— Ты почему до сих пор в халате? — голос Олега резанул по ушам, как скрежет ржавого металла по стеклу. — Мать звонила пять минут назад. Банки уже простерилизованы, помидоры вянут. Мы должны были выехать полчаса назад.
Света не обернулась. Она сидела за кухонным столом, гипнотизируя взглядом черную гладь остывшего кофе. В утреннем свете, пробивающемся сквозь жалюзи, пылинки танцевали свой хаотичный вальс, и это зрелище казалось ей куда более осмысленным, чем суета мужа. Олег стоял в дверном проеме, уже полностью экипированный для «трудового десанта»: старые джинсы с вытянутыми коленями, застиранная футболка и то выражение лица, которое Света называла «режимом прораба». Он звенел ключами от машины, перекатывая их в потной ладони, и этот звук действовал на нервы почище бормашины.
— Я никуда не поеду, Олег, — произнесла Света тихо, но отчетливо. Она наконец подняла голову и посмотрела мужу прямо в переносицу. — Я остаюсь дома.
Олег замер. Ключи перестали звенеть. На его лице на секунду отразилось искреннее недоумение, словно тостер вдруг заговорил с ним на китайском языке. В их налаженной системе координат, где он был капитаном, а она — безмолвным юнгой, таких сбоев не случалось.
— Чего? — переспросил он, делая шаг в кухню. — Головой ударилась, что ли? Какой «дома»? Там три ящика помидоров, мать одна не справится. Встала и пошла одеваться. Живо.
— Твоя мать не одна, — Света сделала глоток холодного кофе, поморщившись от горечи. — У неё есть муж. У неё есть дочь. Ленка, кажется, её зовут? Вот пусть Ленка едет и крутит эти чертовы помидоры. Это ведь для неё закатки. И для её мужа, который за пять лет ни одной банки не купил, зато жрать ваши огурцы горазд как не в себя.
Лицо Олега начало наливаться нездоровым багровым румянцем. Он ненавидел, когда Света упоминала его сестру в таком контексте. Ленка была священной коровой в их семье: вечно уставшая, вечно нуждающаяся, вечно с двумя детьми, которых она использовала как щит от любых обязанностей.
— Рот закрой, — прошипел Олег, подходя вплотную к столу. От него пахло дешевым дезодорантом и вчерашним перегаром. — Ленка с детьми занимается. Ей некогда на огороде горбатиться. А ты — кобыла здоровая, детей у нас нет, работаешь в офисе, задницу просиживаешь. Тебе трудно матери помочь? Раз в год, Света! Раз в год!
— Раз в год? — Света усмехнулась, и эта усмешка вышла злой, колючей. — В мае мы сажали картошку. В июне я полола клубнику, пока твоя Ленка загорала на шезлонге, потому что у неё «давление». В июле мы собирали смородину. Сейчас август, и привет, помидоры. Я не нанималась батраком на плантацию твоих родителей, Олег. Я хочу в свой выходной просто лежать. Я хочу смотреть в потолок. Я хочу, чтобы от меня все отстали.
Олег ударил кулаком по столу. Чашка подпрыгнула, выплеснув темную лужицу на клеенку.
— Ты охренела? — заорал он, брызгая слюной. — Ты живёшь в этом доме! Мои родители нам на первый взнос добавили! Ты теперь будешь счета выставлять? Я сказал — встала!
— Добавили? — Света встала, отодвинув стул с противным скрипом. Страх, который обычно сковывал её при вспышках гнева мужа, сегодня куда-то исчез, уступив место холодной, свинцовой усталости. — Они дали сто тысяч пять лет назад. Я эти деньги отработала на их даче уже в десятикратном размере. А вот Ленке они купили машину. Просто так. Потому что «Ленусечке тяжело возить детей в садик». Хватит, Олег. Я не поеду. Езжай один. Крути банки сам.
Она попыталась выйти из кухни, но Олег перекрыл ей путь. Он был крупнее, тяжелее, и сейчас, раздуваясь от ярости, он занимал собой всё пространство. Его глаза, обычно водянисто-серые, потемнели. Он привык, что его слово — закон. Что любое сопротивление можно подавить криком. Но сегодня крик не сработал, и это выбивало почву у него из-под ног. Он чувствовал, как рушится его авторитет, и инстинктивно перешел к единственному аргументу, который у него остался — к силе.
Он схватил Свету за предплечье, больно сжав пальцы.
— Ты меня не поняла, овца? — прорычал он, дергая её на себя так, что она чуть не потеряла равновесие. — Ты думаешь, я тут с тобой шутки шучу? Мать ждет. Отец ждет. Я не собираюсь перед ними краснеть и объяснять, что у моей жены шлея под хвост попала.
— Пусти, мне больно! — крикнула Света, пытаясь вырвать руку, но хватка была железной.
— Больно будет, когда я начну тебя учить уму-разуму, — Олег приблизил свое лицо к её лицу почти вплотную. Света видела поры на его носу, видела бешенство, пульсирующее в зрачках. — Ты сейчас пойдешь, оденешься, сядешь в машину и будешь улыбаться моей маме. Поняла?
— Нет, — выдохнула она ему в лицо.
Это «нет» стало спусковым крючком. Олег толкнул её обратно к столу, она ударилась бедром об угол, вскрикнула, но не заплакала. В глазах мужа вспыхнуло что-то звериное, первобытное. Он шагнул к ней, нависая глыбой, и проорал так, что задрожали стекла в кухонном шкафу:
— Мне плевать, что ты не хочешь ехать к моим родителям, Света! Быстро собралась и поехали, или же я запихаю тебя в багажник, и ты всё равно будешь помогать моей матери!
Он не шутил. В его голосе не было ни иронии, ни метафоры. Он действительно готов был это сделать. Света увидела, как сжались его кулаки — большие, мозолистые кулаки, которые раньше чинили краны, а теперь готовились чинить её «неправильное» поведение. Воздух в кухне стал густым и вязким, пахнущим насилием.
— Ты больной… — прошептала она, пятясь к выходу.
— Я сказал — быстро! — рявкнул Олег и замахнулся.
Это было не просто предупреждение. Он собирался ударить. Света, повинуясь инстинкту самосохранения, рванула в сторону коридора, уклоняясь от летящей руки. Ей нужно было укрытие. Срочно. Единственное место, где был замок — это ванная комната.
Света влетела в ванную комнату, едва не поскользнувшись на кафеле, и с грохотом захлопнула дверь. Пальцы, вдруг ставшие ватными и непослушными, сорвали ноготь, но все же вогнали хлипкую металлическую щеколду в паз. В ту же секунду дверь содрогнулась от мощного удара снаружи. Дешевое полотно из прессованных опилок жалобно хрустнуло, и с косяка посыпалась мелкая белая крошка побелки.
— Открывай, сука! — рев Олега казался неестественным, звериным, словно это орал не человек, с которым она прожила пять лет, а какое-то существо, одержимое бесами. — Ты думаешь, эта картонка тебя спасет? Я её сейчас вынесу вместе с косяком!
Света отшатнулась к дальней стене, прижавшись спиной к холодной плитке. Дыхание перехватило, в груди образовался ледяной ком, который мешал вдохнуть. Она смотрела на ручку двери, которая дергалась вниз-вверх с такой яростью, что казалось, механизм вот-вот вылетит наружу.
— Олег, успокойся! — крикнула она, стараясь, чтобы голос звучал твердо, но предательская дрожь выдавала панический ужас. — Ты пьян? Ты что творишь?
— Я трезвый как стекло! — отозвался он новым ударом, от которого по двери пошла едва заметная трещина. — Это ты пьяная от своей безнаказанности! Думаешь, спряталась? Я считаю до трех. Если ты не выйдешь и не начнешь собираться, я за себя не отвечаю. Раз!
Света поняла: это не блеф. Он действительно выбьет дверь. А потом… Потом будет тот самый багажник, или просто пол в прихожей, и её лицо, превращенное в месиво. В его голосе больше не было ничего человеческого, только тупая, всепоглощающая злоба обиженного самца, чей авторитет посмели поставить под сомнение.
Её рука нырнула в карман халата. Телефон. Слава богу, она сунула его туда еще на кухне, когда читала новости. Экран загорелся, освещая полумрак ванной комнаты мертвенно-бледным светом. Пальцы скользили по стеклу, оставляя влажные разводы. Контакты. «Артем». Вызов.
— Два! — донеслось из коридора, сопровождаемое глухим звуком удара ногой. Дверь прогнулась внутрь, щеколда жалобно звякнула, но пока удержала створку.
Гудки в трубке тянулись мучительно долго. Каждый гудок казался вечностью, отмеряющей время до катастрофы. Света сжалась в комок на бортике ванны, подтянув колени к груди. Она видела свое отражение в зеркале напротив — растрепанная, с белыми губами и огромными, черными от страха глазами. Чужая женщина. Загнанная жертва.
— Да? — голос брата в трубке прозвучал так буднично, так спокойно, что Света едва не разрыдалась от контраста с тем адом, который творился в её квартире.
— Тёма… — выдохнула она, стараясь перекричать грохот в дверь. — Тёма, приезжай. Срочно.
— Свет? Ты чего? Случилось что? — тон брата мгновенно изменился, стал собранным и жестким.
— Олег… Он с ума сошел. Он ломает дверь в ванную. — Света говорила быстро, глотая окончания слов. — Он хочет увезти меня силой к родителям. Он угрожал… багажником. Тёма, мне страшно. Он убьет меня.
В трубке на секунду повисла тишина, а затем раздался спокойный, ледяной голос брата: — Ты закрылась?
— Да. Но дверь хлипкая. Он её выбьет.
— Я понял. Я рядом, был в магазине на соседней улице. Три минуты. Не открывай. Ни в коем случае не открывай, слышишь? Я сейчас буду.
Света не успела ответить. Снаружи раздался грохот такой силы, что с полки над раковиной посыпались флаконы с шампунями и кремами, с глухим стуком падая в ванну.
— Кому ты там звонишь, тварь?! — взревел Олег. Он услышал её голос. — Жалуешься? Мамочке своей? Братику? Да мне плевать! Пускай приезжают, посмотрят, какая ты дрянь!
Удары посыпались градом. Он бил плечом, бил ногами. Дерево трещало, щепки летели на кафельный пол. Света видела, как щель между дверью и косяком расширяется с каждым ударом. Металлическая пластина замка уже выгнулась дугой, держась на честном слове и одном наполовину вырванном шурупе.
Она сползла на пол, в самый дальний угол, между стиральной машиной и стеной. Телефон она сжала в руке так, что побелели костяшки. Ей хотелось закрыть уши, исчезнуть, раствориться в кафельной плитке, только бы не слышать этого звериного рыка и треска ломающегося дома.
— Ты всё равно поедешь! — орал Олег, тяжело дыша за дверью. — Ты будешь эти банки крутить, пока руки не отсохнут! Я тебя научу мужа уважать! Я из тебя дурь выбью!
Очередной удар был решающим. Раздался сухой, резкий треск, похожий на выстрел. Верхняя петля не выдержала и вырвалась «с мясом», повиснув на искореженном косяке. Дверь перекосило, она накренилась внутрь ванной, открывая проем, в котором стоял Олег.
Он был страшен. Лицо красное, волосы всклокочены, на лбу бисерины пота. Футболка задралась, обнажая волосатый живот. Он тяжело дышал, раздувая ноздри, и смотрел на жену не как на человека, а как на сломанную вещь, которую нужно срочно починить ударом молотка.
— Ну всё, — прохрипел он, переступая через обломки дерева. — Доигралась.
Света вжалась в стену, выставив перед собой руки в жалкой попытке защититься. Она видела его глаза — пустые, стеклянные от бешенства. Там не было Олега, которого она знала. Там был враг.
— Не подходи! — взвизгнула она. — Артем едет!
— Да клал я на твоего Артема! — рявкнул муж и сделал шаг к ней, протягивая свои огромные руки к её волосам.
В этот момент Света поняла, что помощь может не успеть. Три минуты — это слишком долго, когда тебя собираются убивать. Она зажмурилась, ожидая боли, ожидая удара, готовясь к тому, что её сейчас поволокут как мешок с картошкой по тому самому коридору, который она с такой любовью когда-то ремонтировала. Мир сузился до запаха пота Олега и звука его тяжелого дыхания.
Олег рванул Свету на себя с такой силой, что она не удержалась на ногах и больно ударилась коленями о кафель. Её крик утонул в гуле его тяжелого дыхания. Он не просто хватал её — он впивался пальцами, словно клещами, не заботясь о синяках. Его ладонь жестко намотала на кулак её волосы, заставляя запрокинуть голову. Боль прострелила шею, перед глазами поплыли цветные круги.
— Встала! — рявкнул он ей прямо в ухо, брызгая слюной. — Я сказал — пошла! В машину, животное!
Света попыталась упереться ногами, цепляясь за ножку ванны, за коврик, за воздух, но сопротивление только раззадоривало его. Олег дернул её вверх, как тряпичную куклу. Она почувствовала, как треснул ворот халата. Её протащили через дверной проем, заставив перешагнуть через выломанную дверь. Щепки впились в босые ступни, но адреналин заглушил эту мелкую боль. Главным был животный ужас от того, что он действительно её сейчас вышвырнет из дома и запихнет в машину.
— Пусти меня! Ты мне руку сломаешь! — хрипела Света, пытаясь разжать его пальцы, но они были твердыми, как камень.
— Я тебе шею сломаю, если не заткнешься! — Олег толкнул её в спину, направляя в узкий коридор прихожей. — Будешь знать, как рот открывать. Думала, я шучу? Думала, я буду терпеть твои закидоны? Сейчас приедем к матери, ты у меня на коленях будешь ползать, прощения просить за то, что опоздали!
Он снова толкнул её, и Света налетела плечом на вешалку с одеждой. Пальто и куртки рухнули на пол, погребая её под собой. Олег наклонился, чтобы рывком поднять жену, уже занося руку для полноценной пощечины, чтобы «привести в чувство».
В этот момент щелкнул замок входной двери.
Звук был тихим, обыденным, но в накаленной атмосфере скандала он прозвучал как выстрел стартового пистолета. Дверь распахнулась, впуская в спертый, пропитанный потом и страхом воздух квартиры свежий сквозняк с лестничной площадки.
На пороге стоял Артем. Он был в легкой куртке, спокойный, собранный. Его взгляд скользнул по разгромленной прихожей, по валяющейся на полу сестре, которая прикрывала голову руками, и остановился на Олеге. Олег замер с поднятой рукой, тяжело дыша, его лицо было перекошено от ярости, которая теперь смешивалась с внезапным замешательством.
— Тёма… — всхлипнула Света, не смея подняться.
Артем не сказал ни слова. Он не стал спрашивать: «Что здесь происходит?» или «Зачем ты её бьешь?». Ситуация была кристально ясной. Он просто шагнул внутрь, аккуратно прикрыв за собой дверь, чтобы не привлекать соседей.
— Ты чего приперся? — Олег попытался вернуть себе доминирующее положение, выпрямившись и выпятив грудь. — Это семейные дела! Вали отсюда, пока я…
Договорить он не успел. Артем двигался быстро и экономно, без лишних киношных замахов. Он сократил дистанцию в два шага. Его кулак, жесткий и тяжелый, врезался Олегу точно в солнечное сплетение. Звук удара был глухим и влажным. Олег охнул, воздух с сипением покинул его легкие, глаза полезли на лоб. Он согнулся пополам, хватая ртом пустоту, как рыба, выброшенная на берег.
Артем не дал ему времени на восстановление. Он схбил мужа сестры за шиворот, притянул к себе и нанес короткий, страшный удар коленом в лицо. Хрустнул нос. Кровь брызнула на светлые обои прихожей темными, почти черными каплями.
Олег взвыл, закрывая лицо руками, и повалился на кучу верхней одежды, которую сам же и свалил минуту назад. Вся его спесь, вся его «мужская власть», которая держалась только на страхе слабой женщины, испарилась в одно мгновение. Теперь на полу валялся не тиран, а побитый, скулящий мужик.
— Вставай, — тихо сказал Артем. В его голосе не было злости, только холодное презрение. — Ты же только что героем был. Дверь вышиб. Жену за волосы таскал. Ну давай, покажи мне, как ты учишь уважению.
Олег попытался отползти, размазывая кровь по лицу.
— Ты… ты не имеешь права… Я ментов вызову… — прогнусавил он, сплевывая на пол вязкую красную слюну.
— Вызывай, — кивнул Артем, нависая над ним. — Только пока они едут, я тебе вторую ноздрю на затылок натяну. Ты руку на мою сестру поднял, урод. Ты думал, за неё заступиться некому?
Артем снова ударил. На этот раз ногой, по ребрам. Не сильно, чтобы не сломать, но достаточно ощутимо, чтобы Олег сжался в позе эмбриона и завыл. Это была не драка, это была карательная операция. Артем методично объяснял этому человеку, что сила — это не право унижать, а ответственность, которую тот не вывез.
Света медленно поднялась, опираясь на тумбочку. Её трясло, халат был разорван, на руке наливался багровый синяк от пальцев мужа. Она смотрела на Олега, и внутри неё что-то окончательно умерло. Жалость, страх, любовь, привычка — всё выгорело, оставив лишь пустоту и брезгливость. Она видела перед собой не мужа, а чужого, жалкого человека, который мог быть сильным только со слабыми.
— Свет, ты как? — Артем на секунду обернулся к ней, не выпуская из поля зрения корчащегося на полу Олега.
— Нормально, — голос был чужим, хриплым. Она провела рукой по спутанным волосам. — Тём, хватит. Не пачкайся об него.
— Я ещё не закончил, — Артем присел на корточки перед Олегом, схватил его за волосы и заставил посмотреть на Свету. — Посмотри на неё. Внимательно смотри. Запомни этот момент, Олег. Потому что это последний раз, когда ты её видишь в своей квартире. Еще раз приблизишься к ней, позвонишь, напишешь — я вернусь. И тогда мы будем разговаривать по-другому. Ты меня понял?
Олег что-то невнятно промычал, его глаза, заплывшие и слезящиеся, бегали из стороны в сторону. Он кивнул, потому что сейчас он был готов согласиться на что угодно, лишь бы этот кошмар прекратился. Боль протрезвила его от ярости, оставив только липкий, постыдный страх.
Артем с брезгливостью отпустил его голову, вытер руку о джинсы Олега и выпрямился.
— Собирайся, Света, — бросил он сестре. — У тебя пять минут. Бери самое важное. Мы уезжаем.
Света кивнула. Она перешагнула через стонущего мужа, даже не посмотрев вниз, и направилась в спальню. Ей не нужно было пять минут. Она знала, что возьмет только документы и сумку. Всё остальное — вещи, посуда, годы жизни, потраченные на этого человека и его семью, — пусть остается здесь. В этом склепе с выбитой дверью и запахом солений, которые она так ненавидела.
В спальне было тихо. Эта тишина казалась ватной, неестественной после того грохота и звериного рыка, что сотрясали квартиру всего минуту назад. Света стояла посреди комнаты, которую они клеили обоями вместе три года назад, и не узнавала её. Это была не спальня. Это была декорация к спектаклю, в котором она играла роль безмолвной прислуги, а теперь спектакль окончен, занавес сорван и валяется в грязи.
Её руки не дрожали. Наоборот, движения стали пугающе четкими, автоматическими. Она подошла к комоду, рывком выдвинула верхний ящик. Паспорт. СНИЛС. Диплом. Небольшая папка с документами на машину, которая формально принадлежала ей, но водил её всегда Олег. Света сгребла бумаги в сумочку. Никакой одежды. Никаких любимых кофточек, косметики или фена. Всё это казалось сейчас мусором, пропитанным ядовитым воздухом этой квартиры.
Взгляд упал на прикроватную тумбочку. Там лежало золотое кольцо с крошечным фианитом — подарок Олега на прошлую годовщину. «За терпение», — так он тогда сказал, вручая бархатную коробочку после очередного скандала с его матерью. Света посмотрела на кольцо как на дохлого таракана, даже не коснулась его. Пусть остается. Это была не плата за любовь, а аванс за рабство.
— Света, ты там долго? — голос Артема из коридора звучал глухо, но спокойно.
— Иду, — ответила она. Голос был сухим, словно песок.
Она вышла в коридор. Картина, открывшаяся ей, была жалкой и омерзительной одновременно. Олег сидел на полу, привалившись спиной к обувнице. Он держал у носа окровавленную тряпку — кажется, это была её любимая футболка, сорванная с вешалки в пылу драки. Его глаза, заплывшие и красные, смотрели на жену с ненавистью, смешанной с животным страхом. Он был похож на побитую дворнягу, которая всё ещё пытается скалить зубы, хотя хребет уже перебит.
— Ты… ты серьёзно уходишь? — прошамкал он, с трудом ворочая разбитыми губами. — Из-за банок? Ты рушишь семью из-за грёбаных помидоров?
Света остановилась напротив него. Она смотрела на него сверху вниз, и впервые за пять лет не чувствовала себя маленькой.
— Я ухожу не из-за помидоров, Олег, — сказала она ровно. — Я ухожу, потому что ты хотел запихать меня в багажник. Ты забыл? Или тебе напомнить, как ты вышибал дверь, чтобы меня избить?
— Я просто погорячился! — взвизгнул он, и этот звук сорвался на жалкий фальцет. — Нервы! Мать накрутила! Ты же знаешь, у неё давление, ей помогать надо! А ты уперлась как баран! Ну покричали бы, помирились… Куда ты пойдешь? Кому ты нужна, кроме меня? Тридцать лет, детей нет, ни рожи, ни кожи!
Артем дернулся, сжимая кулаки, готовый добавить ещё один воспитательный пинок, но Света остановила его жестом руки. Ей не нужно было, чтобы брат добивал этого человека. Словесная агония Олега была лучшим подтверждением того, что она всё делает правильно.
— Вот и живи со своей мамой, Олег, — Света усмехнулась, и эта холодная улыбка была страшнее любых криков. — Пусть она тебе рожает, пусть она тебе готовит, пусть она тебе банки крутит. Вы идеальная пара. Два эгоиста, которые жрут людей вокруг себя. Я наелась. Досыта.
В этот момент в кармане джинсов Олега, натянутых на его расплывшуюся фигуру, разразилась трель телефона. Стандартная, веселая мелодия, которая в этой разрушенной прихожей с пятнами крови на обоях звучала как похоронный марш. На экране высветилось: «Мамуля».
Олег дернулся, как от удара током. Он посмотрел на телефон, потом на Свету, потом снова на телефон. В его глазах плескался панический ужас. Ему нужно было отвечать. Ему нужно было объяснять, почему они не приехали, почему нет рабсилы, почему «Ленусечка» останется без солений.
— Ответь, — жестко сказал Артем. — Скажи маме, что ты обосрался. Во всех смыслах.
Олег дрожащей рукой, перепачканной в засохшей крови, провел по экрану и поднес телефон к уху.
— Ало… Мам… — просипел он.
Из динамика, на полной громкости, раздался визгливый, требовательный голос свекрови, который Света знала наизусть: — Олег! Вы где?! Мы с отцом уже банки выставили! Лена звонила, спрашивала, когда привезете! Вы почему трубку не берете? Света эта твоя опять копается? Дай ей трубку, я ей сейчас мозги вправлю! Сколько можно ждать?!
Олег сжался, втягивая голову в плечи. Он бросил быстрый взгляд на жену, ожидая, что она, как всегда, перехватит инициативу, начнет оправдываться, возьмет удар на себя. Но Света стояла неподвижно, застегивая молнию на сумочке.
— Мам, мы… мы не приедем, — выдавил Олег, и по его щеке покатилась злая, бессильная слеза. — Света… она уходит.
— Куда уходит?! — взвизгнула трубка так, что эхо разнеслось по подъезду. — Что за новости?! А помидоры?! Кто помидоры крутить будет?! Олег, ты мужик или тряпка?! Заставь её!
Света подошла к входной двери. Она достала из кармана связку ключей — от квартиры, от подъезда, от почтового ящика. Связку с дурацким брелоком в виде сердечка. Она разжала пальцы, и ключи со звоном упали на пол, прямо перед носом Олега. Металл звякнул о ламинат, ставя жирную точку в их истории.
— Твоя очередь крутить, Олег, — сказала она тихо. — И помидоры, и свою жизнь. А я увольняюсь. Без отработки.
Артем открыл дверь, пропуская сестру вперед. Света перешагнула через порог, не оборачиваясь. Она не посмотрела на разрушенную прихожую, на валяющуюся вешалку, на бывшего мужа, который, скрючившись на полу, слушал вопли своей матери из телефона и тихо выл от боли и жалости к себе.
Они вышли на лестничную площадку. Артем захлопнул тяжелую металлическую дверь, отрезая звуки истерики, доносившиеся из квартиры. Щелчок замка прозвучал как выстрел в голову прошлой жизни.
В подъезде пахло табаком и сыростью, но для Светы этот воздух показался самым чистым и сладким на свете. Она спускалась по ступенькам, чувствуя, как с каждым шагом с её плеч спадает тяжелая, свинцовая плита. Никаких слез. Никакой горечи. Только звенящая пустота и ошеломляющее чувство свободы.
Они вышли на улицу. Августовское солнце слепило глаза.
— Куда сейчас? — спросил Артем, открывая перед ней дверь своей машины.
— Не знаю, — честно ответила Света, садясь на пассажирское сиденье. Она впервые за пять лет не знала, что будет делать через час, и это было прекрасно. — Подальше отсюда. И, Тём… давай заедем за кофе. Я так и не допила его утром.
Артем усмехнулся, заводя мотор. Машина тронулась, оставляя позади серую многоэтажку, где на пятом этаже один неудавшийся тиран остался наедине с тремя ящиками гниющих помидоров и своей бесконечной злобой…
