— Так, слушай меня внимательно, Лиз. Очень внимательно, — Кирилл нервно прошёлся по комнате, одёргивая манжеты дорогой рубашки, которая сидела на нём так, будто была взята напрокат для очень важного, но крайне неприятного мероприятия. — С тётей Валей о работе ни слова. Она начнёт задавать вопросы про зарплату, потом вздыхать, что её Славику так не везёт. Просто улыбайся и переводи тему на погоду. Поняла?
Елизавета, стоявшая перед зеркалом в пол, лишь кивнула, вдевая в ухо длинную серебряную серёжку. Её тёмное шёлковое платье мягко струилось по фигуре, и в полумраке спальни она казалась сошедшей со страниц глянцевого журнала. Она была спокойна и даже немного возбуждена предстоящим вечером — первой большой встречей со всей его семьёй в качестве официальной невесты.
— Дальше. Дядя Коля, — продолжил Кирилл, не унимаясь. Он напоминал сейчас не уверенного в себе финансового аналитика, а школьника перед экзаменом, который пытается вызубрить ответы. — Он не любит, когда женщины спорят или высказывают своё мнение по поводу политики, искусства, да и вообще чего бы то ни было. Даже если он будет нести откровенную чушь про мировую экономику, твоя задача — мудро кивать. Можешь вставить что-то вроде «как интересно» или «никогда не думала об этом с такой стороны». И всё.
Он сделал ещё один круг по комнате, бросив тревожный взгляд на часы.
— С моей двоюродной сестрой Иркой лучше вообще не разговаривать. Она обязательно попытается тебя подколоть насчёт возраста или прошлой жизни. Просто игнорируй. Делай вид, что не слышишь. И самое главное, Лиза. Самое главное — это мама. Что бы она ни сказала, как бы она ни посмотрела, ты просто во всём с ней соглашайся. Хвали её стряпню, её вкус, её причёску. Это критически важно. От того, какое ты произведёшь на неё впечатление сегодня, зависит, даст ли она своё добро на нашу свадьбу.
Серёжка замерла на полпути к мочке уха. Рука Елизаветы опустилась. Она очень медленно, с какой-то хищной грацией, повернулась к нему. Её лицо, только что бывшее расслабленным и предвкушающим, стало непроницаемой маской. Она смотрела на него долго, изучающе, будто видела впервые.
— Подожди, — её голос был ровным и тихим, но в этой тишине содержалось больше угрозы, чем в любом крике. — Давай по пунктам, чтобы я ничего не упустила. Тётя завистливая, дядя — женоненавистник, сестра — ядовитая стерва. А твоя мать, как я понимаю, верховный судья, который решает, достоин ли её сорокалетний сын жениться на женщине, которую он выбрал. Я правильно поняла суть этого вечера? Я должна пройти кастинг у твоего табора, чтобы получить роль твоей жены?
Кирилл смешался. Он явно не ожидал такой прямой и холодной реакции. Он рассчитывал на понимание, на женскую мудрость, на её любовь к нему, в конце концов.
— Ну, Лиз, ну что ты начинаешь… Это не кастинг. Это просто… формальность. Нужно произвести правильное впечатление, вот и всё. Они люди старой закалки, для них важны традиции. Я просто хочу тебе помочь, чтобы всё прошло гладко.
Его голос звучал жалко и неубедительно. Он подошёл к ней, попытался взять за руку, но она отстранилась, сделав едва заметный шаг назад. Её взгляд был прикован к его лицу, и она видела в нём не заботу, а трусость. Паническую, всепоглощающую трусость перед своей семьёй.
Она молча подошла к туалетному столику. Сняла вторую серёжку и аккуратно положила её рядом с первой. Потом её пальцы медленно, без всякой спешки, обхватили помолвочное кольцо с крупным бриллиантом. Она стянула его с пальца и с тихим, отчётливым стуком положила на полированную поверхность столика рядом с серьгами. Этот звук прозвучал в комнате как выстрел.
— Знаешь что, Кирилл? — сказала она всё тем же спокойным голосом, в котором не было ни капли обиды, только холодная констатация факта. — Я никуда не поеду. И замуж за тебя я не выйду. Ищи себе ту, которая согласится участвовать в этом цирке. А я в нём даже роль клоуна исполнять не собираюсь.
Кирилл несколько секунд смотрел то на кольцо, сиротливо блестевшее на тёмном дереве столика, то на её непроницаемое лицо. Первой его реакцией было недоумение, сменившееся раздражением. Он воспринял это не как решение, а как дешёвый театральный жест, женский каприз, призванный привлечь внимание.
— Лиз, хорош. Драму устраивать не будем, — он издал короткий, нервный смешок. — Я понимаю, ты волнуешься, но это уже перебор. Одевайся, мы и так опаздываем. Они нас ждут.
Он протянул руку, чтобы взять кольцо и, вероятно, попытаться надеть его обратно на её палец, завершив эту нелепую сцену. Но её ладонь быстро и властно накрыла и кольцо, и серьги. Это было не защитное, а запрещающее движение. Территория отвоёвана. Доступ закрыт.
— Я никуда не еду, Кирилл, — повторила она, и в её голосе появилась сталь. — Я думала, ты сделал мне предложение, потому что хочешь прожить жизнь со мной. С той, кто я есть. А оказывается, ты искал актрису на вакантную роль «правильной невестки» для утверждения у семейного совета. Извини, но я не проходила пробы.
Его лицо начало медленно наливаться краской. Улыбка сползла, обнажив злость и растерянность.
— Что ты несёшь? Какая актриса? Какой совет? Это всего лишь один ужин! Один вечер! Ты готова всё разрушить из-за какой-то ерунды? Из-за того, что я попросил тебя быть вежливой с моими родными?
Он повысил голос, переходя от снисходительности к прямому обвинению. Ему казалось, что её поведение — это высшая степень эгоизма и неуважения.
— Ерунда? — она усмехнулась, и в этой усмешке не было и тени веселья. — Кирилл, ты только что полчаса читал мне лекцию о том, как я должна себя кастрировать в угоду твоей родне. Не говорить о своей работе, потому что тётя Валя — неудачница. Молчать в тряпочку, потому что дядя Коля считает женщин безмолвными существами. И поддакивать каждому слову твоей матери, словно я безмозглая кукла, потому что от этого зависит её «добро»? Это ты называешь «быть вежливой»? Нет, дорогой. Это называется «быть удобной». Бесхребетной. Никем.
Она говорила негромко, но каждое слово было выверено и било точно в цель. Она не защищалась. Она вскрывала его мотивы, как хирург — гнойный нарыв.
— Это моя семья! — выпалил он, чувствуя, что теряет почву под ногами. — Это уважение к старшим! Они вырастили меня, и их мнение для меня важно! Неужели так сложно это понять? Неужели так сложно просто потерпеть один вечер ради меня? Ради нас?
Это был его последний, самый отчаянный аргумент. Он апеллировал к её чувствам, к их общему будущему, пытаясь заставить её почувствовать себя виноватой. И именно это стало последней каплей. Елизавета выпрямилась во весь рост, и её глаза потемнели от холодного гнева.
— Мне нет никакого дела до твоей родни, милый мой! Я не собираюсь подстраиваться под всех твоих тёть, дядь, братьев и сестёр! Если ты этого от меня ждёшь, то нам лучше вообще отменить свадьбу!
Она произнесла эту фразу, вынесенную в заголовок их несостоявшейся семейной жизни, с ледяным спокойствием. Слово «милый» прозвучало как пощёчина.
— Это не они — проблема, Кирилл. Это ты. Ты, который настолько боишься их мнения, что готов засунуть меня в прокрустово ложе их представлений о правильной женщине. Ты не ищешь жену и партнёра. Ты ищешь буфер между собой и своим семейством. Того, кто примет на себя все их удары, зависть и глупость, оставляя тебя в комфортной зоне «хорошего сына и племянника». Так вот, эта роль не для меня. Ищи другую дуру.
Он смотрел на неё, не в силах произнести ни слова. Все его аргументы рассыпались в прах. Она не просто отказалась ехать на ужин. Она вынесла ему приговор. И в этот самый момент на тумбочке у кровати завибрировал его телефон, высветив на экране до боли знакомое имя. «Мама».
Вибрация телефона на тумбочке была похожа на предсмертную дрожь пойманного в ловушку зверя. Кирилл замер, застигнутый врасплох между холодным приговором Елизаветы и настойчивым вызовом из того самого мира, который этот приговор и спровоцировал. На экране светилось «Мама». Этот вызов нельзя было проигнорировать. Это был не просто звонок, это была повестка.
Он бросил на Лизу умоляющий взгляд, в котором смешались паника и надежда на внезапное чудо. Она лишь едва заметно повела плечом, словно стряхивая с себя остатки его проблемы. С глубоким вздохом, который больше походил на хрип, Кирилл провёл пальцем по экрану.
— Мамочка, привет! — его голос прозвучал неестественно бодро, с той фальшивой интонацией, которую используют дети, когда пытаются скрыть разбитую чашку. — Да, мы уже почти-почти выехали. Тут просто пробки жуткие, представляешь? В субботу вечером, какой-то кошмар.
Он говорил, глядя в стену, будто боялся встретиться с насмешливым взглядом Елизаветы. Она же, не таясь, наблюдала за ним. Она не злилась, не торжествовала. Она изучала его с отстранённым, почти научным интересом. Как энтомолог изучает насекомое, попавшее в банку. Ей было любопытно, до какого предела может дойти его ложь и изворотливость.
— Кирилл, не выдумывай, — раздался из трубки властный, металлический голос Антонины Петровны. Голос, который не предполагал возражений. — Какая пробка от вас в нашу сторону? Все едут из города, а не в город. Валя звонила пятнадцать минут назад, сказала, что долетела за полчаса. Где вы?
— Мы… Лиза себя не очень хорошо почувствовала, — выпалил он первую пришедшую на ум отговорку, тут же понимая, что совершил тактическую ошибку. Он втянул её в свою ложь, сделав её невольной соучастницей. — Голова разболелась. Вот, собирались, и тут… Думали, может, таблетку выпьет, и поедем.
Елизавета медленно подошла к креслу и села, закинув ногу на ногу. Её шёлковое платье мягко очертило изгиб колена. Она не сводила с него глаз. В её взгляде не было ни сочувствия, ни помощи. Только холодное ожидание. Она ждала, как он будет выкручиваться дальше.
— Голова болит? — в голосе матери появились стальные нотки, замаскированные под материнскую заботу. — Что-то серьёзное? Давление? Нужно было сразу сказать. Что же вы молчите?
— Да нет, ничего серьёзного, просто устала, наверное, — мямлил Кирилл, чувствуя, как по спине стекает струйка пота. Он запутался. Он попал в капкан, который сам же и поставил.
— Значит так, — отчеканила Антонина Петровна, пресекая его жалкие попытки оправдаться. Её тон не оставлял пространства для манёвра. — Никуда не едьте. Раз у девочки голова болит, нельзя её по пробкам таскать. Сидите дома. Мы сейчас с тётей Валей вызовем такси и сами к вам приедем. Проведаем больную. И заодно поговорим. Ждите.
Короткие гудки в трубке прозвучали громче похоронного колокола. Кирилл опустил руку с телефоном. Его лицо было бледным, на лбу выступила испарина. Он выглядел как человек, которому только что объявили, что к нему в квартиру направляется отряд сапёров для разминирования бомбы, которую он сам же и собрал.
Он развернулся к Елизавете. Его взгляд был полон отчаяния. Вся его напускная уверенность, все его обвинения испарились без следа. Перед ней стоял не мужчина, а напуганный мальчик, который сейчас получит нагоняй от строгой мамы.
— Лиза… умоляю, — прошептал он, делая шаг к ней. — Пожалуйста. Они едут сюда. Давай просто… давай просто сделаем вид, что всё в порядке. На один час. Я тебя прошу. Надень кольцо. Улыбнись. Скажи, что у тебя болела голова, но сейчас уже лучше. Один час, и они уедут. А потом мы всё решим. Пожалуйста.
Он смотрел на неё с такой надеждой, что на секунду ей стало его почти жаль. Но это чувство тут же улетучилось, сменившись ледяным презрением. Он до сих пор ничего не понял. Он всё ещё верил, что проблему можно замаскировать, спрятать под ковёр, отложить на потом.
Она медленно встала с кресла, подошла к нему почти вплотную и посмотрела ему прямо в глаза. — Конечно, Кирилл, — произнесла она тихим, вкрадчивым голосом. — Я с нетерпением жду твою маму. Думаю, нам действительно пора познакомиться поближе.
Звонок в дверь прозвучал не просто громко — он был резким, требовательным, как удар офицерской тростью по столу. Кирилл подпрыгнул на месте, словно от удара током. Весь тот час, что они провели в молчаливом ожидании, он метался по квартире, как зверь в клетке. Он то подбегал к столику и смотрел на кольцо, то начинал беззвучно шевелить губами, репетируя какие-то жалкие, бессвязные фразы. Елизавета же, напротив, была воплощением олимпийского спокойствия. Она переоделась из шёлкового платья в элегантные брюки и кашемировый джемпер — наряд не для праздника, а для деловой встречи. Встречи, на которой она собиралась закрыть провальный проект.
Когда раздался звонок, она даже не вздрогнула. Она лишь медленно подняла голову и посмотрела на Кирилла. В его глазах был животный ужас.
— Лиза, умоляю, в последний раз, — прохрипел он. — Не надо. Давай не будем.
— Ты боишься, Кирилл? — спросила она тихо, без всякого ехидства. — Не бойся. Я не сделаю ничего такого, чего ты бы уже не знал обо мне. Я просто буду собой.
Она сама пошла и открыла дверь. На пороге стояли две женщины, разительно отличавшиеся друг от друга. Антонина Петровна, высокая, подтянутая, с идеально уложенной седой головой и цепким взглядом ревизора. Рядом с ней — тётя Валя, рыхлая, вся в каких-то аляповатых кофточках, с лицом, на котором вечно застыло выражение кислого недовольства. Антонина Петровна не смотрела на Елизавету, она проводила визуальную инвентаризацию: от причёски до обуви, оценивая и вынося вердикт.
— Ох, а мы-то думали, тут при смерти кто-то, — первой нарушила молчание тётя Валя, протискиваясь в прихожую. — А ты цветёшь и пахнешь. Зря только торт не взяли. Кирилл подскочил к ним, суетливо помогая снять пальто. — Мам, Валя, проходите. Лиза, это моя мама, Антонина Петровна. А это Валентина Игоревна. — Так что же случилось, деточка? — Антонина Петровна наконец удостоила Елизавету взглядом. Её голос был обманчиво мягким, но под бархатом скрывалась сталь. — Кирилл сказал, у тебя голова болит. Не похоже. Выглядишь прекрасно. Наверное, просто не хотелось ехать к нам, старикам?
Она не спрашивала, она утверждала. Это был первый выстрел, пробный.
— Здравствуйте, Антонина Петровна, Валентина Игоревна, — Елизавета говорила спокойно и ровно, игнорируя провокацию. — С головой всё в порядке. Просто возникло небольшое недопонимание по поводу формата вечера. Но теперь, когда вы здесь, уверена, мы всё проясним. Проходите в гостиную.
Этот ход сбил их с толку. Они ожидали оправданий, смущения, виноватого лепета. А получили приглашение от хозяйки дома, уверенной в своей правоте. Они прошли в комнату. Кирилл метался между ними, предлагая чай, кофе, воду, пытаясь заполнить неловкую паузу суетой.
— Нам не нужен чай, сынок, — отрезала Антонина Петровна, усаживаясь в кресло, как на трон. — Мы приехали поговорить. Мы просто хотим понять, что здесь происходит и насколько у тебя, — она перевела взгляд на Лизу, — серьёзные намерения по отношению к моему сыну.
Это было то самое слово. «Намерения». Словно речь шла не о браке двух взрослых людей, а о коммерческой сделке. И в этот момент Елизавета поняла, что пора заканчивать. Она встала, подошла к каминной полке и оперлась на неё.
— Мои намерения были самыми серьёзными, Антонина Петровна, — начала она, и все в комнате замолчали. — Я собиралась выйти замуж за вашего сына. Но буквально час назад выяснилось, что для этого я должна соответствовать целому списку требований.
Она перевела взгляд на тётю Валю. — Вам, Валентина Игоревна, например, не понравится моя работа и зарплата. Это будет задевать ваши чувства и напоминать о не самом удачливом сыне. Поэтому мне было велено на эту тему молчать.
Тётя Валя вспыхнула и открыла рот, но не нашла что сказать. Елизавета уже смотрела на Антонину Петровну.
— А вам, Антонина Петровна, я должна была льстить и во всём поддакивать. Хвалить ваш вкус, даже если он мне чужд. Соглашаться с вашим мнением, даже если оно абсурдно. Потому что вы здесь решаете, достоин ли сорокалетний мужчина собственной жизни. Я ничего не перепутала, Кирилл? — она бросила короткий взгляд на жениха.
Кирилл стоял белый как полотно.
— Лиза, прекрати…
— А вы, — Елизавета снова сфокусировалась на его матери, — пришли сюда не меня проведать. Вы пришли убедиться, что ваша собственность — ваш сын — всё ещё под контролем. Что какая-то посторонняя женщина не отбила его у семьи. Так я вам скажу. Вы вырастили не мужчину. Вы вырастили удобное приложение к себе. Человека, который панически боится сказать «нет» своей родне. Он боится вас больше, чем любит меня.
В комнате воцарилась абсолютная, мёртвая тишина. Тётя Валя забыла, как дышать. Антонина Петровна смотрела на Елизавету с холодной яростью. Она медленно поднялась.
— Кирилл. Или она, или мы. Выбирай, — произнесла она ледяным голосом.
Все взгляды устремились на него. Это была кульминация. Момент истины. Кирилл посмотрел на мать, потом на Елизавету. В его глазах была агония. Он не смог выдержать её прямого, ясного взгляда и опустил глаза в пол.
— Мам… не надо так… — прошептал он.
И в этом шёпоте было всё. Его выбор. Его приговор. Елизавета кивнула сама себе, словно убедившись в очевидном. Она молча развернулась, прошла в прихожую, взяла с вешалки своё пальто и накинула на плечи. Кольцо так и осталось лежать на столике в спальне. Она обернулась в дверях.
— Поздравляю, Антонина Петровна. Вы победили, — сказала она без всякой иронии. Затем посмотрела на окаменевшего Кирилла. — Живи с этим.
Дверь за ней закрылась тихо, без хлопка. В квартире остались трое. Победившая мать, её верная приспешница и сломленный мужчина, только что потерявший всё, но так и не понявший, что именно он приобрёл взамен…
