извини» не сказала. Буркнула что-то про то, что «жмоты удавятся за копейку» и что ей на проезд не хватало.
Елена встала из-за стола, взяла свою тарелку и подошла к раковине. Вода зашумела, ударяясь о металлическое дно, но этот шум не мог заглушить нарастающее электрическое напряжение в кухне. Виктор сидел за спиной, и Елена физически ощущала, как он набирает воздух для главного удара. Она знала, что он скажет, еще до того, как он открыл рот.
— Лена, послушай, — голос мужа стал вкрадчивым, тихим, почти ласковым, каким он бывал, когда просил купить ему новую удочку или видеокарту. — Я всё понимаю. Она сложный человек. У неё судьба тяжелая, мужики попадались — дрянь, работы нормальной не было. Но она моя сестра. Единственная. Я не могу бросить её замерзать на улице.
Елена выключила воду. Пазл сложился окончательно. Звонок, жалобы на мороз, отсутствие денег, давка на жалость.
— И что ты предлагаешь? — спросила она, не оборачиваясь. Она вытирала тарелку полотенцем с такой тщательностью, будто хотела стереть с неё рисунок.
— Ей нужно просто перекантоваться. Недолго. Пару недель, может, месяц. Пока работу найдет, пока зарплату первую получит. У нас в зале диван пустует. Она тихая будет, ты её и не заметишь. Придет, ляжет спать, утром уйдет искать вакансии. Я с ней поговорю, она по струнке ходить будет.
Елена медленно повернулась. Взгляд её был тяжелым, немигающим. Виктор сидел, вцепившись руками в край стола, и в его позе читалась готовность к драке, если уговоры не сработают. Он уже всё решил. Он просто ставил её перед фактом, обернутым в фантик вежливой просьбы.
— Нет, — сказала она ровно.
— Что «нет»? — Виктор нахмурился, словно не расслышал.
— Нет, она не будет здесь жить. Ни месяца, ни недели, ни дня.
— Лена, ты не слышишь меня? Ей идти некуда! Это форс-мажор!
— У Светланы вся жизнь — один сплошной форс-мажор, который она создает своими руками, потому что ей лень планировать завтрашний день, — Елена бросила полотенце на столешницу. — Я не пущу её в наш дом. Я не хочу прятать золото и деньги по углам. Я не хочу проверять свои крема, не отлила ли она половину в баночки из-под йогурта. Я не хочу слушать её нытье о том, как несправедлива жизнь, пока она лежит на моем диване и смотрит мой телевизор.
— Да как ты можешь быть такой черствой?! — Виктор вскочил, стул с противным скрежетом отъехал назад по плитке. — Это родная кровь! У тебя сердца нет? Она изменилась, она всё осознала!
— Витя, люди не меняются. Особенно такие, как она. В тридцать пять лет, имея две руки и две ноги, не меняются.
— Она моя сестра! — почти закричал он, и жила на его шее вздулась. — Я обязан ей помочь!
— Помогай, — спокойно ответила Елена, опираясь поясницей о кухонный гарнитур и скрестив руки на груди. — Сними ей комнату в общежитии. Оплати хостел. Дай денег на еду. Но сюда не тащи.
— У меня нет сейчас лишних денег на съем! Ты знаешь, мы кредит за машину платим! — Виктор начал мерить шагами тесную кухню, размахивая руками. — Бесплатный вариант только один — здесь. У нас двушка, места валом. От тебя не убудет, если человек на диване поспит!
Он остановился напротив неё, нависая, пытаясь подавить её волю своим ростом и громкостью голоса.
— Ты просто эгоистка, Лена. Зажралась в своем комфорте. Тебе плевать на чужое горе, лишь бы твой мирок не трогали.
Елена посмотрела ему прямо в глаза. В этот момент она видела не мужа, а упрямого, слепого человека, который готов разнести ворота собственного дома, лишь бы запустить туда троянского коня.
— Мне нет никакого дела до того, на что и где будет жить твоя сестра, но к нам она не переедет! У неё была возможность устроиться на хорошую работу, но она сама профукала это, а теперь сама пусть всё разгребает!
— Ты говоришь о ней как о враге! — выплюнул Виктор.
— Она мне и есть враг. И воровка. Я предупреждаю тебя, Виктор. Если ты попытаешься притащить её сюда, хорошим это не кончится. Я не буду терпеть её присутствие.
— А я не буду спрашивать разрешения, чтобы помочь родной сестре в беде! — рявкнул он и, резко развернувшись, вылетел из кухни.
Елена осталась стоять в тишине, нарушаемой лишь гудением холодильника. Она слышала, как Виктор в комнате кому-то яростно набирает сообщение, зло тыкая пальцами в экран. Скорее всего, писал: «Собирайся». Он не понял. Он думал, что её «нет» — это просто женский каприз, через который можно перешагнуть. Что ж, очень скоро ему предстояло узнать, насколько сильно он ошибается.
Елена вошла в гостиную, не скрывая тяжелого, шаркающего звука тапочек. Ей не хотелось подкрадываться, не хотелось играть в прятки. В комнате пахло старой пылью, которую поднимает работающий на полную мощность обогреватель — Виктор включил его, словно пытаясь заранее согреть пространство для своей несчастной родственницы. Он стоял у окна, спиной к ней, и нервно крутил в пальцах пульт от телевизора, то и дело поглядывая на темную улицу.
— Ты думаешь, я забыла, как она смотрела на меня тогда, в кабинете директора? — спросила Елена, нарушая повисшую паузу. Её голос звучал сухо, как шелест осенней листвы. — Не на деньги, Витя. А на меня.
Виктор резко обернулся. Его лицо, обычно добродушное и мягкое, сейчас исказила гримаса раздражения. Он был похож на подростка, которого мать отчитывает за двойку, а он искренне считает, что учительница просто к нему придирается.
— Господи, Лена, сколько можно мусолить одно и то же? — простонал он, закатывая глаза. — Ну оступился человек. Ну бес попутал. Она тогда в долгах была, коллекторы звонили. Нервы сдали. А ты ведешь себя так, будто она банк ограбила и заложников взяла. Это было год назад! Год! Есть такое понятие — срок давности. Или ты теперь до гробовой доски будешь ей эти пять тысяч припоминать?
— Дело не в пяти тысячах, и ты прекрасно это знаешь, — Елена подошла к дивану, но садиться не стала. Она возвышалась над журнальным столиком как судья. — Дело в том, что когда охрана нашла у неё эти деньги в лифчике — в лифчике, Витя! — она не заплакала от стыда. Она рассмеялась. Она стояла там, жевала жвачку и говорила моему начальнику, что у него «морда слишком сытая», чтобы обеднеть от такой мелочи.
Виктор поморщился, дернув плечом, словно отмахиваясь от назойливой мухи.
— Она была в состоянии аффекта! У неё стресс был! — выпалил он, хватаясь за самый нелепый аргумент. — И вообще, она потом извинялась. Мне она сказала, что ей очень жаль.
— Тебе? — Елена горько усмехнулась. — Конечно, тебе. Потому что ты её единственная кормушка. А мне она сказала: «Скажи спасибо, что я тебя не опозорила окончательно». Вот её слова. Ты понимаешь, кого ты тащишь в наш дом? Это не бедная овечка, которую выгнали злые хозяева. Это паразит, который сожрет наши нервы, а потом скажет, что мы были невкусные.
— Хватит! — Виктор ударил кулаком по подоконнику. Звук вышел глухим и неприятным. — Хватит поливать грязью мою семью! Ты просто ненавидишь её, потому что она красивее и моложе тебя. Вот и вся причина! Бабская зависть!
Это было настолько нелепо и низко, что Елена даже не разозлилась. Она посмотрела на мужа с брезгливым любопытством, будто увидела, как из-под плинтуса выполз таракан.
— Ты сейчас серьезно? — тихо спросила она. — Ты действительно думаешь, что я завидую тридцатипятилетней женщине без образования, без работы, с двумя судимостями по малолетке, о которых мы тактично молчим, и с лицом, опухшим от дешевого алкоголя? Витя, очнись. Ты живешь в выдуманном мире.
Виктор покраснел до корней волос. Упоминание судимостей всегда действовало на него как красная тряпка. Он предпочитал считать те эпизоды «ошибками юности» и «дурным влиянием компании».
— Не смей так говорить! — зашипел он, делая шаг к ней. — Она в беде. А своих не бросают. Это у тебя в семье, может, принято: упал — добей. А у нас помогают. Я не могу спать спокойно, зная, что она на вокзале сидит.
— Так иди к ней на вокзал, — пожала плечами Елена. — Кто тебя держит? Возьми термос, бутерброды и сиди с ней рядом. Поддерживай морально. Но сюда её не приводи. Мой дом — не реабилитационный центр для социальных инвалидов.
Виктор замолчал. Он смотрел на жену, тяжело дыша, и в его глазах Елена читала не раскаяние, а упрямую, тупую решимость. Он что-то прикидывал в уме, взвешивал риски.
— Поздно, — наконец буркнул он, отводя взгляд в сторону.
— Что поздно? — не поняла Елена.
— Поздно обсуждать, — Виктор выпрямился, стараясь придать голосу уверенность, которой у него не было. — Я ей уже сказал. Еще днем. Сказал, что она может приехать. Я дал слово. Мужское слово.
В комнате повисла тишина. Не звенящая, не театральная, а густая и липкая, как мазут. Елена почувствовала, как внутри неё что-то оборвалось. Не было ни боли, ни обиды, только холодное осознание: он её предал. Не изменил с другой женщиной, а предал гораздо циничнее — он вытер ноги об её мнение в собственном доме.
— Ты пообещал ей жилье в моей квартире, не спросив меня? — медленно, разделяя слова, произнесла Елена. Квартира была куплена в браке, но первый взнос давали её родители, и ипотеку закрывала в основном она со своих премий, пока Виктор искал себя в разных бизнесах.
— В нашей квартире! — поправил он визгливо. — Я имею такие же права! И я имею право привести гостя. Она не жить переезжает, а погостить. На пару недель. Я не буду звонить и отменять всё, как побитая собака. Я не буду выглядеть треплом перед сестрой.
— То есть, чтобы не выглядеть треплом перед воровкой, ты готов наплевать на жену? — уточнила Елена.
— Не передергивай! Ты просто драматизируешь. Приедет, переночует, я с ней поговорю насчет поведения. Всё будет нормально. Ты даже не заметишь. У тебя работа, приходишь поздно. Она будет сидеть тихо как мышь.
— Ты идиот, Витя, — сказала Елена без всякого выражения. — Ты клинический идиот. Ты же понимаешь, что она не уедет через две недели? Она сядет на шею, свесит ножки, а когда я начну её выгонять, ты будешь стоять рядом и мычать, что «зима еще не кончилась» или «у неё депрессия».
— Я сам всё разрулю! — гаркнул он, чувствуя, что аргументы кончаются. — Я мужик в доме или кто? Я принял решение. Светлана приедет сегодня вечером. Точка. Не нравится — можешь уйти к маме на пару дней, пока вы не подружитесь.
Это была последняя капля. Предложение уйти из собственной квартиры, чтобы освободить место для его сестры, прозвучало как объявление войны.
— Вот как? — Елена подошла к нему вплотную. Она была ниже ростом, но сейчас казалось, что она смотрит на него сверху вниз. — Значит, ты всё решил?
— Да, решил, — Виктор выпятил подбородок, хотя в глазах мелькнул страх. Он ожидал криков, истерики, битья посуды — всего того, что позволило бы ему назвать её психопаткой и оправдать себя. Но Елена была спокойна, и это пугало его больше всего.
— Хорошо, — сказала она. — Раз ты мужик и всё решил, то и ответственность нести тебе.
Она развернулась и пошла в прихожую.
— Ты куда? — насторожился Виктор, следуя за ней по пятам. — Лена, не дури.
— Я в магазин, — бросила она, надевая пальто. — Куплю хлеба. И успокоительного. Тебе оно понадобится.
Она солгала. Ей не нужен был хлеб. Ей нужно было
Елена вернулась домой через сорок минут. Хлеб она, конечно, не купила. Она просто сидела в машине во дворе, сжимая руль холодными пальцами и глядя на темные окна своей квартиры. Ей нужно было время, чтобы успокоить дыхание, выровнять пульс и убедить себя, что муж не посмеет перейти черту. Она надеялась, что, вернувшись, застанет Виктора сидящим на кухне, понурым, готовым к конструктивному диалогу. Или, на худой конец, дующимся перед телевизором.
Но реальность ударила в нос запахом сырости и старого табака, едва она переступила порог.
Дверь открылась не полностью — она уперлась во что-то мягкое и объемное. Елена с силой толкнула створку и замерла. Прихожая, её идеально выверенная прихожая с бежевыми обоями и аккуратной банкеткой, превратилась в склад вокзальной камеры хранения.
На полу громоздились огромные клетчатые сумки-челноки, набитые так туго, что молнии на них расходились, обнажая содержимое: какие-то пестрые тряпки, серый пуховик, торчащий рукавом наружу, коробки с обувью, перетянутые скотчем. Поверх одной из сумок валялся пакет, из которого вывалился фен с перебитым проводом и старая, замызганная косметичка.
Из гостиной доносилось тяжелое пыхтение и звук передвигаемой мебели.
— Витя? — голос Елены прозвучал глухо в заставленном пространстве.
Виктор вынырнул из комнаты. Он был взъерошен, на лбу выступили капли пота, а рубашка выбилась из джинсов. Увидев жену, он не смутился, а наоборот, напустил на себя вид деловитой озабоченности, словно прораб, который не успевает сдать объект в срок.
— О, ты вернулась, — бросил он, вытирая руки о штаны. — А я тут место расчищаю. Светка позвонила, она уже в такси. Минут через двадцать будет.
Елена переступила через грязный баул, стараясь не касаться его полой пальто. Она прошла в гостиную и остановилась.
Её любимый угловой диван был разложен. С него безжалостно сбросили декоративные подушки — они валялись на полу в углу, как ненужный хлам. Журнальный столик Виктор задвинул к самому окну, перегородив доступ к шторам, а на его место водрузил еще две сумки и какой-то свернутый в рулон матрас, перевязанный бельевой веревкой.
— Откуда это всё? — спросила Елена очень тихо. — Ты же сказал, у неё нет денег. Ты же сказал, она на улице.
— Ну, вещи-то у неё были, — Виктор отвел глаза, хватаясь за спинку кресла и с натугой отодвигая его к стене, оставляя на ламинате царапину. — Я их… в общем, они у меня в гараже лежали. Пару дней. Она попросила придержать, пока ищет жилье. Ну а раз уж так вышло, я сгонял быстренько, пока ты гуляла, и привез. Не гонять же машину два раза.
Елена почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— В гараже? — переспросила она. — То есть, ты знал? Ты всё знал заранее. Ты знал, что её выгнали еще два дня назад, и просто ждал момента, чтобы поставить меня перед фактом?
Виктор выпрямился, уперев руки в бока. В его позе читалось раздражение человека, которого отвлекают от важной миссии глупыми вопросами.
— Какая разница, когда я узнал? — огрызнулся он. — Суть от этого не меняется. Человеку жить негде. Лена, не стой над душой. Лучше дай постельное белье. Только не то, парадное, а попроще что-нибудь. И полотенце найди. Ей с дороги в душ надо будет.
Он говорил с ней не как с женой, а как с горничной в дешевом отеле. Он уже всё решил, всё распланировал и теперь просто раздавал указания, будучи абсолютно уверенным в своей безнаказанности.
— Ты не слышишь меня, — сказала Елена, глядя, как он пинает сумку ногой, пытаясь запихнуть её под стол. — Я сказала «нет». Убирай это всё. Сейчас же.
Виктор замер. Он медленно повернулся к ней, и его лицо налилось кровью.
— Ты совсем больная? — прошипел он. — Куда я это уберу? На ночь глядя? Сестра едет! Она уже подъезжает! Ты хочешь, чтобы я её на пороге развернул? Чтобы я перед родней выглядел подкаблучником, который слово своё держать не умеет?
— Мне плевать, как ты будешь выглядеть перед своей родней, Виктор. Мне плевать на твои комплексы. Это мой дом. И я не хочу, чтобы он превращался в ночлежку. Ты превратил гостиную в свинарник за полчаса. Что будет через неделю?
— Это временно! — заорал он так, что в серванте звякнули бокалы. — Ты можешь хоть раз заткнуться и проявить милосердие? Временно! Перекантуется и съедет!
Он схватил одну из сумок, пытаясь переставить её поудобнее, но дно не выдержало. Ткань с треском лопнула, и на чистый ковер вывалилось содержимое: стопка старых журналов, какая-то немытая посуда, завернутая в газету, и пепельница, полная окурков. Запах прокуренного помещения мгновенно усилился, заполнив собой всю комнату.
Елена смотрела на эту кучу мусора посреди своей гостиной. На грязную тарелку с засохшими остатками еды, которая теперь лежала на ворсе её ковра. В этот момент она поняла, что разговоры закончились. Виктор не просто привел сестру. Он притащил в их жизнь хаос, грязь и полное неуважение к её труду, к её уюту, к ней самой.
— Упс, — буркнул Виктор, ничуть не смутившись. — Ну ничего, поднимем. Лен, ну чё ты встала как истукан? Неси веник. И тряпку. Тут протереть надо, пока Света не пришла. Неудобно, грязно же.
Он даже не подумал извиниться. Он требовал, чтобы она убирала грязь за его сестрой еще до того, как та переступила порог.
Елена молча развернулась и пошла в прихожую.
— Ты куда опять? — крикнул ей вслед Виктор, начиная сгребать окурки руками обратно в пепельницу. — Белье достань сначала! И ключи свои дай, я дубликат сделаю завтра, а то мой комплект я Свете отдам пока.
Елена остановилась у тумбочки в коридоре. Там, в лакированной деревянной чаше, лежали ключи Виктора. Связка от квартиры с брелоком в виде маленькой машинки и ключи от его автомобиля. Он бросил их там, когда вносил баулы, чтобы не мешались в карманах.
Его слова эхом отдавались в голове: «Мой комплект я Свете отдам».
Она посмотрела на мужа через открытый проем гостиной. Он ползал на коленях, собирая мусор, и что-то бормотал себе под нос, проклиная китайские сумки, но не свою глупость. Он был так занят обустройством гнезда для сестры, что даже не смотрел в сторону жены. Для него она стала просто функцией, предметом интерьера, который должен подавать полотенца и молчать.
Елена протянула руку и взяла обе связки. Металл холодил ладонь. Тяжелые, увесистые. Ключи от дома, который он перестал уважать. И ключи от машины, за которую он платил кредит с её помощью.
— Слышь, Лен! — снова крикнул он, не оборачиваясь. — У нас пожрать есть что? Света голодная будет. Разогрей котлеты, а?
Елена не ответила. Она сжала ключи в кулаке так, что грани впились в кожу, и тихо открыла входную дверь. Виктор ничего не услышал за шуршанием пакетов и собственным бубнежом. Она вышла на лестничную площадку. Там было тихо и пусто. Только гудел где-то вдалеке лифт, поднимая кого-то на верхние этажи. Возможно, ту самую Светлану.
Елена подошла к мусоропроводу. Железный ковш был холодным и липким на ощупь. Она потянула его на себя. Из черной бездны трубы пахнуло гнилью и безнадежностью — именно тем, чем пахло теперь в её квартире.
— Разогрей сам, — прошептала она в пустоту и разжала пальцы.
Звон металла о металл, когда ключи ударились о стенки трубы и полетели вниз, прозвучал для неё как самая лучшая музыка. Глухой удар где-то на уровне первого этажа поставил точку.
Елена отряхнула руки, словно касалась чего-то грязного, и вернулась в квартиру. Дверь за собой она не закрыла. В этом больше не было смысла.
Виктор все еще стоял на четвереньках, соскребая ногтем прилипший к ворсу кусок чего-то жирного, выпавшего из пакета сестры. Он даже не поднял головы, когда Елена вошла в комнату. Его раздраженное сопение было единственным звуком в квартире, если не считать тихого гудения лифта за стеной.
— Ну, где ключи? — буркнул он, не отрываясь от занятия. — Давай быстрее, Света сейчас наберет, мне спускаться встречать. Не хватало еще, чтобы она с сумками у подъезда мерзла, пока мы тут телимся.
Елена прислонилась плечом к косяку двери. Она чувствовала странную легкость, словно сбросила с плеч тяжелый рюкзак, который тащила в гору последние несколько лет.
— Тебе не понадобятся дубликаты, — сказала она ровным, почти будничным тоном. — И встречать тебе её придется очень быстро.
Виктор замер. В её голосе было что-то такое, что заставило его, наконец, оторваться от пятна на ковре и посмотреть на жену.
— В смысле? — он нахмурился, вытирая липкие пальцы о свои джинсы. — Ты опять начинаешь? Лена, я предупреждал: не выводи меня. Я устал, я на нервах. Дай ключи и иди грей ужин.
— Ключей нет, — Елена слегка наклонила голову, наблюдая за его реакцией с холодным интересом исследователя. — Точнее, они есть. Но не здесь.
— А где? Ты их спрятала? — он начал подниматься с колен, лицо его наливалось нехорошим багровым цветом. — Детский сад, честное слово. Отдай ключи, живо!
— Я их выбросила, Витя.
В комнате повисла тишина. Виктор моргнул, переваривая информацию.
— Куда выбросила? В мусорное ведро? — он дернулся в сторону кухни.
— В мусоропровод, — уточнила Елена, и уголок её губ дрогнул в едва заметной усмешке. — Я слышала, как они ударились о металл где-то внизу. Глубоко улетели. Думаю, они сейчас где-то в общем контейнере, в куче помоев. Там им и место. Вместе с твоим уважением ко мне.
Виктор застыл на полпути, раскрыв рот. Его глаза округлились, а потом сузились от ярости.
— Ты… ты совсем поехала? — прошептал он. — Ты выкинула мои ключи от квартиры в мусоропровод?
— И от машины, — добавила Елена с садистским удовольствием. — Они же на одной связке были. Брелок-машинка, помнишь? Твой любимый. Теперь он лежит где-то между гнилой картошкой и использованными памперсами.
Лицо Виктора посерело. Машина была его священной коровой, его идолом. Квартира была чем-то само собой разумеющимся, а вот «Ласточка», за которую он трясся больше, чем за здоровье жены, теперь стояла беззащитная, а ключи от неё нужно было вылавливать из зловонной жижи.
— Ты врешь, — выдохнул он, но в глазах уже плескалась паника. — Ты не могла. Ты не такая стерва.
— Могла, Витя. Ты сделал меня такой полчаса назад, когда решил превратить мой дом в ночлежку для уголовницы. А теперь слушай внимательно.
Елена оттолкнулась от косяка и сделала шаг назад, в коридор.
— Дверь открыта. У тебя есть ровно две минуты, чтобы собрать этот хлам, — она кивнула на развороченные баулы, — и выметаться отсюда. Если ты не успеешь, я закрою дверь на засов и вызову наряд, сказав, что в квартиру ломится посторонний. А ты пойдешь нырять в мусорный бак, спасать свою «Ласточку».
— Ты меня выгоняешь? — Виктор взревел, сжимая кулаки. — Из моего дома?! Да я сейчас…
— Что ты сейчас? — перебила его Елена ледяным тоном. — Ударишь меня? Давай. Только помни: ключи в мусоре. Машина закрыта. Сестра мерзнет на улице. А ты теряешь время. Мусоровоз приезжает рано утром, но бомжи проверяют баки гораздо раньше.
Это был удар ниже пояса, и он достиг цели. Виктор метнулся к окну, выглянул во двор, словно надеясь увидеть ключи на асфальте, потом развернулся к Елене. Его лицо исказила гримаса чистой ненависти.
— Тварь, — выплюнул он. — Какая же ты тварь. Я с тобой жил, а ты, оказывается, змея.
— Забирай вещи сестры, — Елена проигнорировала оскорбление. — И свои прихватить не забудь, если успеешь. Время пошло.
Где-то внизу, у подъезда, раздался настойчивый автомобильный гудок. Видимо, такси со Светланой прибыло. Этот звук сработал как стартовый пистолет.
Виктор заметался по комнате. Он хватал сумки, те самые, с разошедшимися молниями, пытался запихнуть обратно вывалившийся фен и грязную пепельницу. Руки его дрожали, из горла вырывались нечленораздельные проклятия.
— Я тебе это припомню! — рычал он, волоча тяжеленный баул по ламинату, оставляя царапины. — Ты на коленях приползешь! Ты сдохнешь одна в этой квартире! Никому ты не нужна, старая вешалка!
Елена стояла в прихожей, придерживая входную дверь. Она смотрела на мужа, который пыхтел, надрываясь под тяжестью чужого барахла. Он был жалок. В этот момент в нем не осталось ничего от того мужчины, которого она когда-то любила. Был только потный, злобный хамоватый мужик, готовый жить в грязи, лишь бы доказать свою правоту.
— Одна сумка осталась, — холодно заметила она. — Поторопись.
Виктор, пунцовый от натуги и злости, вывалился на лестничную площадку. Он бросил сумки на грязный пол, едва не споткнувшись о них.
— Ключи! — заорал он, оборачиваясь. — Где именно? Какой контейнер?
— Правый, — солгала Елена. Ей было всё равно. Пусть перероет все. — Ищи лучше. Может, найдешь там свою совесть заодно.
— Чтобы ты сдохла! — крикнул он, нажимая кнопку вызова лифта. — Я подам на развод! Я отсужу у тебя половину, слышишь? Ты мне за всё заплатишь!
— Конечно, Витя. Обязательно, — кивнула Елена.
Она поймала его взгляд — полный бессильной ярости и страха за автомобиль — и медленно, с наслаждением захлопнула дверь перед его носом.
Щелкнул замок. Потом второй. Потом она накинула цепочку и повернула задвижку ночного сторожа.
Из-за двери донеслось глухое «Сука!» и звук удара ногой по металлу. Потом послышался шум открывающихся дверей лифта и грохот сумок, которые Виктор втаскивал внутрь.
Елена прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. В квартире пахло дешевым табаком и чужой грязью, но это было поправимо. Она откроет окна, вымоет пол, выбросит ковер. Это всё мелочи.
Главное — воздух. В квартире впервые за долгое время стало легко дышать. Она сползла по двери на пол, но не заплакала. Вместо слез пришла злая, хищная улыбка. Она победила. И эта победа была слаще любого примирения…
